Деньги только деньги

obgyn — 03.07.2025 Тот,
  кто постоянно ясен, —
  по-моему,
       просто глуп.



Классические республиканцы — реалисты. Крепкие хозяйственники. Это сближает их с образом советских коммунистов из стихотворения «Домой» Владимира Маяковского, написанного, кстати, по поводу возвращения поэта из длительной заграничной поездки, во время которой он посетил и Америку.
Строя рациональные планы, выдвигая задания и обсуждая, они потеют так же интенсивно, как показано у Маяковского — в художественном воплощении умственного усилия социалистического государственного планирования хозяйственной работы:

«Я хочу,
чтобы в дебатах потел Госплан,
мне давая задания на год.»

Посмотри Маяковский на республиканцев сегодня — он, может быть, и домой, в СССР, возвращаться бы не захотел, настолько они, по крайней мере эстетически, соответствуют его идеалу.

Республиканцы не верят, что в мире реальных отношений бесконечность может быть актуальной. Поэтому их, в частности, беспокоит государственный долг США. Идея бесконечной эмиссии, не приводящей к инфляции, не схватывается республиканцами на онтологическом уровне. В культуре Америки они — самые что ни на есть наивные скептики и стихийные атеисты. Они способны иметь дело исключительно с рациональным, конечным числом. Его они видят — и только его принимают в расчёт. Другой реальности, кроме непосредственно осязаемой, для них не существует.

Это фермерское мышление по-своему убедительно и ограниченно достоверно.
Ну действительно: если государство выпускает долговые обязательства для покрытия нужд бюджета и делает это постоянно — увеличивая долг вплоть до момента, когда он превышает пресловутый ВВП, а, достигнув его, не останавливается и продолжает наращивать, покрывая долги эмиссией, — в ограниченной рациональным мышлением системе неизбежно возникает контрапункт, в котором обслуживание долга представляется невозможным — из-за воззрений самой рациональной системы.

Конкретно говоря, рассуждает система: дальнейшая эмиссия приведёт к обесцениванию доллара — из-за конечности ресурсов в пределах даже не одной Америки, а всей планеты. Это приведёт к банкротству. Значит, с долгом нужно каким-то способом бороться: выплачивать сам долг и так или иначе что-то делать с бюджетом — либо повышать его доходность, либо сокращать расходы.
Или — увеличить ресурс Америки, присоединив новые территории: Канаду, Гренландию, Марс; на худой конец — построить отели на территории палестинских поселений. Или хотя бы заявить о намерениях во всех означенных направлениях.
По этому пути — по крайней мере на уровне деклараций, адресованных охлосу, — собственно, и пошёл нынешний харизматический лидер страны.
(Хотя и существуют самые серьёзные сомнения в том, что декларации о способах борьбы с внешним долгом соответствуют истинным намерениям, момент искренности Дональда Трампа пока оставим в стороне.)

Долг Америки — это проблема не столько финансово-экономическая, сколько онтологическая и эпистемологическая, а значит — мифологическая.
Поскольку вопрос заключается не в том конкретном — предельном, ограниченном — чем ты обладаешь, а в том, как и что ты считаешь: что рассматривается в качестве доступных и употребимых ресурсов.

Вопрос, поставленный в принципиальной форме, выглядит так: что считать доступной, актуальной реальностью, в которой человек способен оперировать?
Говоря по-нашему, по-ленински: где проходит граница независимой реальности, данной нам в ощущениях?
Во что ты веришь и что ты знаешь — тем ты и обладаешь. Так звучат слова последнего ответа.

Берите, — как говорил другой наш лидер, отрываясь от работы с документами и, очевидно, вступая с Лениным в перекличку, — столько реальности, сколько сможете унести на ваших плечах и в головах.

Что я думаю обо всём этом?
Эпистемологическая проблематика была впервые сформулирована Иммануилом Кантом.
Поэтому, чтобы сориентироваться в наличествующих возможностях, следует переэкзаменовать исходный, так сказать, классический сюжет — увидеть с его помощью, что мы имеем и где находимся.

Чтобы не затягивать дело, приведём ключевую цитату:

«Сто реальных талеров не содержат ни малейшего больше, чем сто возможных.
Ибо, поскольку первые выражают объект в реальности, а вторые — только в представлении,
то в случае, если объект и в самом деле существовал бы, вопрос стоял бы только
в отношении моего состояния, но не в отношении самого объекта.
Ведь в моём представлении объекта, если он и в самом деле существует,
не прибавляется ничего к представлению.
Если же я представлю себе сто талеров, то всё равно, существуют ли они или нет, —
моё представление будет содержать столько же содержания,
сколько и в том случае, если бы они в самом деле существовали.»

Что это всё значит?
Это значит, что сто реальных золотых монет, кроме того, что их можно пощупать, ничем от ста воображаемых золотых не отличаются.

Отсюда возникает другой — самый главный — вопрос: являются ли воображаемые деньги легитимным средством обращения в реальном, невоображаемом мире?
Можно ли опереться на то, что по сути дела является идеей, мыслью, плодом воображения — в хозяйственной деятельности, коммерции, промышленности, производстве?
Является ли то, что обыватель полагает эфемерным, — практически ценным и надёжным?

Для ответа на этот последний, а по сути — первый и единственный в данном контексте вопрос, следует сделать одну — и только одну — вещь: установить природу денег.
То, чем они в принципе являются. То, что они есть. И то, чем они были всегда — начиная с момента своего появления.

Для этого вернёмся к цитате из Канта.
Нам представлены воображаемые и реальные сто золотых монет.
Что с точки зрения финансовой системы они собой представляют?

Ответ может быть только один: сто золотых монет представляют собой денежные знаки.
Простейший семантический анализ предложения указывает, что наличие денежных знаков в наших руках означает — в данном случае мы не побоимся тавтологии (когда речь идёт о поисках истины, мы вообще ничего не боимся, даже тавтологии), — что где-то существуют и сами деньги, которые эти денежные знаки означают.
Иными словами, продолжим мы, не выпадая из строгой логики: наличие означающего подразумевает означаемое.
Где же оно? — нетерпеливо спрашиваем мы.

Цитата из Канта по-прежнему перед нашими глазами и к нашим услугам. Перечитываем.
Экспозиция предлагает два — и только два — агрегатных состояния денег:
либо денежные знаки, существующие в твёрдой реальности,
либо — сами деньги, являющиеся продуктом воображения, нашей мыслью.
Следовательно, деньги как таковые по своей природе — не что иное, как человеческая мысль.
Деньги существуют не потому, что их держат в руках, печатают или чеканят,
а исключительно потому, что их думают.
А уже потом, соответственно, печатают, чеканят и т. д. — и что угодно.

Поэтому вопрос финансовой политики должен решаться главным образом в сфере мышления, воображения и фантазии.
Как и каким образом деньги означаются — это заведомо факультативный сюжет.
Успешная политика строится согласно природе денег, а не наоборот.

При этом в деньгах нет ничего уникального.
Скажем, таблица умножения представляет явление того же порядка: структурированный принцип повторяемости.
Геометрия — аналогично — выражает структурированный принцип понимания пространства.
Деньги — это всего лишь структурированный принцип доверия,
позволяющий организовать действительность.

Поэтому доллар укрепляется не ростом ВВП, а, скажем, распространением продукции стриминговых сервисов.
Время, которое пользователь проводит, держа в руках свой iPhone и потребляя контент, — это и есть полноценный эквивалент труда, как его понимали в XIX веке.
Перевод денег со своего банковского счёта на счёт стримингового сервиса является и реальной, и одновременно идеальной, работающей финансово-экономической моделью.
Цифровой продукт можно выпускать бесконечно и потреблять бесконечно.
Соответственно, у эмиссии, в принципе, не может быть никаких ограничений.
Правильно?
Ведь деньги, как мы выяснили, — это принцип доверия, всего лишь.

Оставить комментарий

Популярные посты: