День в истории. Март. Императора нет. Россия ликует...

maysuryan — 23.03.2021
Ночь с 11 на 12 (23/24) марта 1801 года. Апоплексический удар императора Павла

«Восторг был всеобщий и искренний и, по свидетельству современников, выходил даже из пределов благопристойности... На улицах проявлялось всюду необузданное веселие, плакали от радости; люди, друг другу вовсе незнакомые, обнимались и друг друга поздравляли... Вечером город был иллюминован, хотя никаких приказаний на этот счёт не последовало; тем не менее, иллюминация была блистательнее, чем обыкновенно в большие праздники».
Март. Весна. Смена власти. Уход императора. Все ликуют. Нет, не того императора, о котором вы подумали. И не тот март. Не март 1917 года, не март 1881-го. А март 1801 года. В мир иной ушёл император Павел I. А вспоминают это не смутьяны, не республиканцы, а рьяные монархисты (в данном случае Александр Шишков).


Павел Первый и французские гравюры, изображающие его смерть

«Зеленщики, продававшие свой товар по домам, поздравляли с переменой (как они выражались), подобно тому, как они поздравляют с большими праздниками. Почто-содержатели на московской дороге отправляли курьеров даром. Но многие спрашивали, однако, с боязнью: «Да точно ли он умер?» Кто-то даже любопытствовал узнать, набальзамировано ли уже тело. Только когда его в том уверили, он глубоко вздохнул и успокоился. Даже люди, которые не имели повода жаловаться на Павла и пользовались от него одними благодеяниями, были также в радостном настроении...
Круглые шляпы [запрещённые Павлом] также снова появились, и я был свидетелем суматохи, внезапно происшедшей в одно утро в приёмной графа Палена. Все бросились к окнам; я не мог понять, по какой причине. На улице появилась первая круглая шляпа. Обыкновенно население придаёт подобным мелочам такую цену, что государям никогда бы не следовало стеснять его в этом отношении. Можно без преувеличения сказать, что разрешение носить круглые шляпы произвело в Петербурге более радости, чем уничтожение отвратительной тайной экспедиции»... (Из записок Августа Коцебу).


Трон Павла Первого, стоивший ему жизни

Из записок Ф. Вигеля: «Это одно из тех воспоминаний, которых время никогда истребить не может: немая, всеобщая радость, освещаемая ярким весенним солнцем. Возвратившись домой, я никак не мог добиться толку: знакомые беспрестанно приезжали и уезжали, все говорили в одно время, все обнимались, как в день Светлого воскресенья; ни слова о покойном, чтобы и минутно не помрачить сердечного веселия, которое горело во всех глазах; ни слова о прошедшем, всё о настоящем и будущем. Сей день, столь вожделенный для всех, казался вестовщикам и вестовщицам особенно благополучным: везде принимали их с отверстыми объятиями».
Л.Н. Энгельгардт, находившийся в то время в Нижнем Новгороде, писал, что известие о смене монархов возбудило всеобщую радость: «Друг друга поздравляли и обнимали, как будто Россия была угрожаема нашествием варваров и освободилась».

