Брат осёл

…и думала, радуясь уединению и никуда-не-хождению, что у старого человека – когда именно что отпадает лишнее, мешающее, на самом деле, человеку быть собой (или так: на начальных этапах помогает, потом уже мешает), - градус наслаждения жизнью очень повышается – и во многом совершенно сопоставим с детским. Возрастные перемены в чувствах, несомненно, включают в себя спасительное притупление, но вообще, неравномерные и разнокачественные на разных своих участках, оборачиваются иной раз и обострением. Остро чувствуешь уют и защищённость (хоть бы и иллюзию их – какая разница; и чем они мимолётнее – тем острее), всем телом радуешься возможности не торопиться, всей собой приветствуешь её: всё время твоё, тебе не надо преодолевать ни его, ни себя.
Вообще, с собственным - убывающим и разрушающимся – телом стареющий заключает новый завет. Бывшее в средних годах рабочей лошадкой, оно теперь – собеседник, друг и младший брат (во Францисковой словесной паре «брат осёл» основной акцент смещается с осла на брата), нуждающийся в заботе и снисхождении. (А также «тело милое, с тобою / мне расстаться суждено» - Игорь Меламед.)
Думается и о том, что жизнь, притворявшаяся многие годы прямой линией, на самом деле оказалась петлёй: описав Большой Биографический Круг со всей его круговою морокою, к старости человек возвращается к своему дошкольному, даже додетсадовскому детству: к свободе от социальных обязательств, к медленности, к незащищённости перед миром. Все постройки, надстройки (кривые-косые) сметаются или сами собою разрушаются, и остаётся чистая сырая земля.
А на ней – крупные осенние листья. Кленовые, конечно. Яркие и жаркие. Как те, что собирали мы (с кем? с каким-то Обобщённым Взрослым, который помнится теперь как чистое присутствие) на территории МГУ в октябре 1968 года – и которые долго, долго жили потом между страницами толстых книг (Флобер, «Третьяковская галерея»…), - а может быть, живут и сейчас.

|
</> |