
В прошлом году «Народная литература» и привлеченное к участию московское издательство «Время» выбрали тему для российско-китайского сборника. Тема смерти в нашем контексте возникла довольно органично. Другое дело, здесь важно, где поставить акцент — и акцент всем строем сборника поставлен на существовании жизни после смерти. Как пишет в своем обстоятельном предисловии составитель Ирина Барметова, она, выбирая и заказывая рассказы, имела в виду не столько переход в мир иной, сколько «развернутую метафору обыденной жизни, когда тот или иной роковой поступок или бездействие приводит к смерти — духовной ли, душевной, но «частичной смерти». Про возвращение в мир живых написаны тома воспоминаний тех, кто побывал за пределами сознания, поведение вернувшихся с того света изучают медики, ученые, религиоведы.
Писателям же, скорее, интересна трансформация личности после такого небывалого опыта. О нем и книга.
Восемь (число наиболее благоприятное у китайцев) китайских
рассказов, по замыслу составителя, вступают в сложный диалог с
восьмеркой российских. Диалог двух цивилизаций, двух разных миров.
Для китайцев число восемь — символ бесконечности, знак непрерывного
перерождения и духовного совершенствования, поэтому и рассказы
российских писателей составителем выстроены так, чтобы выявить
взаимосвязь смыслов и идей в нашем мировидении. Благо, Леонид
Юзефович, Дмитрий Глуховский, Денис Драгунский, Роман Сенчин, Денис
Осокин, Марина Ахмедова, Александр Бушковский, Арина Обух умеют
провести читателя сквозь обыденность жизни к пониманию ее сути.
Китайские фамилии вряд ли много скажут нашему читателю, поэтому
книга снабжена подробными биографическими справками. Из них
явствует, что в нее вошли рассказы и классиков, и авангардистов, и
молодых реформаторов, по которым можно представить многоцветье
новейшей китайской литературы. В небольшом сборнике сошлись и
модернистские тексты, и реалистическая городская проза, и фэнтази,
и детективные сюжеты. Разные по стилистике (за качество перевода
отвечала известная переводчица с китайского Мария Семенюк),
изобретательные по сюжетам они дают представление и о молодом
поколении, и проявляют традиционные ценности, а главное — хотя бы
чуть- чуть приближают к пониманию психологии народа, всегда
занимавшего наше воображение, а теперь и место в нашей реальной
жизни.
Умение выявить глубину в незамысловатом сюжете способна не только
Лу Минь, набравшаяся жизненного опыта, работая официантом,
менеджером, журналистом, клерком, но и академическая Лян Хун —
эссеист, критик, университетский преподаватель. У одной День
поминовения усопших, расписанный со всеми подробностями грубого
быта, помогает пробиться к своей душе, у другой смерть деревни,
жертвы инженерного проекта, выбивает из колеи привычного мира,
заставляя усомниться в его разумности. Надо признаться, что масса
нюансов, символическое значение которых невнятны чужаку, бывают
утомительны, но ты сознаешь их важность для повествования. А чаще
просто радуешься его живописности.
Буддисты, их в Китае более 200 миллионов, полагают, что вся
человеческая жизнь устремлена к смерти, за образом которой важно
увидеть истинную действительность. Разумеется, нам китайской не
разглядеть, однако, если судить, например, по рассказу Май Цзя, она
бывает довольно неприглядной. Героиня рассказа, в конце 60-х годов
мечтавшая служить в армии, кончает жизнь самоубийством после того,
как ее уличили в мухляже: в анкете написала, что не замужем, а врач
установил частичное повреждение девственной плевы — «а значит, она
не честна с партией и народом!». Даже собственный отец предпочитает
смерть дочери позору в глазах важного ведомства, ведь конфуцианская
мудрость гласит: «Умереть с голоду — событие маленькое, а утратить
мораль — большое». Его отчаяние после выяснившейся ошибки не так
трогает, как ужасают последствия культурной революции — ведь
разрушительная сила поврежденного идеологией сознания нам прекрасно
известна.
Про цену человеческой жизни и рассказ Дмитрия Глуховского
«Сера». Фантасмагорический диалог между лейтенантом Скаредовой,
ведущей дело об убийстве мастера наладки оборудования сернокислого
цеха, с его женой, обвиняемой в убийстве, так реалистичен по сути,
что жуть берет не от хладнокровия убийцы, а от жизни, к нему
толкнувшей.
— Я понять хочу. Он бил вас?
— Бил. Кого же не бьют? Можно понять человека.
— В смысле?
— Ну как? Ты поживи-ка тут с наше. На производстве бывала уже?
— Нет еще.
—А ты сходи, сходи. В сернокислый цех сходи. … Люди под землей сидят по нескольку часов. Дышат этим. Выходят наверх — а тут темно. Всю зиму без солнца. Зарплаты — знаешь какие? Цены-то ты видела. А дома жена. Тут надо пить. Тут нельзя не пить. Тут давит очень, очень жмет. И мертвые сидят, зовут к себе. … Люди и сами сдохнуть рады, и других убить.
Город, построенный зэками, пропитанный серой, запахом дьявола, — образ зла, попирающий все в этой жизни. Кроме сочувствия.
— Я коньячку плеснула.
— Тебе ничего не будет за это?
— Ночь, кто узнает? … Ну… Ты на экспертизе так и говори тогда. Говори про своих мертвых, ладно. А я тоже … напишу, ну…
Сочувствие — одно из жизненно важных качеств и у китайцев. Ему есть место даже в жестоких рассказах. Но все-таки в большинстве из них царят традиционные ценности — порядок, гармония, иерархия, семья, совершенство. И ненасилие, что очень обнадеживает в мире, охваченном воинственностью.
Что касается отечественных рассказов, наша действительность, несмотря на прихотливость сюжетов, в них настолько узнаваема, что от уныния спасает лишь мастерство писателей. А оно в них очевидно. Да и начитавшись китайцев, хочется отказаться от привычки видеть во всем лишь плохое. Тем более и российские, и китайские авторы дают хорошее представление о новейшей литературе. В общем, очень правильно, что мы вошли в этот проект.
|
</> |