Хотя более внимательный исследователь, и тем более марксист, должен обратить внимание, что ликовали не только лишь все. То есть «всеобщим» было ликование строго определённого класса — дворянства, и примыкавших к нему слоёв населения. А вот «простые люди» встретили весть о внезапной смерти Павла I нередко с иными чувствами.
«Публика, особенно же низшие классы, — писал в своих воспоминаниях полковник Саблуков, — и в числе их старообрядцы и раскольники, пользовались всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие удрученной горем вдовствующей Императрице. Раскольники были особенно признательны Императору Павлу, как своему благодетелю, даровавшему им право публично отправлять свое богослужение и разрешавшему им иметь свои церкви и общины».
Август Коцебу: «Привоз книг был дозволен... Разрешено было снова носить платья, как кто хотел, с стоячим или с лежачим воротником. Через заставы можно было выезжать без билета от плац-майора. Bcе пукли, ко всеобщей радости, были обстрижены. Эта небольшая вольность принята была всеми, a в особенности солдатами, как величайшее благодеяние. Нельзя, однако, умолчать, что это первое опьянение вскоре прошло. Народ стал приходить в себя. Он вспомнил быструю и скорую справедливость, которую ему оказывал император Павел; он начал страшиться высокомерия вельмож, которое должно было снова пробудиться, и почти все говорили: «Павел был наш отец». На первом параде, когда солдаты собрались в экзерциргаузе, офицеры пошли между ними ходить, поздравляя их, и говорили: «Радуйтесь, братцы, тиран умер». Тогда они отвечали: «Для нас он был не тиран, а отец».
Было даже нечто вроде попытки бунта: отказ солдат присягать новому императору, пока они не убедятся в смерти прежнего. Полковник Саблуков:
«12 марта между четырьмя и пятью часами утра, когда только что начинало светать, весь полк был выстроен в пешем строю на дворе казарм. Отец Иван, наш полковой священник, вынес крест и Евангелие на аналое и поставил его перед полком. Генерал Тормасов громко объявил о том, что случилось: что император Павел скончался от апоплектического удара и что Александр I вступил на престол. Затем он велел приступить к присяге. Речь эта произвела мало впечатления на солдат: они не ответили на неё криками «ура», как он того ожидал. Он затем пожелал, чтобы я в качестве дежурного полковника поговорил с солдатами. Я начал с лейб-эскадрона, в котором я служил столько лет, что знал в лицо каждого рядового. На правом фланге стоял рядовой Григорий Иванов, примерный солдат, статный и высокого роста. Я сказал ему:
— Ты слышал, что случилось?
— Точно так.
— Присягнете вы теперь Александру?
— Ваше высокоблагородие, — ответил он, — видели ли вы императора Павла действительно мертвым?
— Нет, — ответил я.
— Не чудно ли было бы, — сказал Григорий Иванов, — если бы мы присягнули Александру, пока Павел еще жив?
— Конечно, — ответил я. [...]
Я скомандовал первому взводу сесть на лошадей и велел взводному командиру корнету Филатьеву непременно показать солдатам императора Павла, живого или мёртвого. [...] Два ряда были впущены и видели тело императора. [...]
...Я приступил к присяге. Прежде всего я обратился к Григорию Иванову:
— Что же, братец, видел ты государя Павла Петровича? Действительно он умер?
— Так точно, ваше высокоблагородие, крепко умер!
— Присягнешь ли ты теперь Александру?
— Точно так… хотя лучше покойного ему не быть… А впрочем, всё одно: кто ни поп, тот и батька.
Так окончился обряд (присяги), который, по смыслу своему, долженствовал быть священным таинством: впрочем, он всегда и был таковым… для солдат».
Август Коцебу рассказывал об обстоятельствах кончины императора: «Достоверно, однако, что до последнего издыхания он сохранил всё своё достоинство... Относительно того, как долго продолжались мучения императора, показания разноречивы: кто говорит — час, а кто — полчаса; другие утверждают даже, что всё было делом одной минуты... Когда Павел выставлен был на парадной постели, на нём был широкий галстук, а шляпа надвинута была на лицо. Таким образом, прикрыты были и красная полоса кругом шеи, и шишка на виске. Сверх того, приняты были меры, чтобы народ, проходя перед телом, мог его видеть только в некотором отдалении. Мне показалось, что его нарумянили и набелили, дабы на посиневшем лице сделать менее заметными следы задушения; ибо, хотя каждый знал, какою смертью умер император, но открыто говорили только об апоплексическом ударе, и сам Александр, как уверяют, долго полагал, что испуг убил его отца».
А выпущенный им манифест возвещал: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь Императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом и ночь с 11-го на 12-е марта».
Апоплексический удар табакеркой, как вполголоса шутили злые языки. Поскольку ходили слухи, что один из роковых ударов императору заговорщики нанесли тяжёлой фунтовой табакеркой по голове.
В советских школьных учебниках обществоведения, по которым я учился, убийство Павла Первого приводилось как яркий пример того, что даже абсолютный монарх должен послушно выполнять волю правящего класса, если он вздумает пойти против него — его ждёт судьба императора Павла.
И, заметим, никто не ставит по всей России и бывшему СССР портретов государя-императора Павла Первого со слоганом «Прости нас, Государь!». Потому что правящий класс никакой вины за это цареубийство не чувствовал, ну, а низшие сословия отношения к случившемуся не имели...
Какие выводы на будущее и настоящее можно сделать из этих событий? Очень простые: ежегодная неутихающая истерика «Прости нас, государь!», регулярно нарастающая к каждому 17 июля, есть явление сугубо классовое. «Низшим классам», «черни», как её именовали до 1917 года, пытаются привить чувство вины и священного трепета перед «высшими», «природной аристократией», «их благородиями». «Элитой», короче говоря. Когда «элита» разрешает свои мелкие разногласия с божьими помазанниками посредством апоплексических ударов табакеркой в висок, как в марте 1801-го — это её внутреннее дворянское дело. И быдла сие не касается. Или, как выразился персонаж романа Никулина, «господам, значит, дозволено...» А вот когда на священную голубую кровь осмеливаются замахнуться и пролить её всякие разночинцы, как в марте 1881-го, а то и вовсе «неблагородные», как в июле 1918-го — тогда, конечно, совсем другое дело...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив