Боги

gippodemos — 10.05.2011 В. Набоков
Рассказ написан в 1924 г.
На английский переведен Д. В. Набоковым.
На русском языке не публиковался.
Обратный перевод с англ.

Вот что вижу теперь в твоих глазах: дождливая ночь, узкая улица, фонари, плавно ускользающие вдаль. Вода сбегает вниз по водосточным трубам с круто покатых крыш. Под змеиной пастью каждой трубы стоит схваченная зелёным обручем бадья. Они ровными рядами выстроились вдоль чёрных стен с обеих сторон улицы. Я смотрю, как они заполняются холодной ртутью. Дождевая ртуть поднимается всё выше и переливается через край. С непокрытой головой плавают вдалеке фонари, их лучи беспрерывно протянулись в дождливый сумрак. Вода в бадьях продолжает переливаться через край.
Итак, я погружаюсь в твои пасмурные глаза, в мерцающую черноту узких аллей, где журчит и шелестит ночной дождь. Улыбнись мне. Почему ты смотришь на меня так пасмурно и мрачно. Теперь утро. Всю ночь звёзды пронзительно кричали детскими голосами, и, кто-то на крыше терзал и ласкал скрипку острым смычком. Смотри, солнце перевалилось через стену, словно сияющий парусник. Ты выдыхаешь туманом всё обволакивающий дым. Пылинки начинают кружиться в твоих глазах, миллионы золотых миров. Ты улыбнулась!
Мы выходим на балкон. Весна. Внизу, посреди улицы, жёлто-кудрявый малыш быстро-быстро рисует бога. Бог растянулся от одной стороны улицы до другой. Малыш сжимает в руке кусок мела, маленький кусок белого угольного карандаша¹ , и сидя на корточках, поворачивается, вычерчивая широкую линию. У этого белого бога большие белые пуговицы и развёрнутые наружу ступни. Распятый на асфальте он смотрит в небеса круглыми глазами. Белой дугой рот. Бревно-образная сигара появилась у него во рту. Винтовыми толчками малыш изображает спиралевидный дым. Руки в боки, он созерцает свою работу. Добавляет ещё одну пуговицу. Громыхнула оконная рама через дорогу; женский голос, огромный и счастливый позвал его. Малыш зафутболил подальше мел и помчался домой. На фиолетовом асфальте остался белый, геометрический бог, вглядывающийся в небо.
Твой взгляд опять мрачнеет. Я знаю, конечно, что тебе припоминается. В углу нашей спальни, под иконой, цветной резиновый мячик. Иногда он мягко и печально прыгает со стола и тихо катится по полу.
Положи его на место, под икону, и потом, почему бы нам не прогуляться?
Весенний воздух. Слегка пушистый. Посмотри на эти липы, равняющие улицу. Чёрные их ветви покрыты мокрыми зелёными блёстками. Все деревья в мире бредут куда-то. Вечные пилигримы. Помнишь, когда мы ехали сюда, в этот город, деревья бежали мимо окон нашего вагона? А помнишь те двенадцать тополей, совещающихся о том, как перейти реку? Давно, ещё в Крыму, я однажды видел, как кипарис склонился над цветущим миндалевым деревом Жил да был кипарис, большой высокий трубочист со щеткой на проволоке и с лестницей под мышкой. Бедняга, по уши влюблённый в маленькую прачку, розовую как лепестки миндаля. Теперь они наконец встретились и вместе неизвестно куда держат свой путь Ее розовый передник надувается легким ветерком, он робко сгибается к ней, как будто всё ещё боится испачкать ее сажей. Прекрасная сказка.
Все деревья пилигримы. У них есть свой Мессия, которого они разыскивают Их Мессия царский Ливанский кедр, или, может быть он совсем маленький, абсолютно непривлекательный кустик в тундре.
Сейчас несколько лип проходят через город. Их пытались удержать. Круговые ограждения были возведены вокруг стволов. Но они двигаются все равно…
Крыши сверкают, словно наклонённые, ослепленные солнцем зеркала. Окрыленная женщина, стоя на подоконнике, моет оконные стекла. Она отклоняется и надув губы, смахивает прядь пылающих волос с лица. Воздух немного пахнет бензином и липами. Кто сегодня может сказать, какие запахи нежно встречали гостя входящего в Помпейский атриум? Через полвека никто не будет знать запахов господствующих на наших улицах и в комнатах. Они откопают какого-нибудь военного героя из камня, коих сотни в каждом городе и будут вздыхать о Фидиях былого. В мире все прекрасно, но Человек узнаёт красоту, лишь если видит её изредка или издалека.… Послушай … сегодня мы боги! Наши голубые тени громадны. Нас окружает огромный, восторженный мир. Высокий столб на углу туго обмотан мокрым холстом, поперёк которого кисть художника набросала цветные завихрения. У пожилой женщины, продающей газеты, вьющиеся седые волоски на подбородке и безумные светло-голубые глаза. Непокорные газеты беспорядочно торчат из её сумки. Их крупный шрифт напоминает мне о летающих зебрах. Автобус остановился на остановке. Кондуктор наверху ба-бахнул по железному планширу. Кормчий дал своему огромному колесу мощный разворот. Возрастающий, натруженный гул, короткий скрежещущий звук. На асфальте остался серебряный отпечаток широких шин. Сегодня в этот солнечный день – все возможно. Смотри – человек спрыгнул с крыши на проволоку и гуляет по ней, с улыбкой уходит, руки широко раскинуты, высоко над качающейся улицей. Смотри – два здания дружно играют в чехарду; номер же третий приземлился между первым и вторым; он ещё не полностью стал на место – я вижу просвет под ним, узкую солнечную полоску. И женщина остановилась посреди площади, отбросила назад волосы, и запела. Вокруг нее собралась толпа, потом отхлынула: только платье осталось лежать на асфальте и бесцветное облачко высоко в небе.
Ты улыбаешься. Когда ты улыбаешься, я хочу так переделать весь мир, чтобы он отобразил тебя. Но твой взгляд уже погас. Ты произносишь, страстно, робко, «Давай пойдем… туда? Давай? Сегодня там красиво, всё цветет…».
Конечно – все цветет и мы, конечно, пойдем. Разве ты и я не боги? … Я чувствую в своей крови кружение неизведанных вселенных….
Послушай, я хочу мчаться всю свою жизнь, крича во всю мощь своего голоса. Пусть все в жизни будет освобожденный рев. Так толпа приветствует гладиатора.
Не переставая мечтать, не прерывая крика, взорваться, высвобождая восторг бытия. Все цветет. Все летит. Все кричит, задыхаясь в этом крике. Хохот. Бег. Распущенные волосы. И это все – жизнь.
Вдоль по улицы, из цирка в зоопарк, ведут верблюдов. Их округлые горбы склоняются и покачиваются. Их вытянутые благородные морды задраны вверх, слегка, мечтательно. Разве может существовать смерть, когда по весенней улице проводят верблюдов? На углу легкий запах русской листвы; нищий, божественно безобразен, весь вывернут наизнанку, ноги растут из подмышек, неопрятной мокрой лапой протягивает пучок зеленоватых ланды… Я врезаюсь плечом в прохожего … Молниеносное столкновение двух великанов. Радостно, величественно, он замахивается на меня своей лакированной тростью. Её кончик в замахе разбивает витрину за его спиной. Зигзаги пронеслись по сияющему стеклу. Нет – это всего лишь брызги отраженного солнечного света в моих глазах. Бабочка, бабочка! Черная с красной перевязью … лоскуток бархата…. Взмывает над асфальтом, воспаряет над мчащейся машиной, и высоким зданием, во влажную лазурь апрельского неба. Другая, такая же бабочка однажды села на белый край арены. Лесбия, дочь сенатора, изящная темноглазая, с золотой лентой на лбу замерла в восторге от трепещущих крыльев, не заметив расколовшее мир мгновение, вихрь слепящей пыли, в котором быкоподобное колено одного бойца хрустело под обнажённым коленом другого.
Сегодня душа моя наполнена гладиаторами, солнечным сиянием, грохотом мира.
Мы сходим широкой лестницей в длинную, тусклую подземную палату.
Каменные плиты вибрирующим эхом вторят нашим шагам.
Изображения горящих грешников украшают серые стены. Темный гром вдалеке разбухает бархатными складками. Он лопается, охватывая все вокруг. Мы бросаемся вперед, как если бы ждали бога. Мы заполняем внутренности стеклянно-зеркального сверкания. Мы копим движущую силу. Мы рванули в черную расщелину и несемся с глухим гулом, далеко разносящимся под землей, крепко держась за кожаные ремни. Со щелчком янтарь ламп гаснет на мгновение, в течение которого невесомые шарики горят горячим светом в темноте - выпученные глаза демонов, или может быть огоньки папирос наших попутчиков. Свет снова зажегся. Смотри, вон там - высокий человек в черном пальто стоит у стеклянной двери вагона. Я смутно узнаю это узкое, желтоватое лицо, костяную горбинку носа. Тонкие сжатые губы, внимательная борозда между тяжелых бровей, он прислушивается к чему-то, что объясняет другой мужчина, бледный как гипсовая маска, с маленькой, круглой, лепной бородкой. Я уверен, они говорят в терцине. А твоя соседка, эта девушка в бледно-желтом платье, сидящая с опущенными ресницами - может быть это Беатриче Данте? Из промозглого нижнего мира мы снова всплываем в солнечный свет. Кладбище расположено в отдаленном предместье. Строения появляются все реже. Зеленеющие пустыри. Я вспомнил как выглядела эта столица на одной старинной картине.
Мы идем против ветра вдоль внушительного размера заборов. В один из таких же солнечных трепетных дней как этот мы отправимся назад, к северу, в Россию. Там будет очень мало цветов, лишь желтые звезды одуванчиков вдоль канав. Голубино-серые телеграфные столбы будут гудеть при нашем приближении. И когда за поворотом, пронзят мне сердце ели, красный песок, угол дома, я пошатнусь и упаду распростершись.
Смотри! Над пустым зеленым пространством, высоко в небе летит аэроплан с басовым гулом подобным звукам эоловой арфы. Его стеклянные крылья ярко блестят. Прекрасно, да? Ох, послушай - вот что случило в Париже, около 150 лет назад. Однажды, рано утром - была осень, и деревья, мягкими оранжевыми клубами плыли вдоль бульваров в нежные небеса - однажды ранним утром,
лавочники собрались на рыночной площади; прилавки полны мокрыми, блестящими яблоками, пахло медом и влажным сеном. Старик с белым пухом в ушах неторопливо воздвигал клетки с различными птицами, суетящимися в прохладном воздухе; затем он сонно прилег на циновку, пока утренний туман еще скрадывал позолоченные стрелки на черном циферблате городских башенных часов. И едва только он начал дремать, как кто-то стал теребить его за плечо. Старик вскочил и увидел перед собой запыхавшегося молодого человека. Он был долговяз и тощ, с небольшой головой и заостренным маленьким носом. Его жилет - серебряный с черными нашивками - был застегнут криво, лента на косичке
развязалась, один из его белых чулок обвис сбившимися складками. «Мне нужна птица, любая птица – курица, подойдет», произнес молодой человек, окинув клетки беглым, взволнованным взглядом. Старик осторожно извлек маленькую белую курочку, которая устроила пушистое сражение в его смуглых руках. «Что случилось – она больна?» спросил молодой человек, так как будто бы он обсуждал корову. «Больна? My little fish's belly!» кротко (ругнулся) поклялся старик.
Молодой человек швырнул ему сияющую монету и помчался прочь между прилавков, прижав курочку к груди. Затем он остановился, неожиданно развернулся, хлестнув себя косичкой, и побежал назад к пожилому продавцу. «Мне нужна и клетка», сказал он.
Когда же он наконец ушёл, держа клетку с курочкой в вытянутой руке и размахивая другой рукой, как если бы он нес ведро, старик фыркнул и улёгся снова на свою подстилку. Как шли его дела в тот день и, что случилось с ним впоследствии, нас вовсе не интересует. Что же касается молодого человека, то он был ни кто иной как сын известного физика Шарля. Шарль² взглянул поверх очков на маленькую курочку, щелкнул по клетке своим желтым ногтем, и промолвил «Прекрасно – теперь у нас есть как бы пассажир». И строго сверкнув стеклами очков, добавил «Мы же с тобой, мой мальчик, не будем терять времени. Только Бог знает, что может случиться с воздухом наверху, в облаках. Тем же днем, в назначенный час, на Марсовом поле, в присутствии изумленной толпы, огромный легковесный купол, расшитый китайскими арабесками, и с позолоченной корзиной привязанной шелковыми веревками, медленно раздулся, заполненный водородом. Шарль с сыном суетились среди сдуваемых ветром струй дыма. Курочка, слегка наклонив голову набок, поглядывала одним глазом-бусинкой сквозь проволочные ячейки её решетки. Вокруг колыхалось многоцветье, сверкающие кафтаны, воздушные женские платья, соломенные шляпки. И когда шар взмыл вверх, пожилой физик следил за ним пристальным взглядом, после чего прослезился на плече у сына, сотни рук со всех сторон стали махать платками и лентами. Небольшие облака плыли по нежному солнечному небу. Земля удалялась, трепещущая, светло-зеленая, покрытая скользящими по ней тенями и огненно рыжими пятнами деревьев. Далеко внизу промчались несколько игрушечных всадников, но вскоре шар скрылся из виду. Курочка же продолжала смотреть вниз одним маленьким глазом.
Полет продолжался весь день. День завершился ярким, широким закатом. Когда же наступила ночь, шар стал медленно снижаться. В одной деревеньке на побережье Луары жил да был добрый прищурый мужичок крестьянин. С рассветом вышел он в поля. И видит он, посредине поля – диво. Огромный ворох пестрого шелка. А поблизости лежит опрокинутая маленькая клетка. И курочка, вся белая, словно слеплена из снега, протиснула голову сквозь прутья решетки и периодически двигает головой, так словно ищет в траве маленьких насекомых. Крестьянин поначалу испугался, но потом уразумел, что это просто подарок от Девы Марии, чьи волосы летят по воздуху как осенние паутинки. Шёлк его жена продала по кускам в ближайшем городке, маленькая позолоченная корзинка стала колыбелью для их туго спеленатого первенца, а курочка отправилась на задний двор. Слушай же дальше.
Прошло некоторое время и вот в один прекрасный день, проходя по кучкам соломы, возле ворот амбара, крестьянин услышал счастливое кудахтанье. Курочка, хлопая крыльями, выпорхнула из зеленой пыли и выскочила на солнце, вперевалочку, но быстро и не без некоторой гордости. Тогда как в соломе, теплые и лоснящиеся сияли четыре золотых яичка. И не удивительно. По милости ветра, курочка пролетела сквозь самый прилив заката и солнце - огненный петушок - алый гребешок некоторое время хлопал крыльями и трепетал над нею.
Не знаю, понял ли крестьянин что-нибудь. Долго он стоял недвижим, моргая и жмурясь от блеска, и держа в ладонях цельные, еще теплые, золотые яйца. Затем раздался стук башмаков, крестьянин пронесся через двор с таким ревом, что его наемный работник вообразил, что должно быть хозяин отхватил себе топором палец….
Конечно, все это случилось много, много лет назад, задолго до того как авиатор Латам рухнул в воду на середине пролива³, выбрался на стрекозиный хвост своей полузатопленной Антуаннеты, закурил на ветру желтоватую сигарету, и смотрел как высоко в небе его соперник Блеро, на своей коренасто-крылой машине, первым пролетает из Кале к сладостным Английским берегам.
Но мне не удается унять твою боль. Почему твои глаза снова наполняются темнотой? Нет, не говори ничего. Я все знаю. Ты не должна плакать. Он слышит мою сказку, несомненно, он слышит ее. Ведь она предназначалась ему. У слов нет границ. Пойми! Как мрачно и зло ты смотришь на меня. Я помню ночь после похорон. Ты не могла оставаться дома. Ты и я, мы вышли в лоснящуюся слякоть. Заплутали. Оказались на какой то незнакомой узкой улочке. Не помню её названия, но вижу ее обращенной, зеркально-отраженной в стекле уличного фонаря. Фонари уплывали вдаль. С крыш капала вода. Выстроившиеся с двух сторон улицы, вдоль чёрных стен емкости наполняются холодной ртутью. Наполняются и переполняются. И внезапно, беспомощно простирая руки, ты говоришь «Но ведь он был такой маленький, и такой тёплый …»
Прости меня, если я неспособен плакать, просто, по-человечески, плакать, а вместо этого, высокий, взъерошенный, с волной загара на лбу, продолжаю петь и нестись куда-то, подхваченный какими-то крыльями, пролетевшими мимо. Прости меня. Это все так, как должно быть.
Мы медленно бредем вдоль заборов. Кладбище уже недалеко. Вот и оно, островок весенней белизны и зелени, посреди пыльной пустоши. Дальше иди одна. Я подожду тебя здесь. Быстрая смущенная улыбка в твоем взгляде. Ты хорошо меня знаешь … Заскрипела, и со стуком захлопнулась калитка. Я одиноко уселся на редкую травку. Недалеко отсюда огороды с фиолетовой капустой. За пустующими участками – заводские корпуса, жизнерадостный кирпичный Бегемот⁴ парит в лазоревом тумане. У моих ног – поблескивает раздавленная жестянка с засыпанными песком заржавелыми внутренностями. Вокруг тишина и какая-то весенняя пустота. Смерти нет. Сзади ветерок наталкивается на меня и как мягкая игрушка щекочет своими пушистыми лапами шею. Смерти не может быть.
Сердце мое тоже летит сквозь зарю. У нас с тобой будет новый, золотой сын, дитя твоих слез и моих сказок. Я познал сегодня красоту перекрещивающихся в небесах проводов и мозаики фабричных труб в тумане, и этой ржавой жестянки с ее вывернутой наизнанку, полу оторванной, зазубренной крышкой. Слабая травка торопится, торопится куда-то вдаль по пыльным волнам пустырей. Поднимаю руку. Солнечный свет проходит сквозь мою кожу. Кожа покрывается разноцветным сверканием.
И мне хочется вскочить, распахнуть руки для громадных объятий, обратив пространную, блестящую речь к невидимым толпам. И начну я так: "O rainbow-colored gods . . ." /О радужно-сияющие Боги… О радугой расцвеченные боги… О радужно окрашенные боги…/

Примечания:

1. little piece of white charcoal??? Белый уголь?
2. Жак Александр Сезар Шарль (12.11.1746 - 07.04.1823) - французский физик, член Парижской АН (1803), в 1816 году - президент. Родился в Божансе. Учился самостоятельно. Профессор экспериментальной физики в Консерватории искусств и ремесел в Париже.
Исследовал расширение газов, установил (1787) закон изменения давления данной массы идеального газа с изменением температуры при постоянном объеме (закон Шарля). Сразу же после братьев Монгольфье построил воздушный шар из прорезиненной ткани и первый использовал для его заполнения водород.
Осуществил полет на этом шаре в 1783 году. Изобрел ряд приборов. Шарль первый предпринял попытку получения фотографических изображений.

??1924 – 150 = 1774 г. (9 лет спишем на приблизительность),
но «пожилой физик» - слегка перебор - в 1783г Шарлю было – 37 лет.???
3. 19 июня 1909 года Латам взлетает недалеко от города Кале и берет курс к английскому берегу. Впереди него через пролив на всех парах мчится миноносец, призванный сопровождать аэроплан для подстраховки. Самолет быстро настигает его, но вдруг безотказный ранее мотор начинает капризничать и останавливается. Латам планирует и приводняется на волны Ла-Манша. Самолет тут же переворачивается на спину, но благодаря деревянной конструкции держится на плаву. Неудачника-пилота и его аппарат вылавливает подоспевший миноносец.
«Антуанетта» - легкий моноплан, похожий чем-то на стрекозу, - был, однако, очень сложным в пилотировании.
Губерт Латам упоминается так же в «Защите Лужина»
4. behemoth – «огромное животное, описанное в Библии (возможно, бегемот)»; см. Книгу Иова, гл. 40, ст. 10-19)
Читать полностью! Стоическая последовательность и верность ветхозаветного Иова дополнена Набоковским любовно-эстетическим приятием Божьего мира.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив