Читая Симонова. Из 1942 в 2024

Вот низко над головами прошли вперед наши штурмовики, над ними быстро прочертили небо прикрывающие их истребители.
А вот и ответ. Стая «Юнкерсов», первоначально зайдя к нам в тыл,
подходит оттуда, с востока, к передовым позициям. Самолеты один за
другим начинают пикировать. Оглушительный зенитный огонь покрывает
все голоса боя. Над головами в воздух взлетает огненная завеса
снарядов и трассирующих пуль. Да, это вам, господа немцы, не июнь и
не июль прошлого года, когда вы над этими дорогами Западного фронта
проходили бреющим полетом и с высоты 15 метров расстреливали
беженцев. Это вам не первые дни войны, когда вы хвастали в своих
газетах, что чуть ли не давите колесами красную пехоту. Над полем
боя стоит стена зенитного огня, и если самолеты все-таки пикируют и
сбрасывают бомбы, то прежней безнаказанности нет и в помине. Только
здесь, на площади, которую всю видно с одного холма, — только здесь
за три дня боев зенитчики закопали в землю 13 немецких
самолетов.
В рассказе «Набег» Льва Толстого один офицер говорит, что храбрый
тот, который ведет себя как следует. Иначе говоря, поясняет
Толстой, храбрый тот, кто боится только того, чего следует бояться,
а не того, чего не нужно бояться. Это мудрые слова, и они всегда
применимы к нашим воинам. В первые же месяцы войны у нас было
много, столько же, сколько и сейчас, смелых и презирающих смерть
людей. Я видел командиров, которые, чтобы подбодрить других, стояли
во весь рост под бомбежкой, когда все кругом старались прижаться к
земле. Я видел людей, которые один-на-один выходили с гранатой
против танков. Все это было у нас с самого начала. Но храбрость, та
спокойная храбрость, о которой говорит Толстой, она, как массовое
явление, родилась лишь в испытаниях войны. Вести себя на войне как
следует, это значит при первой возможности вырыть себе ямку, щель,
окопчик, ибо ты знаешь, что немцы будут бомбить, а вырыв такой
окопчик, — спокойно лежать в нем во время бомбежки и делать свое
дело, не страшась немецких бомб.
Храбрость тесно связана с искусством вести войну. Искусство вырыть
окоп так, чтобы даже наехавший на тебя танк не мог ничего с тобой
сделать, искусство бронебойщика, уверенного, что с 200—100 метров
он подожжет танк, искусство командира, который сзади своей
передовой линии создал противотанковые узлы с сидящими в засаде
бронебойщиками и артиллеристами, — все это, сложенное вместе, и
создает ту массовую храбрость, которая родилась в нашей армии,
храбрость опытных воинов, знающих возможности вражеского оружия и
силу своего.
Ни для кого не секрет, какой страшной была лавина обрушившейся на
нас немецкой техники. Эта техника остается грозной и сейчас, и было
бы, конечно, наивно думать, что страх человека, на которого прет
танк, может когда-нибудь исчезнуть.
Но в душе человека, на которого надвигается смертельная опасность,
всегда есть два чувства, по отношению к ней: бежать, уйти от этой
смерти или самому убить ее. И вот в этих двух чувствах, которые
всегда борются между собой в душе солдата, в сочетании этих двух
чувств с каждым месяцем войны все больше преобладает второе —
самому убить эту смерть. Это и есть массовая храбрость — храбрость
закаленной в боях армии…
Спокойствие командира дивизии — это не показное спокойствие
человека, который только хочет вселить мужество в сердца
подчиненных, а внутреннее спокойствие человека, уверенного, что
возникшая опасность будет пресечена. Я убежден, что тот же самый
командир не был бы таким спокойным пятнадцать месяцев назад при том
же самом сообщении о надвигающихся танках. Может быть, он имел бы
тот же спокойный вид, но внутренне он не был бы спокоен. И я совсем
не хочу сказать, что тогда он был менее храбр, чем сейчас. Нет,
тогда он был столь, же храбр, но у него не было той уверенности,
которая есть сейчас, в том, что его бойцы не боятся танков, в том,
что позади его полков есть противотанковые районы, в том, что все
оружие, которое можно использовать против танков, будет
использовано так, как это нужно и должно…
Когда войска долго стоят на месте, занимая оборону, то всегда
невольно в какой-то степени начинается быт войны, привычка к
относительной безопасности. Перед наступлением командиру и его
бойцам приходится преодолевать в себе эту инерцию, это чувство
относительной безопасности. Как бы ни было хорошо организовано
наступление, как бы хорошо ни подавила артиллерия огневые точки
немцев, — все равно последние двести—сто метров придется итти
открытой грудью на пулеметы. Человек, готовый идти в наступление,
знает, что через час-другой, когда кончится эта грозная
артиллерийская канонада и он пойдет в вперед, — все может
случиться. Если говорить о высоком моральном духе бойцов, то это
вовсе не значит, что они стараются забыть о грозящей смертельной
опасности. Нет, они помнят о ней и все-таки идут. И если бы им
представилась возможность выбора между спокойным сидением в обороне
и наступлением, они бы всегда выбрали наступление.
В этом секрет солдатской русской души, секрет воспитания армии.
Когда наш солдат видит карту своей родины, значительная
часть которой сейчас отторжена, он никогда, ни при каких
обстоятельствах, в самые тяжелые дни — в дни отступлений, — не
может помириться с тем, что так и будет. Когда он отступает, он
говорит, что это только пока; когда он сидит в обороне, он знает,
что это только пока; когда он наступает и отбивает у немцев одну
деревню, он говорит себе: пока одну, потом следующую. И он готов
пожертвовать жизнью для того, чтобы взять эту следующую деревню.
Армия, которая сохранила, воспитала и укрепила в себе такой дух в
дни небывалых испытаний, — такая армия победит!
Когда в окопах читали сообщение о Сталинграде, люди говорили, что
нам тоже нужно скорее наступать, самый удачный момент пришел.
Говорили: «Когда же? Пора». Это были настоящие, большие слова.
Говорили: «Будем воевать, как сталинградцы», и, тыча пальцем в
старенькую карту Европейской России, висевшую в блиндажике,
добавляли: «Нам здесь ближе всего до границы».
— "Красная звезда", 5 декабря 1942 года
|
</> |