Что ты будешь делать?

bamssi — 18.11.2013 Что ты будешь делать,
Когда превратится в притон твой дом,
Что ты будешь делать,
Когда твой город превратится в Содом...

(с)


Проснулась сегодня от того, что померещился запах. У бабушки под подоконником был «колодец» - глубокая полка, скрытая деревянными воротцами. Распахнешь, а там двухэтажное царство банок, аккуратных коробочек, пакетиков со специями, мешочков с секретами и крытых масленок. Полка в любое время года пахла смешенным ароматом тмина и душицы. Точнее, было в том много чего, но верхние ноты перебивали, кружили, обманывали.

Но просто так полку открывать никто не разрешал. Тут, конечно, как повезет. Но чаще одно из двух: или ответственное поручение отнести на место масленку, или верная награда за красивые глазки – самой достать вожделенную банку сгущенки. Написала и вспомнила, как стекала ароматная струйка в узенькую «розетку». «Розетка» была матового, розоватого стекла, сгущенка текла в нее долго и вязко. Бывало успевала дважды тяжело сглотнуть под хохот взрослых.

Проснулась и полдня мучилась, пытаясь вспомнить, как пахла «Красная Москва», заветный флакон, которой тетка заботливо прятала в самом дальнем углу пузатого буфета. Где-то там же, между вазой с грудами бус и малахитовой шкатулкой с письмами, хранилась старенькая колода запретных дома карт. С годами колода впитала себя тот запах. Пока раздавали, запах въедался в нас, сдавая отцу с потрохами. Батя шумел и убеждал, лукавая тетка ворковала и соглашалась, но каждый из участников спора знал – уже за этим обедом мы снова сдадим.

Играли в «колечко», скидывали по кругу карты в каком-то порядке. Кто последний оставался с картами, тот был дурак и Наташка. Скидывать нужно было азартно, смачно щелкая картой в воздухе. Тетка цокала языком и смешно ругалась: «интересная машина лесипед», «елька-пенька», «ботва патлатая», «ясен перец», «чтоб ты была счастлива, как моя колода». Проиграв в сотый раз, я начинала хныкать под ликующий хохоток брата. «Цыц, капуста!» - притворно шумела тетка на него. Потом исчезала на кухне, торжественно гремела и выносила долгожданное лакомство – протертую с сахаром чернику. Из буфета со звоном выкатывались точно такие же розоватые стеклянные «розетки». Тетка критически осматривала посуду, наши сияющие мордашки и требовала «не унижать аппетит посудой». «Тащи сюда сиротинскую миску!» - и мы всей оравой еще минут десять предлагали друг другу кастрюли, тазы, супницы, всякие тарелки, пока не останавливались на глубоких блюдцах, из которых щедро сгружали в себя синее-синее лакомство. Хвастались, у кого сильнее посинели губы и язык. Так запах «Красной Москвы» отступал, а пряная черничная кислинка заполняла остаток дня.

Бабушкина ванная пахла скипидаром. Скипидаром и мятным зубным порошком. Дед им украдкой от нас чистил свою челюсть на ночь. Иногда по утрам мы боязливо косились на низкий стаканчик с челюстью внутри. Свою бабушка заботливо ополаскивала, убирала в чашку с отбитой ручкой и уносила на кухню. Дед забывал! В вечных сумерках тесной комнаты суетился, щедро просыпал порошок, виновато смахивал его ладонью. Лишь суховатый запах выдавал его. Если с разбегу поднырнешь под дедову ладонь, нетерпеливо прокрутишься под его рукой, то волосы полночи дразнят, помнят скупую дедову ласку. А мама утром лишь руками всплеснет.

Скипидаром не только ванная, его бабушка добавляла в воду для уборки. Так пахнет память о её руках и смехе. Если утром в подъезде уловишь его, значит, она опять пожалела хворую соседку и вымыла в чужое дежурство пролеты сама. «Валюшка! Зачем же ты? - причитал голос за дверью, - не твоя же забота?! Не твоя очередь?!». Бабушка заливисто смеялась: «Выйдет однажды любая очередь мыть! Выйдет! Еще никто на этом свете вне очереди не задержался!».

Бабушки не стало в 97-м, дед ушел следом, чуть больше, чем через год. Тетка боролась еще десять лет, но всего на две недели опоздала за племянником. Дом продали, вещи раздали. Полдня пыталась, не смогла вспомнить, как пах асфальт после дождя. Мыкалась, мыкалась, но запахи словно сговорились свести меня с ума: то липа мелькнет, то черемуха свяжет, подгнившее дерево досок под крыльцом старенького дома, гремучая смесь одеколона с картофельными ростками (тетка настаивала для каких-то загадочных лечебных целей), крахмальная пыль кружева. Не удержалась, достала заветный платок. От него еще пахнет кусочком мыла, который бабушка подкладывала под постельное белье. Вдохнула и физически услышала, как гремят веселые коклюшки. Улыбнулась, припоминая, как бабушка делала вид, что не знает, как мы вечерами катаем их по полу. Потом вечно не хватало одной – двух…

Мотала головой, стряхивала запахи, как дремоту. Трясла головой, как керамический болванчик на трюмо, пока не поняла: я уже не помню, ни себя школьницей, ни маму молодой. Не помню адреса навсегда пропавшего дома. Не помню, как назывался кинотеатр на Кузе Мазаном, как звали тучную и зычную руководительницу Дома Юннатов там же. Не помню, куда запропастилось пыльное, но всё равно жуткое чучело медведя из Красного уголка. Не помню что-то очень важное, что когда-то клялась и божилась не забывать никогда.

Но храню конфеты в большой пузатой банке. Дую в носик чайника, прежде чем залить заварку крутым кипятком. Ненавижу носить что-либо в руках, подкладываю себе кухонные полотенца по всему дому, лимоны выбираю «пузатенькие». Так сквозь меня, мои привычки, хлопоты и гаджеты проступает другая эпоха, самая надежная память – родовая. Языком цокать, ссыпать мелочь в «хромую» чашку на окне, разговаривать с вещами, запахами помнить, на все вопросы отвечать «пока земля еще носит».

Живая? И ладно!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив