БОЛХОВ I

synthesizer — 07.04.2021 БОЛХОВ I

     От Москвы до Болхова на машине часов пять или шесть езды по трем областям – Московской, Тульской и Орловской. Сначала по Симферопольскому шоссе мимо Серпухова и Тулы, а потом дорога поворачивает на Одоев, Белев и приходит в Болхов. Читатель ждет уж рифм ямы, трещины, заплата на заплате… Не дождется – дороги хорошие до самого Болхова. Я ехал в январе – так они еще и песком были посыпаны. Как ни старайся, а придраться не к чему. Случись бы мне попасть на прием к Орловскому губернатору так я бы ему так прямо и сказал словами Павла Ивановича Чичикова, что «в его губернию въезжаешь как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников…» Впрочем, главе города Болхов я бы уже этого не сказал, хотя бы меня об этом и упрашивали – дороги и особенно тротуары даже на главной улице Ленина давно не чищены, обледенели и вовсе не посыпаны песком. Ходить по ним можно только держась за стены домов и помогая себе такими словами, которые не только при главе города, а и про себя говорить неприлично.
     Бог с ними, с тротуарами. Можно подумать, что они в одном Болхове и не чищены. Обратимся лучше к временам почти доисторическим, когда про Болхов еще можно было сказать «вас здесь не стояло», а на его месте стояли дремучие леса, в которых росли еще не рождественские, а языческие елки и из кустов глазами страшными глядели совсем не игрушечные волки, медведи, кабаны, а по веткам и стволам стремительно бегали горностаи. Люди, жившие в этих лесах, назывались вятичами. Пришли они сюда с берегов Буга не позднее восьмого века нашей эры. Вятичи жили наособицу – с другими славянскими племенами не дружили. Да и нужды особой не было – зверя, рыбы, грибов и ягод достаточно, а не хочешь заниматься охотой и собирательством – занимайся подсечно-огневым земледелием, руби лес, выкорчевывай пни, заводи деревянные сохи и потом чеши в затылке да удивляйся куда пропали горностаи, куницы и кабаны с оленями, не говоря о диких пчелах с их медом.
     Впрочем, вятичам чесать в затылках было некогда – уже с девятого века их вольной и свободной жизни пришел конец. Стали они платить дань хазарам. По горностаю и белке от каждого дома, как писал в девятнадцатом веке орловский историк-краевед Гавриил Михайлович Пясецкий. За хазарами пришли киевские князья – сначала Святослав Игоревич, а потом и Владимир Святославович. Ни хазарам, ни киевским князьям вятичи, как можно легко догадаться, рады не были. Данниками числились, но все остальное… Оставались язычниками еще очень долго. Судя по раскопкам курганов вятичей в Орловской области, еще в начале двенадцатого века христианами из них были не более четырех процентов. Только в середине двенадцатого века, когда в этих местах поселяются члены семей черниговских и северских князей, а вместе с ними приходят и первые христианские священники, мало-помалу начинается и христианизация этих мест. Язычество, однако, своих позиций не сдавало и его очаги, что называется, тлели до конца пятнадцатого века. Стоило только завестись князьям, тотчас же завелись и княжества, одним из которых было Карачевское со столицей в городе Карачеве, а недалеко от Карачева, буквально в полусотне верст или, по-нынешнему, в сотне километров находился… Вот тут мы вступаем на зыбкую почву предположений и гипотез. Здесь дорога даже не раздваивается – она распадается на несколько тропинок.
     По одной тропинке вслед за известным русским историком Костомаровым идут те, кто считает, что никакого Болхова до середины шестнадцатого века не существовало и город, вернее, крепость, была заложена по приказу Ивана Грозного в 1556 году и… все, и нечего тут наводить тень на плетень. По другой тропинке идут те, кто считает, что Болхов был, но был в Подолии, на территории современной Житомирской области, назывался Болоховым и был центром так называемой Болоховской земли, о которой несколько раз упоминается в Галицко-Волынской летописи. По третьей тропинке шагают те, кто вслед за не менее известным русским историком Татищевым, считает, что Болхов существовал на территории Карачевского княжества, когда еще и никаких княжеств не было, основали его сарматы в начале первого тысячелетия нашей эры и назывался он Девягорском. То есть, как он назывался у сарматов неизвестно, но к двенадцатому веку его звали Девягорск, поскольку, под таким именем он упомянут в летописях. Да и расположен он на высоком холмистом берегу реки Нугрь. Холмы, конечно, не горы, но… Одним словом, Девягорск.
     Василий Никитич свою фантазию не стеснял, и любил, в отличие от Ньютона, измышлять гипотезы подчас и не подкрепленные никакими документами, но, как говорят сторонники девягорской гипотезы, отец русской историографии мог работать с недошедшими до нашего времени источниками, например, с библиотекой Ивана Грозного и потому отвергать с порога существование Девягорска все же не стоит, и мы этого делать не станем, поскольку с Девягорском все куда интереснее, чем без него. Безусловно, кабы на территории нынешнего Болхова проводились археологические раскопки, то они могли бы пролить свет на прошлое города и в конце концов определиться – существовал Девягорск на самом деле или нет, но раскопок не проводилось и когда они будут… Обогнем вопрос с раскопками и пойдем дальше по третьей тропинке. В Ипатьевской летописи под 1147 годом сказано: «Святослав же приде к Дедославлю… В тоже время посадници Володимери и Изяславли, выбегоша из Вятич, и из Дебряньска, и из Мченьска, и из Облове. Святослав же оттуда иде Девягорску, и зая все Вятичи и до Бряньска, и до Воробиины по Десне, и Домагощь и Мченеск». Понятно, что и Брянск, и Мценск и земля вятичей никак не могли находиться в Житомирской области, а значит и Девягорск… Вот вам и летописное подтверждение гипотезы Татищева, пусть и косвенное. Кроме того, Девягорск был упомянут в документе пятнадцатого – шестнадцатого веков под названием «Список городов дальних и ближних». Правда, он там записан литовским городом, но это уж к нашему делу не относится.
     С другой стороны, сам Карамзин в примечаниях ко второму тому своей «Истории государства российского», после того как цитирует Ипатьевскую летопись, в которой упоминается Девягорск, пишет: «имена городов, напечатанные здесь косыми буквами, теперь совсем неизвестны. Некоторые из них, Облове и Девягорск…».
     Есть еще и четвертая тропинка. Если пойти по ней, то можно прийти к… раскопкам, но уже в Тульской области и к еще одному Девягорску, расположенному возле города Чекалин. От него до Болхова всего девяносто километров. Так вот в тульском Девягорске, расположенном на левом берегу Оки, в 2011 году вела раскопки тульская археологическая экспедиция, обнаружившая остатки сгоревшей крепости двенадцатого века, следы посада, кладбища, рукоять ножа, веретена, погребение семи человек, которые предположительно погибли во время штурма города. Шесть тульских археологов написали по материалам раскопок ученую статью под ученым названием «Локализация летописного Девягореска по письменным и археологическим источникам». В статье на четыре с лишним десятка страниц, среди текста, многочисленных фотографий, рисунков и таблиц я не нашел ни одного упоминания Болхова. То есть, буквы, составляющие это слово встречаются поодиночке неоднократно, но чтобы вместе…
     Вот так. А как красиво все начиналось… Забыл сказать, что по той гипотезе, которая помещает Девягорск на место современного Болхова, в двести тридцать седьмом году под стены города приходит со своим войском Батый, разозленный семинедельной осадой неуступчивого Козельска. Приходит по дороге, которую, как писал орловский историк-краевед девятнадцатого века Гавриил Михайлович Пясецкий, с тех самых пор в народе зовут Свиной. «Из преданий, сохранившихся в народе о Свиных дорогах, достовернейшее то, что оне проложены Татарами; почему и получили настоящее свое, презрительное для Магометан, название». По мнению Пясецкого болховская, то есть девягорская крепость, контролировала участок Свиной дороги от Рыльска до Козельска… Впрочем, все это уже не имеет никакого значения, раз Девягорск находился в девяноста километрах от нынешнего Болхова.
     Теперь, полагаю, мы можем с чистой совестью пролистать триста с небольшим лет и перейти в пятьсот пятьдесят шестой год – год основания Болхова. Впрочем, задержимся на минуту. Орловские историки и краеведы позапрошлого и прошлого веков, еще не зная о том, где находился настоящий Девягорск, писали о том, что после разорения Батыем тот, воображаемый ими Девягорск, существовавший на месте современного Болхова, был уцелевшими местными жителями покинут и на триста девятнадцать лет о городе под названием… под каким хотите названием под таким и не было, как говорится, ни слуху ни духу. Из летописей он тоже пропал. Зато крымские татары никуда не пропадали и жизни от них не было совершенно никакой. С пятьсот одиннадцатого года по пятьсот двадцатый набегали они на южные границы Московского государства четырнадцать раз. Без малого по два раза в год. Редкий год не приходили всю первую половину шестнадцатого века. Удивительно как русские крестьяне успевали восстанавливать свои разоренные хозяйства, чтобы новым грабителям было чем поживиться. И это при том, что крымские татары забирали себе не только зерно, скот, меха и все, что можно унести, но еще и тех, кого можно увести для продажи на невольничьих рынках Крыма.
     Это было время, когда пограничные крепости на южных рубежах Московского государства росли как грибы после дождя. Болховская крепость и была одной из таких крепостей. Почему ее так назвали? Тут, слава Богу, не так много версий. В том месте, где поставили крепость, в реку Нугрь впадают две маленьких речки, почти ручьи – одна из них называется Клечетня, а вторая Болховка. По реке и назвали. Есть и более затейливая версия, по которой Болхов, тогда еще Девягорск (не тот Девягорск, до которого докопались тульские археологи, а другой, который существовал в воображении Татищева), в конце тринадцатого века стал столицей очень маленького Болховского княжества, входившего, в свою очередь, в просто маленькое Карачевское княжество, а оно в начале четырнадцатого века разделилось на два удела – Козельский и Звенигородский. Так вот Девягорск или Болхов сначала входил в Звенигородский удел, а потом достался младшему сыну князя Адриана Звенигородского Ивану по прозвищу Болх, ставшему родоначальником князей Болховских. Черт ногу сломит в близкородственных отношениях этих карманных княжеств с их князьями и потому мы будем придерживаться первой, самой простой версии, к которой ни у историков, ни у археологов нет никаких претензий.
     Крепость была самой обычной, можно сказать, типовой – двойные дубовые стены, между которыми засыпались земля и камни, земляной вал по периметру, башни, на стенах и в башнях пушки и пищали. К пушкам и пищалям прилагались пушкари, стрельцы, городовые казаки, воротники и разного рода служилые люди. Был еще посад, в котором жили ремесленники, купцы и крестьяне, но гражданского населения в Болхове было раза в три меньше, чем военного. В разрядной книге под пятьсот пятьдесят пятым годом упоминается, что «город делал Григорий Иванов сын Нагово». Воеводой в еще строящейся крепости был Михаил Петрович Репнин. В Болховском краеведческом музее сохранился фрагмент бревна, датированный предположительно второй половиной семнадцатого века и найденный в восьмидесятых годах прошлого века на улице Ленина буквально в квартале или в двух от того места, где стояла первая Болховская крепость. Конечно, вторая половина семнадцатого века — это не вторая половина шестнадцатого, но невооруженным взглядом этого не увидеть, а что написано на маленькой табличке с пояснительным текстом сразу и не рассмотришь. Скорее всего это фрагмент того бревна, которым ремонтировали ту самую крепость, которую возвели при Иване Четвертом. Может он откатился, когда крепость обветшала... Чуть ниже этого фрагмента прикреплено к стене еще один фрагмент другого бревна с отверстием внутри. На табличке написано, что это фрагмент водопровода девятнадцатого века, но издали он смотрится как родной брат первого фрагмента.
     Не будем, однако, отвлекаться на фрагменты. Уже в пятьсот пятьдесят шестом году Болхов приступил к несению военной службы. Служба эта не была легкой. Через шесть лет к его стенам подступил крымский хан Девлет-Гирей с пятнадцатитысячным войском. Не поздоровилось тогда Болхову. В октябре пятьсот шестьдесят пятого года, Девлет-Гирей снова пришел и гарнизону крепости пришлось выдержать двухнедельную осаду. Обороной Болхова руководили воеводы Иван Золотой и Василий Кашин, и город не сдали, а сам Девлет-Гирей, узнав, что на помощь осажденным идут подкрепления из Москвы, осаду снял и ретировался. Через год после этой осады в Болхов приехал сам Иван Грозный с инспекцией.¹ Наверняка воеводы просили усилить гарнизон, дать побольше пушек, пищалей, ядер, пороху и всего того, что обычно просят воеводы приграничных крепостей у начальства. Наверняка царь сократил количество просимых пушек вдвое, ядра приказал лить самим, пороху не дал вовсе и велел воевать не числом, а уменьем. Словом, вел себя так, как обычно ведут себя цари с воеводами приграничных крепостей.
     Потом Иван Грозный укатил в Москву, а крымские татары что ни год набегали и набегали на Болхов, Белев, Одоев и так до самой Москвы со всеми остановками пока не началось Смутное время. Тут количество набегающих и желающих поживиться чужим добром увеличилось в несколько раз и маленький Болхов отбивался от них изо всех сил. Только раз болховчане по своей воле открыли городские ворота. Случилось это в шестьсот шестом году, когда в город вступило войско Ивана Болотникова после победы над войсками Василия Шуйского под Кромами. Через два года к Болхову, в окрестностях которого стояли пять полков русского царя под водительством воевод Дмитрия Шуйского и Василия Голицына, подошла из Орла армия Лжедмитрия II под командой гетмана Рожинского. У поляков сил было ровно в два с половиной раза меньше, но… нерешительность и бесталанность русских воевод, перебежчик Лихарев, рассказавший Рожинскому о том, какими силами располагает его противник, о расположении полков, о том с какой неохотой воюют правительственные войска за Василия Шуйского, и военная хитрость Рожинского помогли войску Самозванца разгромить наголову царских воевод. Шуйский, испугавшись наступления, как ему казалось, очень большого неприятельского войска, решил отвести и спрятать артиллерию за стенами Болхова. Поляки перешли в наступление и преследовали остатки армии Шуйского на протяжении двадцати пяти верст. В Болхове приготовился к осаде пятитысячный отряд во главе с воеводой Третьяком Сеитовым, но после артобстрела крепости, который стали вести из захваченных у Шуйского пушек войска Лжедмитрия, деморализованный видом бегущих с поля боя русских полков, гарнизон решил сдаться, целовать крест Самозванцу и пойти вместе с его армией на Москву. Как писал Карамзин в последнем, двенадцатом томе своей «Истории государства Российского»: «беглецы, оправдывая себя, в рассказах своих умножали силы Самозванца, число Ляхов, Козаков и Российских изменников; даже уверяли, что сей второй Лжедимитрий есть один человек с первым; что они узнали его в битве по храбрости еще более, нежели по лицу». Шел болховский отряд, хоть и вместе с войском Самозванца, но отдельно, под командой князя Сеитова. Недолго продолжался этот совместный поход: «удостоверенные, что Самозванец есть подлый злодей, они ушли от него с берегов Оки в Москву, извиняясь минутным страхом и неволею».
     На этом бедствия Болхова во время Смуты не закончились. Пришлось Болхову, как и другим окраинным городам, уже после смерти Тушинского вора еще и польскому королевичу Владиславу присягать. Надеялись на то, что это убережет их от разбоя и грабежа со стороны поляков и казаков. Зря надеялись. Отряд пана Запройского Болхов разграбил и сжег. В четырнадцатом году приходили поляки и литовцы. В начале июня приходили под командой Мартина Казановского. Дважды неудачно штурмовали город и ушли по направлению к Козельску. Не прошло и месяца, как появились другие, которыми командовал полковник Юстиниан Лисовский, младший брат знаменитого Александра Лисовского. Воевода Степан Татищев сообщал в Москву: «приходили под Болхов литовские люди, полковник Устинко Лисовской да Ивашка Шеверда … и, слезчи с лошадей и разделяясь, приступали к Болхову всеми людми жестокими приступы в девяти местах, и бились об остроге съемным ручным боем по всю ночь». Штурм отразили, но в тот же день, ближе к вечеру, Лисовский снова повел своих казаков на приступ и… снова Болхов устоял. И в третий раз, уже в третьем часу ночи, пошли разбойники в атаку, но тут удача повернулась к ним спиной. Атамана казаков Ивана Шеверду взяли в плен, а «литовских людей многих побили и языки поимали и переранили… и знамёна поимали и знаменщика убили». Лисовский в четвертый раз штурмовать Болхов не стал и увел своих казаков. Правда, они все же успели разграбить болховский посад и Оптин монастырь, но долго не задерживались, поскольку стало им известно, что на помощь стольнику Степану Волынскому, командовавшему гарнизоном крепости, из Белева идет Дмитрий Пожарский.
     В конце лета пятнадцатого года поляки и литовцы, приведенные Лисовским, трижды штурмовали Болхов и трижды болховский гарнизон под командой воеводы Степана Волынского² отражал эти атаки. В документах Разрядного приказа о походе Лисовского было записано: «Волынской и дворяне, и дети боярские, и стрельцы, и казаки, и всякие служилые и жилетцкие люди … от Лисовского и от польских и литовских людей отсиделись и многих полских и литовских людей побили».
     Еще через год поляки и литовцы, у которых, видимо, кончилось награбленное, снова явились. Снова гарнизон крепости под началом воеводы Богдана Вельяминова приготовился к осаде и… тут к нему на помощь подоспели московские воеводы Михаил Дмитриев и Дмитрий Скуратов с пятитысячным отрядом. Поляки отступили к Курску, а Болхов остался залечивать раны, нанесенные ему Смутой. Надо было торопиться это делать, поскольку промежутки между периодами залечиванием ран и нанесением новых у нас бывают очень малы. Иногда их и вовсе не бывает. Заметим в скобках, что набеги крымских татар все эти и последующие годы тоже никто не отменял.
     И последнее о Смуте. Никитская слобода, появившаяся в Болхове еще в шестнадцатом веке, называлась по приделу святого великомученика Никиты в тамошней Благовещенской церкви. Располагалась она на западе города. Не любили болховчане в этом месте селиться и жили там, в основном, ремесленники – кузнецы, гончары и кожевники. Так вот улицы, бывшие в Никитской слободе, местные жители еще в девятнадцатом веке называли «улицами Польши и Литвы», так как чаще всего с Запада приходили те, от которых потом не чаяли избавиться.
     Не успел Болхов приступить к залечиванию ран, как в том же шестнадцатом году (в начале которого приходили поляки), в середине августа, дважды приступали к его стенам татары и дважды их от этих стен отгоняли. Мало того, сотня городовых казаков настигла татар у речки Рог и отбила сто пленных. В конце сентября удалось отбить у татар еще сто пленных. Тут надобно сказать, что в это время в Болхове всех городовых казаков было сто восемнадцать. В ноябре восемнадцатого года пришли литовцы. Болховский воевода Иван Наумов дал им бой в двадцати верстах от города у деревни Нагой и захватил пленных. При этом был убит командир разбойников – ротмистр Рогановский. Через три недели, в первой декаде декабря, снова пришли литовцы. Снова им дали бой под стенами Болхова и отогнали от города. В середине февраля следующего, девятнадцатого года, новый набег литовцев. С этими бились на Деевском мосту через реку Нугрь и мост, не выдержав тяжести, рухнул. Часть литовцев утонула сама, без посторонней помощи, части помогли, а часть взяли в плен вместе с их атаманом – Воленкой Гродцким.
     Вот и залечивай тут раны… В шестьсот тридцать первом году, когда по всем нашим историческим документам, научным статьям, диссертациям, приходно-расходным ордерам и накладным Смута уже полтора десятка лет как закончилась и залеченные раны должны были давно зарубцеваться и только иногда ныть к непогоде, болховский воевода Иван Лодыженский писал царю: «Государь, объявилось у меня, холопа твоево, болховских стрельцов 27 человек, 25 человек все с пищали, у двух человек пищалей нет, казаков 67 человек все с пищали и их братьи и племянников и сусед и захребетников 57 человек с рогатины, пушкарей и затинщиков 9 человек, посадцких людей 52 человека с пищали, 103 человека с рогатины, братьев и племянников и суседей и захребетников 35 человек с рогатины, дворян и детей боярских дворников 10 человек, Болховского уезда крестьян 304 человека». Это был не просто отчет, к которому воевода приложил челобитную болховчан с подробным описанием недостатков городских укреплений, это был крик о помощи, доставленный в Московский разряд стрельцом Ивашкой Киреевым. Больше всего было у болховичей рогатин, но много ли ими навоюешь…
     В шестьсот сорок пятом году пришли крымские татары, а еще через пятнадцать лет уже не болховский воевода писал царю, а сам царь Алексей Михайлович писал болховскому воеводе Феодосию Беклемишеву об опасности прихода поляков и татар и приказывал: «жить в Болхове с великим береженьем, денные и ночные сторожи держать крепкие». Можно подумать, что обстановка в Болхове располагала к беззаботности. Крепость, между тем, от постоянного использования по прямому назначению довольно сильно обветшала и требовала капитального ремонта. Беклемишев отвечал царю, что «…лес ставлен тонок и редок и низок, и острожная насыпь низка: за речкою Болховкою гора выше острогу, с той горы воинские люди из мелкого ружья, из мушкетов и коробинов, в остроге и на обламах людей побьют; а защищать, Государь, острога нечем, пушек в Болхове мало, всего шестнадцать пищалей, и те малы; а пороху, Государь, в Болхове, в твоей государевой казне мало же, всего сто тридцать пуд ручного и пушечного. Да подле острогу старое городище выкинуто, бывал на нем, преж сего рубленый город, а ныне на том городище города и острогу нет… а на том городищи от реки Болховки пристойно сделать вал земляной, и о том о всем преж сего к тебе великому Государю в Пушкарской приказ я, холоп твой, писал многажды». Московские власти письмо воеводы и челобитную болховчан без внимания не оставили – город укрепляли дважды: в шестьдесят втором году перед набегом крымских татар и еще через два года перед возможным приходом поляков, которые приходили, но дошли только до Севска, от которого до Болхова две сотни километров с лишним. И вот так почти весь семнадцатый век, по крайней мере, первые три его четверти. Еще в семьдесят девятом году Болхов напоминал военный гарнизон – военных в нем было в три раза больше, чем гражданских.
     Собственно о Болхове, как о городе, сохранилось довольно мало сведений. Сразу после Смуты в нем было всего шесть улиц – Никольская, Большая Пахотная Никольская, Никольская Малая, Рождественская, Пречистенская, Сергеевская и два переулка – Никольский и Рождественский; восемьдесят две лавки из которых девять пустовало, два десятка кузниц, четыре харчевни и пять столов, на которых местные серебряных дел мастера выносили свой товар по торговым дням. Шестнадцать церквей и два монастыря. Каменных не было. Посадских и бобыльских дворов имелось в Болхове чуть более двух с половиной сотен. Треть из них после Смуты пустовали. Кого-то убили, кто-то решил попытать счастья в другом месте, а кто-то взял нищенскую суму и пошел добывать себе пропитание Христовым именем.
     Между этими набегами, наездами и штурмами, проезжал через Болхов антиохийский патриарх Макарий. Проезжал два раза – в пятьдесят четвертом году в Москву, а через два года обратно. Вместе с ним ехал его сын – архидиакон Павел Алеппский, оставивший подробные записки об этом путешествии. «Вечером прибыли к берегу реки, по имени Нухри (Нугрь), где и остановились. Мы ехали быстрее птицы… и прибыли в большой базар, лежащий на возвышенности, с сильною крепостью в стороне, на вершине горы, называемый Болхов. В нем двадцать церквей и два монастыря: один для монахов, другой для женщин. Мы отстояли обедню в церкви во имя св. Николая и затем, повидавшись с воеводой, выехали за город, где и остановились…». Вот и все, что написал Павел Алеппский о Болхове по пути к Москве. И еще записал архидиакон, уже выехав из города по дороге в Москву: «Начиная от этого Болхова, нам стали встречаться арбы с пленными, которых везли московиты из страны ляхов; тут были только женщины и дети, мужчины же перебиты мечом. Сердца наши разрывались за них. Бог да не даст нам видеть подобное!» На обратном пути, видимо, таких телег с пленными Павлу Алеппскому не встречалось и потому более всего ему запомнился прием у болховского воеводы и то, что воевода подносил гостям чарки с водкой и вином стоя, в то время как они сидели.
     Двадцать церквей в Болхове приходились на тысячу семьсот с небольшим душ населения, считая и служилых людей и посадских с семьями. Значит, в городе одна церковь приходилась на восемьдесят восемь человек. В Москве, к концу семнадцатого века на один храм приходилось две с лишним сотни душ. Вот и выходит, что жители города Болхова ~~по части культовых сооружений могли москвичей заткнуть не только за пояс~~ были почти в два раза богобоязненнее москвичей.
     Что касается сильной крепости, то в середине семнадцатого века она имела одиннадцать башен и четверо ворот. Главными были Никольские и над ними, в дозорной вышке висел девятипудовый вестовой колокол. У этих ворот находился воеводский двор и приказная изба. Общая длина крепостной стены из врытых вертикально дубовых бревен, составляла девятьсот метров. Высота стены вместе с боевым балконом-обламом составляла шесть метров. В пороховом погребе по описи шестьсот семьдесят восьмого года хранились две с лишним тысячи пушечных ядер, триста шестьдесят ядер к затинным пищалям, почти сто пудов ружейного и пушечного пороха. Восемь десятков исправных мушкетов и семнадцать неисправных и полторы с лишним сотни берендеек – ремней с подвешенными зарядами, которые стрельцы носили через плечо. Пушек было всего ничего – семь медных и одиннадцать железных. Еще девять затинных пищалей. Еще недавно, при воеводе Беклемишеве и пороха и пищалей было больше. Крепость от площади перед ней отделял ров глубиной девять метров, укрепленный по краю деревянными ежами. Внутри крепости было, как и во всех крепостях, тесно – одних только церквей стояло шесть, а еще пороховой погреб, таможенная изба, соляной и хлебный амбары, колодец, кабаки, кладбища при церквях и поповские дома.
     Проезжавший в семьсот одиннадцатом году через Болхов другой священник – Иоанн Лукьянов, рассмотрел Болхов внимательнее, чем Павел Алеппский, но прежде, чем мы расстанемся с семнадцатым веком и перейдем в восемнадцатый, скажем об Иване Ивановиче Ржевском, воеводе, родившемся в Болхове в шестьсот пятнадцатом году. В Болхове Иван Иванович прожил первые пятнадцать лет своей жизни, а потом… всю жизнь воеводой – в городах Малороссии, в далеком сибирском Енисейске, в Великом Устюге, в Нежине и осадным воеводой в Киеве. В те времена воеводы больше года в одном месте не служили. Власти полагали, и не без основания, что среднестатистический воевода к концу первого года вступает в преступную связь с местными, как сейчас сказали бы, элитами и начинает воровать и брать взятки. Зная это правило, жители города Нежина написали челобитную Алексею Михайловичу, в которой просили оставить у них воеводой Ржевского потому, что он «человек добрый, живет с ними Бога боясь, никаких бед, разоренья и воровства не допускает». Одной этой фразы из челобитной достаточно для того, чтобы поставить памятник Ивану Ивановичу хоть в Нежине, хоть на родине в Болхове, хоть в любом нашем городе, чтобы нынешние воеводы… Впрочем, это уже маниловщина.
     Прослужил Ржевский в Нежине целых пять лет и уехал в Великий Устюг. После его отъезда нежинский протопоп Симеон Адамович писал в Москву ближнему боярину Артамону Матвееву: «Присылайте воеводой в Нежин доброго человека… давайте нам такого, как Иван Иванович Ржевский: и последний бы с ним теперь за великого государя рад был умереть». Воевода и окольничий Иван Иванович Ржевский был убит при обороне Чигирина турецкой гранатой. Похоронили его в Болхове, в Спасо-Преображенском соборе. До Ржевского собор был деревянным. На его средства в шестьсот семьдесят первом году возвели каменный. Через сто семьдесят лет этот собор разобрали и построили на его месте новый – больше и краше. Самое удивительное, что несмотря на перестройку сохранилась надгробная плита над могилой Ржевского, вмурованная в один из столпов нижнего яруса двухэтажного собора.³

     ¹Никаких достоверных сведений о результатах посещения Иваном Васильевичем болховской крепости не сохранилось, но осталась народная легенда, которую мне рассказали в местном краеведческом музее. Нет, царь не прятал в подвалах болховского острога своей библиотеки – тогда он ее еще только начал собирать. Ему понравилась девушка, которую он встретил, подъезжая к Болхову. Разумеется, он решил на ней жениться и немедленно это сделал. Свадьбу играли в Болхове. Кстати, Болхов тогда по легенде назывался еще Девягорском. Царь на радостях бросал жителям Болхова золотые и серебряные монеты, а жители, ползая в грязи (это было весной, в распутицу) их собирали. Иван Васильевич страшно хохотал, наблюдая за этими сборами. След от его царской ноги, верноподданные жители аккуратно вырезали из грязи, залили драгоценным металлом и отливку долгие годы хранили в Троицкой церкви. Первую брачную ночь царь провел в Девягорске. По воспоминаниям старожилов, его страшно кусали блохи и наутро, проснувшийся Иван Васильевич якобы сказал: «Какой же это Девягорск? Этот город должен называться Блоховым». Ну, а уж от Блохова до Болхова, что называется, рукой подать. Вот так и стал Девягорск Болховым. Куда потом подевалась царская жена в музее не знают. Видимо, эта часть легенды до нас не дошла. Скорее всего Грозный жену утопил или удушил или заточил в дальний монастырь навечно. Короче говоря, поступил по-царски. Драгоценный отпечаток его ноги тоже куда-то пропал.
     ²Степан Волынский вместе с воеводами Брянска и Лихвина удостоился царской похвалы за свою «прямую службу и радение», а воевод струсивших, и оставивших свои города на милость неприятеля, как это было, например, в соседнем Белеве, приговорили «бить кнутом по торгам и казнить смертью безо всякие пощады». Как бы не заступничество матери царя Михаила Федоровича старицы Марфы Ивановны, не сносить бы им голов. Царь их помиловал, но уж кнута они отведали «безо всякие пощады».
     ³«Лета 7186 на службе Великого Государя Царя и Великого князя Федора Алексеевича всея великия и малыя и белыя России Самодержца. В малороссийском городе Чигирин окольничий и воевода Иродион, зовомый Иваном Ивановичем Ржевским, в нашествии и облежании в осаде от безбожных турецкого султана людей от визиря и от пашей от иных многих земель, которые в том облежании стояли, сидел в осаде со многими Государственными ратными людьми четыре недели. И убиен он раб Божий окольничий и воевода Иван Иванович гранатною стрельбою месяца Августа в 3 день 186 года в субботу, в 11-м часу дня; а до приходу к Чигирину государских ратных людей с бояры и воеводы, он сидел в целости, а по убиении его окольничего и воеводы в 8 день Чигирин от турских людей взят, а тело его из Чигирина вывезено до взятия и погребено в Болхове в соборной и апостольской церкви Всемилостивого Спаса в 7186 года сентября в 10 день, а сия церковь строения его окольничего Ивана Ивановича».
     Рядом с могилой Ивана Ивановича находилась могила одного из его сыновей – Тимофея Ивановича. Надгробную плиту с этой могилы при возведении нового собора в девятнадцатом веке тоже сохранили и вмуровали в колонну рядом с надгробной плитой его отца. «1703 года на службе Великого Государя Царя и Великого князя Петра Алексеевича всея великия и малыя и белыя России Самодержца во Астрахани был воеводою полковым и осадным стольник Тимофей Иванович Ржевский. И убиен он раб Божий воевода Тимофей Иванович 705 года июля 30 дня от противников и восстающих бунтами стрельцов московских и астраханских и мучен был многими язвами и скончал жизнь свою за волю монарха своего со многими стольники и дворяны и полковники, которые скончали живот свой в повелении оных бунтовщиков и погребено тело его в соборной церкви 706 года августа…».

БОЛХОВ I