Читаю опять Нарочницкую

mskolov — 06.01.2024 /в этот раз вспоминает про свою мать, тоже историка, как все в их семье, а в годы ВОВ - партизанка/ Помню, поднимаемся на длинном эскалаторе метро Арбатская, мне лет пять, мамочка в расцвете – а на встречном эскалаторе мужчины оборачиваются, а я замираю, «неужели это прекрасное существо, эта фея – моя мама!».

* /про свою мать в ВОВ/ Появление захватчиков в родной деревне в августе сопровождалось эпизодом, который вполне мог стоить маме жизни. Она немного владела немецким языком и, когда один из немцев стал похваляться скорым взятием Москвы, дерзко ответила, что «капут» ожидает не Москву, а Берлин, который уже бомбят английские самолеты. Тот злобно закричал, наставил на нее автомат и поволок к машине со старшими офицерами. Ей пришлось сказать, что с ее стороны это было не заявление, а вопрос, вокруг собралась толпа местных жителей, и в итоге ее отпустили. Хорошо, что в их местах не было эсэсовцев.
Страшные годы, чего только мама не видела. Два года она была партизанской связной и разведчицей. Переносила спрятанную в крупе рацию, выполняла другие задания, устраивала встречи. Испытывала постоянное напряжение, преодолевала каждодневный страх, когда появлялась немецкая машина.

Немцы заходили во все дома довольно часто, чуть ли не каждый день.
Почти полгода мама, её сёстры и бабушка спасали в погребе еврейскую семью её знакомой, с которой вместе учились – Мэрой Хазановой. Представьте, фашисты заходят в дом, озираются, а в погребе сидят не дыша две несчастные женщины, и у всех замирает сердце...

Уже почти перед приходом наших войск маму арестовали по подозрению. Бабушку через несколько дней тоже забрали. Немцы хотели взять и других сестёр, но кто-то из местных предупредил, что к ним подъезжает немецкая машина. Алина и Зоя успели задами убежать в лес к партизанам. А бабушка специально осталась, чтобы задержать немцев разговорами... Её жестоко били черенком от лопаты: «Где дочки, где дочки?». Так моя мама, вместе со своей мамой оказались в тюрьме. Там всех держали впроголодь, унижали. Был там, как рассказывала мама, злобный переводчик немец Карл, натравливал на неё овчарку, на допросах стремился сломить волю, командовал ей и одной арестованной старой женщине: «Сесть!», «Встать!», «На нары!», «Слезть с нар!» И вот старушка карабкалась на эти нары, а мама вспоминала: «Нет, думаю, не буду, пусть хоть убивает!», встала спиной к стене, смотрю на этого Карла в упор. Он говорит: «Старуха боится, а девушка нет!». И ушёл.

У одной молодой женщины в камере был на руках грудной ребёнок, у неё пропало молоко, ребёночек пищал, пищал и умер от голода. Когда мама рассказывала об этом, у неё и спустя много десятилетий голос дрожал…

Тётя Алина рассказывала, как они прибежали в тюрьму в Монастырщине, узнать о судьбе сестры и мамы, им никто ничего не отвечает, никуда не пускают. А мама услышала их голоса и запела из окна, у неё был хороший голос, так они узнали, что родные живы.

– А какую песню запела Лидия Ивановна?

– «Замучен тяжёлой неволей!». Переводчик Карл тут сказал: «О, люпп-имая пэсня Лэнина».

И вот однажды немцы вывели всех на расстрел. Крики, слёзы, ноги у некоторых подкашивались. Мама говорила: «И у меня подкашивались, но я не плакала. Плакала наша бабушка: "Доченька, моя красавица, я то что, почему ты должна такая молодая умирать?"». Один молодой немец, охранник, видно, сжалился, ведь мама была такая красивая. Он подошёл к ней и шепнул: «Это не расстрел, вас в лагерь» (Nicht Schiessen, – Lager») и сунул маме яйцо.

* После освобождения маму назначили директором сельской школы-семилетки. В 22 года. В школе не было парт, их сожгли, разрушена печка, не было ничего, даже туалета. Холод. Мама всё организовала со старшеклассниками-переростками, которые не учились во время оккупации, и которые ее обожали. Нашли старика-печника, сложили печь. Вырыли на улице уборные, сделали парты – фактически две скамейки разного роста. Каждый школьник утром приносил из дома одно поленце. Мама преподавала историю, географию, арифметику – учителей-то не было…

…Иван Демьянович /дед по матери/ умер до моего рождения, я его не знала. Став полным Георгиевским кавалером, он стал офицером – подпрапорщиком, начал ходить в офицерское собрание, должен был дальше учиться и мог вполне с его способностями дослужится до высокого уровня, ведь А.И. Деникин был тоже из простой семьи. Вернулся домой, потому что отец и мать умерли, надо было возглавлять и поднимать семью. А в гражданской войне осознанно отказался участвовать. Работал даже какое-то время председателем колхоза. По воспоминаниям родственников, был он красивый статный человек, оратор. Кресты пропали, он их прятал. Кто-то ему в предвоенные годы пригрозил: «Подоляка, кресты тебе еще припомним!».

…Лидия /мама/ мечтала продолжить образование и, сдав экстерном экзамены за первый курс, была зачислена в одно из лучших высших заведений того времени – Московский государственный педагогический институт.
Училась отлично. Хотя вспоминала, как голодали в общежитии, как все девушки были истощены, пиршеством в редкое воскресенье на всю комнату было 100 г подсолнечного масла, которым приправляли несколько картофелин и свёклу.

* Когда папа делал маме предложение, после долгого ухаживания, он сказал ей: «Я должен сказать тебе что-то важное, а уже потом будешь решение принимать». Мама замерла, ведь папа был кумиром студенток: блестящий ученый и преподаватель – его лекции часто заканчивались аплодисментами, джентльмен в пенсне, студентки на первый ряд садились, чтоб обратить на себя внимание и даже записочки писали. Мама подумала, что у него куча брошенных жён и детей... А он продолжает: «У меня репрессированный брат, я брат врага народа». Мама с облегчением вскрикнула: «Зато я была на оккупированной территории!»…

Остался у нас такой документ эпохи: разрешение лауреату Сталинской премии Нарочницкому А.Л. на постройку перегородки (типа фанера) в проходной комнате по такому-то адресу в связи с женитьбой...Потом уже в приличной комнате я родилась и до моих 10 лет мы жили в коммунальной квартире на шесть семей на Гоголевском бульваре прямо напротив Министерства обороны.

* как я помню, у нас в доме почти и не было никаких других разговоров: только о науке, проблемах, книгах, защитах. Мы, девочки всегда сидели за общим столом с папиными гостями – а это были многочисленные ученики, аспиранты, докторанты, историки из других городов – тогда принято было принимать дома чуть ли не каждый день. Мы были приучены слушать, молчать и только отвечать на вопросы взрослых.

Мама была очень ответственна за всё в доме. А как она умела накрыть стол и красиво подать и нас учила – так и в ресторанах не умеют! Все лучшее всегда было для гостей. И всегда была элегантная, и нас приучала никогда нигде не появляться «как попало», не полениться погладить, приложить усилия. Хотя мама, в сущности, была домоседкой, никогда не ходила по «дамским» магазинам, читать любила, скорее ей интересно было вдруг сделать перестановку в квартире, к чему и нас привлекала, пока папа на работе – ему ничего нельзя было говорить: «Не вздумайте тронуть мой кабинет», а там книги лежали уже сугробами на полу!

Мама обожала оперу и балет, классическую музыку, любила Шопена до слез, сразу узнавала исполнителей арий в радиотрансляциях. Когда я была маленькой, они еще регулярно ходили с папой в Большой театр. Потом уже в преклонных годах очень редко. Помню, какой ажиотаж был в доме, когда передавали первый конкурс Чайковского. Родители восхищались, обсуждали исполнение музыкантов, мне маленькой разрешали не спать долго, чтобы слушать...

Папа обожал маму, хотя и мог пошуметь, и мы все боялись его беспощадной критики, но до старости никуда не хотел ходить без неё: «Если ты не идёшь – я тогда тоже не пойду». Ничего для неё не жалел, и это тот редкий случай, когда мама его ограничивала в этом!

Папа страшно много работал. После его кончины оказалось, что у него осталось 300 дней неиспользованных отпусков. Писал он по ночам, да и маме так же приходилось. У нас всегда поздно ложились, и мы с сестрой стали полуночницами. Ни одна строка моих книг не написана раньше 22 часов, а вот в 3 ночи – большинство. Помню, засыпаю за своей перегородочкой, а у папы горит свет в кабинете, он скрипит ручкой, ищет нужную книгу в своей огромной библиотеке.

* Крымское поражение породило надежды у влиятельных соперников, полагавших, что с ослабленной и деморализованной Россией можно не считаться, как приходилось после русского триумфа на Венском конгрессе. Венская система перестала существовать.

В положении России после Крымской войны можно увидеть немало общего с ситуацией вокруг Российской Федерации, пережившей на рубеже XX-XXI веков пренебрежение ее интересами со стороны партнеров, стремящихся закрепить и даже умножить потери России. Аналогии очевидны и в вытеснении России с Балкан, и в неслучайных чеченских войнах, явно спонсированных силами извне с целью, как и в Кавказских войнах XIX века взорвать и даже отторгнуть Кавказ, и в возрождении во многих аспектах Восточного вопроса.

В стремлении использовать против России кавказских горцев участники крымской коалиции сразу нашли общий язык. И это повторилось во время чеченской эпопеи 90-х! Турецкое и англо-французское командование пытались установить связи с горцами. В «совете союзных держав» было решено с помощью Османской империи и Шамиля комбинированным ударом – с фронта и тыла – разгромить русские войска на Кавказе и отбросить их за Кубань и Терек. К горцам были отправлены тысячи османских и английских эмиссаров с воззваниями и письмами, призывавшими к «священной войне» против России, была оказана и военная поддержка. Все было так же и на наших глазах! Помните, как Ванесса Редгрейв, познания в истории получавшая в молодости не в университете, а в задымленных марихуаной богемных компаниях, носилась под ручку с Ахмедом Закаевым? Имелся свой «ахмедзакаев» и после Крымской войны: в 1862 году в Лондоне и Париже появился некто Измаил-Баракай-Ина-Дзиаш, представитель «Черкессии», «присвоивший», как говорят документы того времени, «себе исключительную роль дипломата», и который по возвращении на Кавказ заявил, что «Европа расположена оказывать нам помощь».

Примечательно, что именно после падения Севастополя английские уполномоченные по переговорам немедленно заговорили об отторжении от России Закавказья и Северного Кавказа, что противоречило всем признанным трактатам по региону, что и заявил русский переговорщик граф Орлов, блестяще отбивший все атаки. Поражение английской дипломатии по северокавказскому вопросу на Парижском конгрессе вызвало бурю негодования в Англии. Британский парламент обрушился с обвинениями на Министерство иностранных дел, некоторые ораторы протестовали против ратификации Парижского мира и настаивали на продолжении войны.

<...> Без единого выстрела за 14 лет Горчаков добился цели. Кстати, он чуть ли не ультиматум поставил: подаст в отставку, если в течение недели не получит разрешение на рассылку его циркуляра о том, что Россия не считает себя более связанной условиями Парижского трактата. Он сказал, что нельзя упустить время, ибо согласие Пруссии, получившей от России также поддержку в обмен, недолговечно: «Я знаю цену благодарности во внешней политике!».

Уровень российской дипломатии и широта кругозора настолько впечатляет! Неудивительна ее характеристика как «непобедимой», с досадой данная Ф.Энгельсом в письме Вере Засулич: «…эта дипломатия - самый опасный враг, как вам, так и нам. Это пока непоколебимая сила в России… И как только у вас появятся сторонники и надежные люди в рядах дипломатии… ваше дело выиграно». Ну вот, в 90-е появились…

Развернутая картина европейской политики после поражения в Крымской войне очень назидательна для понимания преемственности и неслучайности современного давления на морские рубежи России после крушения СССР.

<...> /Мама/ также автор брошюры о Горчакове.

– Такое складывается впечатление, что книга стала своего рода научным завещанием Лидии Ивановны Нарочницкой – ветерана Великой Отечественной войны, прекрасного историка XX века, мудрой русской женщины со Смоленской многострадальной земли…

- Когда мы поняли, что она уходит, позвали знакомого батюшку на дачу, он приехал и причастил её Святых Христовых Таин. На следующий день мы привезли её с дачи в Москву, вызвали скорую, врач предлагал увезти её в больницу. Я ему ответила: «Для чего? Чтобы вы мне сказали на утро, что мамы нет?» Он промолчал, показав видом, что, скорее всего, так и будет…

Наш духовник и наставник, митрополит Тихон - тогда отец Тихон - сказал нам: «Вас Господь удостоил великого счастья и чести – вот так проводить свою маму». Вот так на самом деле и надо, чтобы уходили люди – в окружении своих любящих детей, с молитвой...

https://www.stoletie.ru/sozidateli/predvidenije_lidii_narochnickoj_353.htm

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив