БРАТАНЫ (1)

putnik1 — 28.04.2012

Хотелось бы кое-что пояснить.

Во-первых. Огромное спасибо всем, кто счел нужным что-то поправить, а что-то подсказать. Я не всезнайка, и я не хочу им казаться. Все дельное, разумное, толковое, что было сказано, независимо от формы, в какой были сделаны замечания, пущено, - в этом легко убедиться, - в дело. А что касается волнующих многих ссылок, так я знаю правила: они обязательно будут в списке литературы к основному, бумажному варианту. Хотя, в очередной раз повторяю, "ликбезики" - ни в коем случае не научный труд, претендующий хоть на какую-то новизну. Только элементарные факты, легко находимые в любых энциклопедиях, плюс логика. И ничего больше.

Во-вторых. Этот материал, по идее, последняя глава книги "Идем на Восток", третьего тома тетралогии "Имперские истории". Более писать не о чем. Вернее, есть о чем. Очень хочется дать панораму продвижения России в Среднюю Азию, но не знаю, хватит ли сил и духа. В еще большее степени относится это к истории умиротворения Северо-Западного Кавказа, но, с другой стороны, давнее прошлое Кабарды (и, шире, черкесов) настолько интересно, блестяще и связано со становлением России, что отказаться от описания потому лишь, что события середины XIX века мне не по нраву, тоже не хочется. Так что, посмотрим.

В-третьих. Основная тема "Имперских историй" - расширение России. Максимально объективный рассказ о том, как она становилась все больше, как встречалась с разными народами и как убеждала их в том, что вместе жить лучше. Главная цель, - я и не думаю этого скрывать, - дать материал для раздумий над вопросом, насколько правы многочисленные деятели, на все лады поющие о, дескать, зверином оскале российского колониализма. Дабы можно было делать выводы, но не поддаваясь обаянию аргументов, а самостоятельно анализируя факты, за точность каждого из которых я отвечаю, и каждый из которых стараюсь давать именно как факт, без интерпретаций. А потому, о прошлом чувашей, тверских карел, селькупов, мордвы и других народов, сразу понявших свою выгоду, - сколько бы ярко и захватывающе это прошлое ни было, - в рамках этой работы речи не будет. Потом - возможно. Более чем возможно. Но не сейчас.

И еще. В последнее время меня очень многие  спрашивают: почему я совсем пренебрегаю текущими событиями, хотя среди них есть немало более чем заслуживающих внимания? Даже, вопреки собственному зароку, пропуская мимо внимания конкретные вопросы. Отвечаю: не могу. Не получается отвлечься от минувшего. Тема слишком подхватила и несет. Та самая логика сюжета, которая не позволяла тем, о ком я пишу, остановиться на каком-то рубеже и заняться, хотя бы на время, сиюминутными делами, пока не дошел до океана. Я их понимаю. Более чем. Но на вопросы, среди которых есть очень любопытные, обязательно отвечу позже, если к тому времени они будут еще актуальны.

Пока все.

А начнем, видимо, с Потрясателя Вселенной. С кого ж еще...




Все краски заката

Как известно, нищий сиротка из рода Борджигийн, всю жизнь прилежно трудясь и не пьянствуя, в итоге, более чем преуспел, оставив детям немалое семейное предприятие и подробнейшие инструкции, как обустраивать унаследованное, дабы не остаться на бобах. Однако, если дети еще более или менее понимали, что к чему, то уже внуки пустились во все тяжкие, а потом все пошло лавиной, фирма лопнула и спасать что-то было поздно. В середине XIV века династию Юань попросили даже из Китая, и владения монголов вновь ограничились родными местами. Настали времена, похожие на те, когда юный Темучин только начинал карьеру. Две Монголии, восточная и западная, и каждая разделена на уделы: на Западе (Джун7гария) – четыре, на Востоке (Халха) – семь, и это еще только самые крупные. А стоило появиться претенденту на роль объединителя, на него кидались всей сворой. Естественно, при активной помощи внимательно отслеживающих тенденции ханьцев. Правда, однажды прилетел орел. Князь Бату-Мункэ сумел обыграть всех, объединил все земли, принадлежавшие великому пращуру до его первого похода на Поднебесную и, приняв титул Даянхан (хан Великой Юань), целых 64 года внушал страх соседям. Впрочем, атаковать не рискнул, а после его смерти страна вновь раскололась, теперь уже окончательно и не на две, а на три части, причем на отныне отдельном Юге независимых княжеств насчитывалось без одного полсотни. И более о странном не мечтал никто. Алтанхан, князь Тумэта, самый сильный и знаменитый из внуков Даянхана, создал прочное, богатое, сильное владение, но идти дальше не рискнул, сознавая, что китайцы так или иначе погубят. Прочие добились меньших успехов, но рассуждали также. А потом главной проблемой стали маньчжуры, справедливо рассудившие, что им с монголами в одной берлоге не выжить и начавшие обкусывать соседей. Первым рухнул Юг. Храбый и мудрый Лигданхан с сыном Эчже, проиграв коалиции прикормленных маньчжурами родственников, погибли, родственнички избрали ханом маньчжурского владыку, и южная Монголия навсегда стала частью Империи Цин. С прочими пришлось повозиться. На сей раз попытку объединения предпринял запад. Ойратский Батур-хунтайджи («хан всех князей») попытался убедить владык Халхи в том, что поодиночке не устоять, и почти сумел: 44 владения дали согласие поднять его на белой кошме. Но ненадолго. Какая бы династия ни сидела в Чжуннанхай, политика Китая неизменима, и в степи вновь брат пошел на брата, а когда сильная (ибо единая) Джунгария, как именовалось ханство ойратов в 1688-м, при великом Галдане-Бошокту, попыталась поставить точку силой, западные князья предпочли лечь под Цинов, которые были далеко и казались милостивыми.

Впрочем, далекую северную периферию, граничившую как с Джунгарией, так и с Халхой, весь этот эпос волновал мало. Разве что эхо докатывалось. Жившие там племена, именовавшиеся сперва «хойин иргэн» и «кэхэрин», а потом, обобщенно, «бураа’д», то есть, «лесные», были мало связаны с владыками степи, а после смерти Даянхана вообще отдалились. Хотя и пребывали в зависимости от князей Халхи, будучи их «кыштымами». Это была очень интересная система зависимости, немного похожая на европейскую классику с феодальной лестницей, обязанностью вассала служить и платить, а сеньора – защищать и помогать, и принципом «вассал моего вассала – не мой вассал». Но не совсем, потому что в отношениях «высший-низший» пребывали не люди, а целые кланы и племена. При этом, племена, имевшие кыштымов (тунгусы и тыва-сойоты), сами могли быть кыштымами сильных соседей, а у тыва и тунгусов, в свою очередь, были свои кыштымы (конечно, не монголы). По традиции, кто свои обязанности исполнял исправно, мог рассчитывать на спокойную жизнь (много позже, уже состоя в подданстве России, некоторые бурятские кланы просили начальство позволить давать ясак не только «белому царю», но и соседнему кутухте, «дабы от мунгальских людей разоренья им не было»). Вот в такой-то край пришли и в такую-то ситуацию окунулись в первой четверти русские, медленно продвигавшиеся к Байкалу по двум направлениям, с севера и с юга, но, в основном, конечно, с севера. К «Братской землице» шли без спешки, но и без остановок. По слухам, у «моря» жили племена, богатые не только «мягкой рухлядью», но и серебром, а это значило, что ясак эти племена должны платить Москве, а не тем, кому платят, кто бы это ни был. Кроме того, у всех «экспедиций» были четкие инструкции искать дорогу в Китай, и уже не было секретом, что от Байкала до Китая если и не рукой подать, то близко к тому. А поскольку по пути в подданство России приводились тунгусы, кыштымы бурятских кланов, - против чего тунгусы, кстати, не возражали, поскольку «царева дань» была много ниже той, что они платили бурятам, - в связи с чем возникал конфликт интересов, столкновение было неизбежно.



Что-то теряешь, что-то находишь...

Имелись, однако, и нюансы. С одной стороны, русские, будучи наслышаны о бурятах от тунгусов, знали, что идут в края, где живет народ, вооруженный не хуже, а то и лучше, чем боотуры саха, но гораздо более многочисленный, и были настроены вести себя осторожно. Их, в конце концов, было пугающе мало (даже к концу века на всю Северо-Восточную Азию, Прибайкалье и Приамурье – не более 25 000 человек, а в первый период вообще намного меньше). С другой стороны, бурятские тайши, хотя вовсе не горели желанием терять своих кыштымов, а тем паче, сами чьими-то кыштымами становиться, были (тоже от тунгусов) наслышаны о «непобедимости» казаков и их «огненных стрелах». К тому же, они и так кыштымствовали под князьями Халхи, а постоянные войны в Монголии («бой у тех мунгальцев живет мало не по вся годы с китайскими людьми») вынуждали традиционных сюзеренов постоянно повышать размер дани. А потому, уйти под не слишком обременительную русскую опеку казалось заманчивым. Поэтому первые встречи завершились на удивление мирно. Информация тунгусских старшин, еще в 1626-м сообщивших атаману Максиму Перфильеву, что «ждут братские люди к себе государевых служилых людей, а хотят великому государю братские люди поклонитися и ясак платить и с служилыми людьми торговатися», подтвердилась. Не считая незначительных, вполне случайных эпизодов, к обоюдному на первых порах удовольствию. А на вторых все усложнилось. Дело в том, что, ничего не имея против статуса кыштымов и умеренного ясака, тайши были немало шокированы, увидев, что русские, по мере продвижения, строят на их землях острожки. Такое ранее в заводе не было, и на такое они не рассчитывали.

Поэтому первый восторг сменился сперва недоумением, а затем и отторжением, даже когда русские изо всех сил демонстрировали максимум миролюбия. Например, в 1630-м воевода князь Шаховской вернул бурятам их семьи, «без закону» захваченные красноярскими казаками (славившимися своим беспределом на всю Сибирь), а буряты в ответ привезли много мехов. После чего воевода решил, что дело в шляпе, но очень ошибся. «Братские люди» решили, что людей им отдали за выкуп, объяснений, что это не так не приняли (возможно, такое просто в их понимание не вмещалось), а когда князь намекнул насчет присяги, заявили: «пока городки стоят, шерть не дадим, а де их, служивых людей зовем к себе битца». Вот не нравились им острожки, да и все тут. Брыкались. Правда, не сказать, что последовательно. Например, знаменитый Ойлан-тайша, иными исследователями представляемый ныне как «патриот, защитник национальной независимости и борец с колонизаторами», в ходе всей своей илиады только и делал, что бегал туда-сюда. То «складывал присягу» и героически, хотя и неудачно нападал на острожки, то «прибегал» в те же острожки, прося «отдать вины и помочь супротив мугальцев, от которых спасу нет». Впрочем, эти редкие конфликты, хотя случалось всякое (первая попытка построить Братск в 1634-м завершилась провалом и потерями), не часто принимали слишком уж острые формы. Куда прискорбнее было другое. При всем понимании Москвой специфики обстановки и при всей взвешенности ее инструкций, предписывавших «ласку и меру», возможности центра хоть как-то контролировать исполнение его указаний на местах в тот момент равнялись почти нулю, а местные кадры были, скажем так, мало дисциплинированны.



Не мы такие, жизнь такая...

Уже говорил, когда речь шла о Чукотке, но не грех повторить: первопроходцы были разными. Вся палитра характеров в полном объеме, с оттенками. Фигуры сплошь яркие, самобытные, и все до одного отнюдь не гуманисты. Конечно, садисты по духу, типа Поярков, случались редко. Холодные, прагматичные, по принципу «Не мы такие, жизнь такая», вроде Ерофея Хабарова, при необходимости выжигавшие дотла и резавшие начисто, ибо раз так, то не доставайся же ты никому, - чаще. Однако и самые нормальные, даже остепенившись и вступив на государеву службу приказчиками или еще кем, жили по особым правилам, не видя разницы, кто есть кто. Вот, скажем, челобитная «бедных и беспомощных и до конца разоренных сирот», пашенных крестьян Нижнебратского и Балагановского острогов на имя Тишайшего, поданной в 1658-м съезжую избу Енисейска на того самого Ивана Похабова. Люди (в том числе, и старосты, и целовальники) давно уже отмучились, а читать, если хоть чуть-чуть вникаешь, по сей день больно и страшно. По сути, это не «злоупотребления», как изящно оформлено публикаторами, а полный набор статей УК. Кроме разве убийства, но это, видимо, случайно. И притом страшные кары, - вплоть до батогов и отсечения пальцев, - за попытки в полном соответствии с законом подать жалобу. А ведь речь не о ком-то, а об одном из лучших, тех, кому за державу обидно. О человеке, мало что основавшем Иркутск и наукой лаурированном, - река Похабовка течет и нынче, - так и вообще, по словам Алексея Мартоса, «хотя нрава был беспокойного, характера сердитого, но по всем своим действиям заслуживает быть внесенным в небольшой и почетный список настоящих государственных людей».

Под стать руководству был и личный состав. В каких-то острожках стояли гарнизоны из стрельцов и «государевых» казаков, переведенных из уже освоенных мест, и в этом случае имелся какой-то порядок. Но не так уж редко срочность задания вынуждала лидеров новых экспедиций объявлять «прибор охочих людей», не глядя на предыдущий послужной список и вообще не задавая ненужных вопросов, и вот эти-то «новоприборные», в общем, мало отличались от татей с большой дороги, каковыми, в сущности, и были. Со всеми из сего факта проистекающими последствиями: скажем, в июне 1627 года казаки будущего гарнизона будущего Красноярска «не таясь» разграбили обоз отставного енисейского воеводы Ошанина, возвращавшегося «на Русь», сказав при этом, что «воевода де жив и цел, и на том пусть себе рад будет». Управляться с такими подчиненными было сложно. Могли и забить до смерти, как весной 1629 года забили атамана Ивана Кольцова, сына знаменитого Ивана Кольцо, «мужа нравного, на руку и расправу тяжелого, в сабельном бою искусного». Да и вообще, комплексами не страдали, все было очень похоже на практику испанских конкистадоров первого призыва. Пожалуй, и круче. Правда, против царевой власти не поднимались, как таковой, не шли и попыток стать полными суверенами, как Гонсало Писарро или Лопе де Агирре, не делали, зато на царских воевод, мужиков тоже отнюдь не сахарных, при малейшей попытке навести хоть какой-то порядок, «поднимались всем кругом». И тут уж, как говорится, чья возьмет (в советской историографии это назвалось, ясен пень, «борьбой населения Сибири против феодального гнета»). А кроме того, вовсю делили сферы влияния, учиняя форменные, - острог на острог, - войны на предмет, кому с кого собирать ясак, и тут сама Москва мало что могла поделать, потому что и те, и другие как бы радели о пользе казны, а хоть сколько-то фиксированных границ территорий, тому или иному острогу подведомственных, не было и в помине. Все мерили на глазок, с припуском в свою пользу. Так что, разбирались на месте и жестко. Порой с сабельной рубкой и копейным боем, а то и огненным боем. Изредка случались даже «подступы» под стены конкурента.

Особо прогремела в те времена многолетняя война Красноярска с Енисейском, в начале которой красноярцы попытались захватить базу конкурентов и вырезать их к такой-то матери. А когда дельце не выгорело, бежали на Ангару, и там сперва грабили всех подряд, а затем начали собирать ясак с тунгусов, уже плативших ясак Енисейску, да и с мелких бурятских кланов. В результате конфликт пошел на новый виток: енисейцы начали ломать под себя «инородцев», объясаченных красноярцами. В архивах на сей счет множество жалоб. Дескать, «тех государевых ясачных людей енисейские воры побили 20 человек до смерти, и многих улусных людей повоевали, и жон и детей в полон поимали, и до основания разорили». Потом, когда Москва власть употребила, слегка затихло. Но через двадцать лет бабахнуло снова. Со стычками, перестрелками, взаимными грабежами, пытками пленных, осадами («Приступали накрепко, а бою де с ними было на целый день») и попытками «окыштымить» друг друга, причем в события, каждый на стороне своих, вписались уже и новые острожки, построенные енисейцами и красноярцами, при этом, понятное дело, враждуя и между собой. А поскольку при этом ясачить местных не забывали ни те, ни другие, ситуация приобрела оттенок тяжко запущенной шизофрении. В полном смысле слова. Если совсем уж конкретно, то, как писал воевода Дмитрий Фирсов в Москву, «люди стали вне ума». Вовсе не понимая, как это может быть, «что де от одного государя приходят к нам двои люди», буряты пытались хоть как-то сориентироваться. Кто-то на «красноярских», кто-то на «енисейских», еще кто-то на «братских» или «удинских», а в итоге настало время, когда, по словам Иоганна Эбергарда Фишера, «буряты сами себе более не верили, и один улус выходил в бой против другого».



Если подумать...

Эти войны, никем не сдерживаемые, пускали крови куда больше, чем разборки между острогами, тем более, что в драку вписались и тунгусы, рвущиеся за казацкими спинами «взимать за минулое» с бывших хозяев, - и в результате некоторые кланы вообще, на все плюнув, стали уходить в тайгу, а то и в Халху. По логике, конечно, никто не мешал тайшам, объединившись, смести острога с лица земли, и пару раз так оно и случалось. С осени 1645 по лето 1646 года довольно крупные, - не менее 2000 всадников, - ополчения, запросив подмогу из Халхи, трижды ходили походами на Верхоленск. Ситуация усложнилась настолько, что красноярским монтеккам с енисейскими капулеттями пришлось на какое-то время замириться, чтобы справиться с «братскими людьми», причем удалось сделать это лишь после десятка сражений, когда «бились с утра до вечера и во тьме до самой полуночи». Примерно то же повторилось в 1651-м и затянулось аж на два года; навести порядок удалось только в 1651-м Петру Бекетову, опять-таки собравшему силы из всех враждовавших острожков. После чего авторитет Хойленго по прозвищу Черный Шаман, сказал, что хватит, ибо против воли духов не попрешь. Но все же, в 1658-м, не в силах терпеть художества Ивана Похабова, приказчика Братска и Балаганска ( если помните, и своих-то людей за людей не считавшего), просто снялись с мест, собрали пожитки и, бросив скот, «ушли в мунгальцы». После чего Москва, наконец, встрепенулась. Массовое бегство ясачных считалось серьезным ЧП, поскольку подрывало бюджет, и Похабова велено было «строго на строго наказати». Правда, Иван Иванович скрылся от енисейского розыска в Илимск, откуда в Енисейск выдачи не было, а позже, сделав много полезного для державы, выхлопотал от столицы прощение, но слух о том, что «белый царь» вступился за «братских людей», опалившись на самого «Багаба-хана», считавшегося кем-то вроде бога грозы, произвел впечатление. Доверие к московскому гур-хан-тайджи укрепилось, и стороны начали осторожное сближение. Тем паче, казус оказался не единичен: назначенные Москвой воеводы все прочнее брали власть в свои руки и, соответственно, «гулящая вольница» понемногу сходила на нет. Официальные лица были круты, надменны, а порой и корыстолюбивы, но, давши слово, они держались.

В итоге, как вскоре выяснилось, кроме геморроя, от острожков была и очевидная польза. Тайши, опираясь на гарнизоны, получали возможность бить конкурентов, да и щучить подданных, подданные, опираясь на гарнизоны же, получали защиту от бродячих отрядов, в ходе «острожьей смуты» расплодившихся безмерно, русские купцы, хоть и жулье, но везли полезные товары, и это было хорошо. Бежавшие от обид Похабова через пару лет даже начали возвращаться в родные степи. Что интересно, у монголов все было прилично: нояны их агитировали бежать, дали скот, хорошие пастбища, - в общем, были заинтересованы в новых подданных, а значит, не щемили. И тем не менее, народ, прикинув «за» и «против», возвращался. Быть «мунгальским» аратом оказалось хуже, чем ясачным человеком «белого царя». Ибо, - факт есть факт, - позже откочевок не было. Иногда пугали, но никогда не уходили. Никто. «Степное эхо» делало свое дело. А когда халхасские нояны решили заняться северными кыштымами, почему-то забывшими, кто хозяин, всерьез, стало ясно: без русских, какие они ни есть, будет хуже, чем с ними. Потому что монголы шутить не умели. Они приходили и брали свое. С лихвой за годы. В 1651-м Мергэн-ноян, племянник Алтан-хана, как бы помогая «побить русских», помочь не помог, но уплату за помощь переполовинил. бурятские улусы. В 1653-м - то же самое. Затем явился ойратский кутухта Гэгэн. Драться с ними было невозможно, казаки не поспевали помочь, и бурятские кланы начинают бить челом государю: ставьте, ставьте  остроги!.. побыстрее!.. и чем больше, тем лучше!.. и чтобы «пожаловал государь на мунгальских и на калмыцких сакмах устроить служилых людей с огненным боем, чтоб было кем их от приходов воинских людей оборонить». И государь жаловал: после походов Сэйгун-тайджи (в 1668-м) и Гэгэн-Боно-кутухты (в 1674-м), разбившихся о новенькие стены, юг перестал быть источником угрозы, - и этот факт был оценен по достоинству. Короче, притирка шла не без огрехов, но куда быстрее, чем где бы то ни было, кроме, возможно, земли саха…

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив