Белка

К такой комнате платье белое, длинное, до самого пола, с кружевом по подолу и груди – а плечи открытые, смуглые, наполированные солнцем. Прическа там, губы, глаза – это все понятно. Кольца пусть с камнями, чтобы свет от них отскакивал и разноцветными зайчиками по стенам метался.
Белка продумала все, до мелочей - глядела по сторонам – рекламы, журналы, крики телевизора, чужие разговоры – просеивала, выискивала нужное, прикладывала к своей картинке – хорошо ли, ладно сидит? И картинка получалась нарядная, почти объемная и живая – светлое и безопасное убежище, пусть недоступное пока, но где-то непременно существующее.
По утрам Белка просыпалась от стука – бабка долбила в стену кулаком, пора было вставать и завтракать. Вот тебе и мечты о белом платье – попробуй-ка, сохрани, когда надо таскать на себе чужую немощь – сначала в ванную, потом на кухню. Кормить размоченным печеньем, смотреть, как капает на застиранный ситец молоко, как дрожат темные руки и слезятся отцветшие глаза.
После завтрака бабка беспокоилась и даже покрикивала – хотела обратно в свою комнату. Вцепившись в Белкину руку, она почти бежала и мелко тряслась, пока не усаживалась на свое сокровище – прошловековой сундук, обшарпанный временем в труху, но по-прежнему, как и сто лет назад, закрытый на крепкий замок. Дряхлое тело сундука сжимали полоски кованого железа, и даже узоры какие-то вились по его бокам – но Белка никогда их не рассматривала. На сундуке бабка сидела весь день - стерегла неизвестные сокровища, шепталась сама с собой и изредка стучала по стене, вызывая Белку по своим гигиеническим надобностям.
Чего греха таить, в белой комнате Белка была не одна – ей требовался восторженный зритель, готовый любоваться морем, плечами и прической. И ведь комната только-только была придумана, а он уже нашелся – брюнет с глазами синими и теплыми, с чудесной и многообещающей фамилией Любимов - правда, не совсем восторженный, а скорее скучающий. Именно он превратил ее имя – единственную вещь, достойную белой комнаты – в собачьи позывные. Была Изабелла, а стала Белка, Белянка, и даже иногда Белохвостикова – бог весть почему.
С задуманной ролью Любимов справлялся плохо, он вообще был малопонятный, щипал Белку за подбородок, спрашивал, где Стрелка – это была его лучшая шутка. Но она не обижалась – там, в чистоте ее вымыслов, все будет правильно и понятно, а пока что – черновик, карандашные наброски.. Ходила к нему два раза в неделю, оладьи тепленькие носила из дому – у себя на кухне он хозяйничать не разрешал – разведешь, говорил, шум и вонь, да еще и привыкнешь тут, прикормишься.
На самом деле Белка и правда смахивала на собачонку - блеклая, как разбавленное молоко, суетливая, круглоглазая. Когда в зеркало смотрела, сразу дворняжек вспоминала, пугливых и обиженных. В белые комнаты таких не пускают – кудда пррёшь? – для них улица предназначена, с пыльными двориками, голубиным говором и помоешной радостью. А если не хочешь бегать по мусоркам, есть и другой вариант, но его не каждая собака выдержит – берут тебя, значит, запутывают ремнями, и прямиком в космос, вращаться вокруг земли, ничего не понимать, дрожать от ужаса - отчего это только что гладили и угощали, и вдруг оставили одну и навсегда.
Получив от Любимова новое имя, Белка часто думала о космических собаках – толковые, видать, были животные, а одна даже тезка – дворняги, а гляди-ка, на весь мир прославились. И хоть собак давно уже не отправляли в безвоздушную пустоту, и вокруг земли теперь кружили суровые мужчины, Белке все представлялось, как летят в черноте две лохматые подруги, и даже пожаловаться на страх не могут – только лаять в равнодушный радиоэфир. Всплакнув при мысли о бесконечном собачьем одиночестве и бесконечной же доверчивости, Белка снова возвращалась мыслями в свою придуманную комнату – в ее белизне не было места слезам и тоске.
Когда Белкина покорность Любимову надоела, его шутки стали обидными – что-то про ободранный хвост, кривые лапки и мокрый нос. Это было неправильно – Белке было больно от несовпадения, а вымечтанная картинка дрожала и теряла блеск. Белка подумала-подумала и решила, что пора рассказать ему про комнату, теплый морской сквознячок, бриллиантовые зайчики и солнечную ласку. Только красиво говорить у нее не получалось, слова разбегались и прятались – но вот же, посмотри в меня, в глаза мне посмотри – вон оно там, белое, очищенное от повседневности счастье, видишь?
Любимов ничегошеньки не увидел, а из всего Белкиного бормотания понял только, что она хочет платье, кольцо и на море – очень рассердился, обозвал Белку полоумной, выгнал и так равнодушно закрыл за ней дверь, что ясно стало – ничего не жди больше, никогда.
Белка шла по улице и твердила себе без всякой злости – ну было, было. Достался мне маленький кусочек твоей жизни, а остальное съест кто-то другой, посильнее да поумнее. И картинки мои беспомощные – собирала, склеивала, додумывала – и без толку, от одного слова рассыпались в пыль, а я теперь как собака в космосе – кручусь и гавкаю бессмысленно, в пустоту.
Войдя в привычный домашний запах – пыли, духоты и старости, Белка разулась, прижалась спиной к холодной стене и закрыла глаза. Долго страдать было некогда - пора готовить ужин, и стирки накопилось, и бабка уже колотит в стену – зовет к себе.
Белка прошла по узкому темному коридору, повернула в бабкину комнату и на мгновение ослепла от внезапной сияющей белизны, яркими пятнами разбросанной по стульям, ковру и кровати – кофточки, сорочки, панталоны, нижние юбки, что-то непонятное на бретельках и пуговицах, в сложном переплетении шнурков, рюшек и бисерной бахромы.
У распахнутого сундука стояла бабка, улыбалась и протягивала Белке платье – обшитое кружевом по подолу и груди, белое и длинное – до самого пола.
|
</> |