Басов Семен Емельянович. На уборке сахарной свеклы. Дневник

jlm_taurus — 09.10.2021 Теги: Табачник на уборке свеклы в колхозе «Маяк» Нововодолажского района, Харьковской области

14 октября 1976г. Приехали в колхоз «Маяк». Устраиваемся общежитием в детском садике. Разгружаем новые кровати, раскладушки. Получаем новые матрацы, новые одеяла. Хорошо обеспечивает колхоз. По городскому. Первая половина дня тепло. Во второй подул пронизывающий ветер. Холодно. Детсад не отапливается. Председатель колхоза обещал подумать, и что-нибудь сделать в смысле обеспечения теплом. Легли спать в холодном помещении. Лучшая половина человечества в одной комнате, похуже – мужская половина – в другой.

15 октября. Встали в 6ч.30 мин. Очень холодно. Мороз минус 10 градусов. Наши повара Наташа большая (Петрищева), Люда малая (Парамзина) и Люда большая (Приходько) заявили, что нет воды. Бочка пуста. Пришлось впрягаться в оглобли начальнику сектора Левченко коренным, пристяжными – к.ф.м. наук Табачников и Гена (крокодил).
В 8-00 выехали в поле за 8 км на открытой автомашине. И вот перед нами поле - не видно края, не пройти его из конца в конец. Стали выбирать свеклу и грузить на тракторные прицепы. В поле пронизывающий северо-восточный ветер. В обед приехали, как сосульки. Спасибо девушкам-поварам, накормили нас сытно.
В прошлый вечер решили в общежитии никому не курить. Любатенко старший демонстративно закурил. Сделали замечание, на что он ответил грубостью. Пришлось выставить. Не выдержал испытания на прочность первым. Пожалуй, применима здесь формула: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат»… После обеда вновь не привезли на лошадях воду. Пришлось работягам вновь впрягаться в оглобли… Выехали в поле. Пронизывающий ветер не ослабевает, мороз – тоже. Окоченевшими руками ребята и девчата выбирают корнеплоды сахарной свеклы. Приехали вечером полузамерзшими. Помещение не топится. Обещанные электрические калориферы не привезли. Ужин готовится в летней темной кухне, нет освещения. Крупный разговор с председателем. Обещает прислать электрика. Не прислал. Ложимся спать в холодные постели. Андрей Бесов говорит: «Ложусь, как на ледник». Хоть и трудно было в этот день, но все же собрали 95 тонн свеклы.

16 октября. Суббота. Встали в 6ч.30 мин. Температура минус 12 градусов. Окна замерзли. Крышка умывальника, что висит во дворе возле кухни, примерзла к корпусу – не оторвешь. На бочке сосульки до самой земли. Воды вновь нет. Наверное, колхозу не до нас. Надо переходить на самообслуживание. Снова впрягаются ребята. Коренным – Пасынок, пристяжными – Безбожный, Левченко, а помогает Табачников. Позавтракали. В 8-00 выехали в поле. Пронизывающий Норд-Ост. Пошел сухой снег. Метет небольшая поземка. Ребята и девчата работают молодцом. Приехали на обед. Пообедали. Обед вкусный и сытный. Девчата готовят обед из 3-х блюд. Все горячее. Кормят хорошо. Хоть в этом отрада. В перерыве вновь пришлось самим привезти бочку воды. Заболела Султанова. Поднялась температура. Лежит в неотапливаемом общежитии… Приехали вечером. Холодные, промерзшие, все злые, как черти, а я, наверное, больше всех. В общежитии стоит калорифер, что сушит зерно, с большими спиралями и вентилятором, но он не подключен. Девочки-повара сказали: «Был электрик, и заявил – это долго! Надо тянуть проводку с той стороны через овраг. И ушел». Был он не то что пьян, как свинья, а на хорошем веселе.

Приехал председатель вместе с уполномоченным района. И тут я на них набросился. С поля вернулся холодный и голодный (еще не ужинали). Никогда так не кричал, они молчали. А тут еще Наташа, наша главная повариха, в темноте на кухне руку обварила. И меня это еще больше взбесило. Председатель пообещал на завтра сам установить калорифер и проследить, чтобы выделили возчика для доставки воды. Проклятый Норд-Ост завывает, колышутся и дребезжат плохо вставленные стекла. Самый молодой из наших ребят Вова Торяник, замечательный парень, работящий, безотказный, закрывает раму, чтоб не дуло, плакатом «Дикі тварини» (да мы и сами становимся как дикі тварини), а в сторону девчат плакат выбрал понежнее – „Квіти”. Греемся на кухне у девочек человек по 5-6, больше не вмещается. Кто-то что-то рассказывает. Вова малый подкладывает дрова. Вьется в тесной печурке огонь, на который после холодного дня можно смотреть долго-долго, почти бесконечно. Языки пламени лижут потрескивающие дрова, то больше, то меньше, все повторяясь. Так долго можно смотреть на волны прибоя у моря, когда тихо набегает волна за волной, и как будто они все одиновковы, а на самом деле они разные. Так можно бесконечно слушать Апоссинату или „Лунную сонату” Бетховена, и рифмы, как волны, набегают одна за другой, и как будто они одинаковые, а они разные. Наверное, Бетховен сочинял свои сонаты под впечатлением тихого морского прибоя, а может когда-то сидел также, как и мы, у тесной печурки с огнем. Но надо отдыхать. Легли спать в „холодильнике”. За этот день собрали 84 тонны свеклы.

17 октября. Воскресенье. Встали в 6ч.30 мин. Мороз пробирает по коже. Температура – минус 12 градусов. Повара наши на высоте. Вчера вечером после посещения председателя приезжала в 21 час грузовая автомашина. Девочки присмотрелись и говорят: „Какой-то мешок привезли, в темноте не разобрать”. Потом поняли – это вытащили электрика. Кое-как провел времянку на кухню.
Наташа, Люда малая и Люда большая просят, чтоб ребята нарубили дров. Сколько же у нас хороших Людмил? Посмотрел кругом. Надо девочкам помогать. Решил установить дежурство с обязанностями: дров нарубить, обеспечить водой, за продуктами съездить, молоком обеспечить, общежитие убирать. Посмотрел в туалете, а там много мерзлых холмиков, стоят они пирамидами. Нестеров запроектировал уборную на 2 очка (а нас 35 человек), а диаметры этих очков не более 10 см (для детей же делали), а мы все большие, геркулесова сложения, едим вкусно и хорошо, аппетит у всех отменный, и добавил к мужской обязанности – убирать ежедневно туалет, чтобы „помнили званье свое”.

Объявил о мужских обязанностях за завтраком. Закончил словами – уборка всего общежития: женского и мужского. О туалете постеснялся сказать за завтраком. А Левченко всем напомнил: „И туалет тоже”. Общий хохот. По списку ведущего отдела ОПТ первым дежурным оказался Саша Литвиненико, который со смехом сказал: „Кошмар!”. На мой вопрос: „В армии служил?” он ответил: „Два года служил, но никогда туалет не чистил”. Я ответил: „Ничего, здесь почистишь!”... По-прежнему у Султановой температура. Щеки горят. Прошу ее, если сможет, сходить в медпункт... Отправились в поле. Не прекращается сильный Норд-Ост. Холодно, морозно, но солнце светит. Свекла вмерзла – не вытащишь. Дали задание выдергивать подпаханную свеклу и складывать в кучи. Каждая свекла (а урожай отличный) весит килограмма два-четыре, да земли мерзлой на ней килограмма два-три. И ничего, работаем! Наши девчата тащат килограмм шесть-восемь из земли (вернее с землей) и бросают в кучи. Не ропщат, не хныкают. Молодцы!... В 10 часов поехали в правление ругаться по поводу отопления. Вместе с Сашей Литвиненко получаем пробухты. Посмотрел у кладовой на термометр – минус 7 градусов. Каково ж в поле с пронзительным Норд-Остом! Председатель обещал обязательно установить отопление сегодня. Вернулся в поле. Тяжелая, не женская работа! Но что делать? Ребята смеются девочкам: „Потаскаешь такие чушки – рожать не захочешь”. Работают безотказно, хорошо. Замечательные все же у нас люди!... Приехали на обед. Калорифер по-прежнему не установлен. Обед горячий, вкусный. За обедом смех, шутки, хотя и холодно, но не унывают, стали, наверное, привыкать. Но привычке и в аду хорошо!... В общежитии подметено, в туалете чистота. Молодец, Саша!... Вернулись в поле. Продолжали напряженно работать. Уже вечерело. Устают. Ну, еще, ребята! Еще немного! Еще чуть-чуть! Возвратились вечером домой (уже называем общежитие домом – это хорошо). Ура! Тепло. Саша натопил. Наконец-то электрики подключили калорифер. Наконец-то!

18 октября. Понедельник. Продолжали выдергивать свеклу в виде мерзлых чушек. Немного потеплело. На душе у всех веселее. К вечеру вернулись усталые, но довольные. Этот нелегкий участок закончили. За ужином смех, шутки. Всеобщая благодарность колхозникам – труженикам, обеспечивших нас, нашим поварам-девчонкам. Кормят хорошо. Молодцы, трудяги! Хоть этот важнейший участок жизни работает у нас бесперебойно. А что нужно нам, мужчинам? Накормить нас, мужиков, прежде всего надо, и мы прощаем все, даже холод. Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Не ври! Эх, ты! Есть жвачка, и довольны мы! Не узнаю тебя!
За два дня выдернули из земли и сложили в бурты 2,4 га сахарной свеклы. Если считать урожайность 250-300 центнеров с гектара, то это более 70 тонн свеклы, что дает 10 тонн сахара.

19 октября. Вторник. Без особых перемен. Султанова выздоровела. Вместе с девочкой, которая отпрашивалась, ходили в медпункт. Дали справку, где значилось: „Лечить по месту жительства”. А второй, Вите, - не переохлаждаться. А как не переохлаждаться? Интенсивнее работать! Работали на новом участке. Выбирали свеклу после комбайна и нагружали в тракторные тележки. Собрали за день 57 тонн.

20 октября. Среда. Без особых перемен. Продолжали ту же работу и на том же месте. Перепадал снег. На нашей старенькой бочке висят сосульки. Заболела Даниленко. Поднялась температура. Отправили в Харьков.

21 октября. Четверг. Потеплело. Светит солнце. Собираем ту же свеклу. Ребята работают напряженно. Никто не „сачкует”. Девочки не по своим силам работают добросовестно. В обед приехал Прокупец из Харькова. Привез „Послание” руководства отделения, стихи Игоря Артюшкова, подарки и подмену некоторым людям. Решили зачитать „Послание”, стихи и раздать подарки после работы.

Вот стихотворение Игоря Артюшкова:
«Ветер… Холод… Снег… Бурак…
Далеко совхоз «Маяк»
Там, не разогнув спины,
Наши трудятся сыны:

Яровинский, Соловьева,
Левченко, Султанова,
Магомедов и Мовчан,
Приходько, Шемет, Клинова,
Большем, Токарь, Паршукова,
И Безбожный, и Таран.

Пензева и Даниленко,
Гевоян и Литвиненко,
Барков, Пасынок, Костюк,
Карлюка и Любоженки,
Косай, Басов, Яковенко,
Столько работящих рук!

Покорители природы
Знатные буряководы,
Возглавляет этих асов
Зам. глав. инж. тов. С.Е.Басов.

Институт в речах горячих
Все желает Вам удачи,
Шлет Вам теплые приветы
И одежду не одетым,
Ну, а после этой чистки,
Выдаст торты и напитки,
Кушай, пей и будь здоров!
(Только не ломайте дров!)»

Вечером. После обеда в поле выехала вместе с нашими и „подмена”. Все больше уберем! Вечером, за столом, Прокупец, как представитель ставки верховного главнокомандования, зачитал „Послание” в „Маяк”. Зачитал стихи, выставил на стол подарки вместе с батареями „сорокопяток” и торты. Общее ликование! Радость! Благодарность за поздравления и подарки. Понравились также стихи и окончание их: „Ну, а после этой читки, выдает торты, напитки. Кушай, пей и будь здоров! (Не ломайте только дров!). Не наломаем!
-„Мы до смерти работаем,
До полусмерти пьем!”
После общего ужина прощание с уезжающими. Немного грустно и тем, кто уезжает, и нам, остающимся. Привыкли друг к другу. Стали одной семьей.

22 октября. Пятница. Утром пошел в Правление договориться с председателем о нашей работе. Ребята согласны работать еще и в свои выходные - субботу и воскресенье, чтобы 27-го уехать в Харьков. Председатель согласился. Парторг тоже. С парторгом договорились, чтобы местная самодеятельность дала в нашем общежитии концерт... Пасмурно. Заболела Люда Люсина. Так мы называем Люду Шалимову, которая спит рядом с Люсей Токарь. Вот и получилась она Люсина. Сколько же у нас этих Людмил? Как их иначе различишь? У нее на лице выступила лихорадка. Выходит, простуда. Ну, ничего, пройдет. Что делать! После обеда вновь выехали в поле. Резко похолодало. Пошел настоящий снег.

Уже свеклу „добываем” из-под снега и мокрыми, закорузными руками бросаем в тележки. Ничего, ребята. Еще немного, еще чуть-чуть! Ботинки, сапоги, туфли мокрые и грязные. Ничего, еще чуть-чуть! Проработали до темна. Уже местные колхозники уехали, говоря мне: „Что ты их мучаешь? Вези их двору”. Уже поле полностью покрылось снегом. Наконец приехала и за нами наша машина. Поехали уже в объезд, не напрямую по проселочным дорогам с 10-12% уклонами. На дороге гололед. Идет снег. Ребята и девчата в открытой машине. Каково, а?

По дороге, на „Москвиче”, нас кто-то обогнал, попытался еще кто-то обогнать, но вывернулась встречная машина. „Москвич”, наверное, притормозил, его занесло и с 5-ти метровой насыпи нырнул он „носом” в пахотное поле. От удара перевернулся, и лежал вверх колесами. А там же люди! Остановил машину. Наши мужчины быстро выпрыгнули из кузова. Подбежали. Еще крутятся колеса перевернутого навзничь „Москвича”. Еще работают по разбитому стеклу „дворники”. Быстро поставили „на ноги” разбитую машину. К счастью, люди оказались живы. Картина жуткая. А снег идет, а гололед все сильнее. Наш шофер ведет автомашину осторожно. Опытный. Приехали в 7 часов вечера. А нас уже ждет местная самодеятельность.

После совместного ужина нам был дан почти трехчасовой концерт. Многие из нас получили удовольствие от исполнения народных, патриотических песен, которые исполнялись простыми бесхитростными женщинами с натруженными руками. А исполнительницам - от 40 лет (самой молодой) до 78 лет. Какие сильные голоса! Какая бодрость духа и жизнерадостность у этих многое повидавших людей! А ведь они также были в поле, тоже работали на уборке свеклы. Эти песни обогрели нас. Песня про бойца, останки которого случайно нашла в лесу женщина и похоронила, а потом, уже по найденному медальону, узнала, что это ее сын, - особенно тронула и напомнила войну. Как много и сейчас еще одиноких холмиков, под которыми лежат безымянные герои.

Лежат по белой березой, под плакучей ивой, пушистой елью и под зеленой сосной. Они пошли на войну известными, а вернулись „Неизвестным солдатом”. Это сыновья, мужья, братья таких вот женщин. Простые наши солдаты много прошагали по долгим дорогам войны! Это они форсировали кипящий, могучий Днепр, они переплыли полноводную Вислу под осенним свинцовым дождем 44 года. Это они перешагнули вражеский ледяной Одер и раздавили злобно огрызающуюся в предсмертной агонии речушку Шпрес, на которой стоит Берлин. Это наш русский солдат прошагал от Бреста до Волги, от Волги до Берлина, прошагал в простых кирзовых сапогах затем, чтобы нынешняя молодежь в модных лаковых туфельках и ботинках танцевала современные танцы. Очень хорошая самодеятельность в колхозе. Обычно город дает концерт труженикам села, поднимая их настроение. Здесь же труженики села дали нам концерт, поднимая наше настроение. По окнчании я поблагодарил участников за доставленное нам истинное удовольствие. Такого не услышишь по радио, не увидишь по телевидению! Сегодня мы сделали много. Убрали 80 тонн свеклы.

23 октября. Суббота. Встали утром – мокрый снег. Позавтракали. Поехали в поле вновь штурмовать необъятные просторы свеклы. В обед приехали все грязные и мокрые. Выжимают рукавицы от воды и грязи. Холодно, сыро, неуютно! Дорого достается сахар! Вечером все промерзли. Включили калорифер, который шумит, как „адская машина”. Повесили на него все рукавицы, облепили мокрыми сапогами, ботинками.Сушим амуницию. Сушим без амбиций. Завтра снова в поле... Левченко знобит. Заболел... Вчера утром я ходил в Правление. После возвращения стал убирать общежитие от мусора и грязи. На это потратил два часа, стал весь потный. Да, не легкая женская работа! Как мало мы ее ценим! А жаль... Сегодня девочки мыли полы, а после возвращения с поля бригада нанесла столько грязи, жуть! Ничего не поделаешь! Жужжит адская машина, сохнет для завтрашней работы обмундирование. На дворе зябко. При входе в общежитие стоит лужа воды, грязи и снега. Но надо, надо вновь и вновь подумать о мобилизации ребят на преодоление трудностей: „Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться мне не на кого”. И я объявляю: „Потерпите, братцы! Вот уберем поле, и по домам!”. Ребята бодрятся, не унывают. Молодцы!
Сегодня сделали мало. Собрали всего 4 малых тележки и полторы больших.

24 октября. Воскресенье. С утра моросит дождик. Снег почти растаял. Грязь стала невылазная. Тихо сам с обою я веду беседу (как шизофреник). Сегодня мне приснилось, что я как-будто маленький, и, как Ванька Жуков, пишу письмо: „ Милый дедушка, Георгий Степанович! Забери ты нас отседова. Нету тут нам никакого житья. Нету у нас больше никакой мочи”. Но это только сон. Надо завтракать, и - в поле... Осень стоит, как в 41 году. Тогда тоже, когда отступали в 1941 по Украине, 8-10 октября выпадал снег. Одеваю свою военную палатку образца 43 года, которую нашел перед отъездом в старом шкафу. Она служила мне верой и правдой в войну, служит и сейчас - спасает от ветра и мороза, спасает от дождя... Надо! Еще немного, еще чуть-чуть! Машина в поле из-за грязи не прошла. В общежитии неуютно, грязи – целый воз. Гудит „адская машина”. Все сушит и сушит, все, что промокло до нитки. Вчера свеклу не убирали, а добывали из-под снега и земли, как добывают руду... Решили сегодня устроить хозяйственный день. Ребята лопатой выгребают из общежития грязь, таскают песок и устраивают дорожку до кухни. Девочки стали мыть полы. И все это сами, без нажима с моей стороны. Надолго ли хватит этой чистоты? Но стало уютнее и веселее. „Адская машина” гудит и гудит, выбрасывая потоки тепла. Хорошо, когда тепло! Дед Наум, местный житель, который нас навещает, на вопрос: „Когда же здесь потеплеет?”, отвечает: „Весной!”. Неужели не потеплеет?

25 октября. Понедельник. На дворе изморозь. Ребятам все тяжелее вставать. Для подъема приходится включать „адскую машину”. Вчера заболел Саша Литвиненко. Лихорадит. Болит горло. Кашель. Выступила на губе лихорадка, под носом тоже лихорадка. Девчата на ночь напоили его теплым молоком с вареньем. Укутали шерстяным платком его шею. Сегодня поднялся с трудом. Чувствую, через силу. Крепись, Саша! Нам болеть нельзя! Левченко вчера тоже ломало и морозило. Старается превозмочь, пересилить болезнь... Уже сказывается на людях усталость – без выходных дней, без надлежащего умывания, в условиях двухнедельного, почти полувоенного пребывания. Особенно тяжело девочкам. Но они ничего, крепятся. Равномерно гудит адская машина, хлопает беспрерывно дверь; девчата и ребята пошли умываться, а в умывальнике во дворе крышка примерзла и на сосок не нажмешь. Не отгреть и теплой водой. А ехать надо. В поле, как в бой... Всего на одну букву это слово „поле” длиннее, чем короткое, как выстрел, слово „бой”.

Бой за свеклу! Сели в машину все. Я сказал : „Поехали!”, и махнул рукой. Грязная, скользкая от гололеда дорога. Машина виляет задом туда – сюда, как добротная женщина. Велю шоферу ехать осторожно. Везем бесценный груз – людей. Поле покрыто легким снегом, как тюлевым покрывалом, сквозь которое пробивается зеленая ботва спрятанной свеклы. Начали добычу свеклы, бросаем ее „на гора” в кузов тележек тракторов. К сапогам и ботинкам прилипает тучный чернозем. На кадой паре сапог по пуду земли. На каждой перчатке по килограмму грязи. Рано, слишком рано ложится зима в этом году. А урожай большой. Из-за такой погоды механизмы работают плохо. Забиваются комбайны... Стало пригревать солнце. Грязь еще больше больше прилипает. Сапоги тонут в почве, как в масле. Идет добыча свеклы. Оставлять же такое богатство нельзя.

Неподалеку стоит часть неубранных подсолнухов, с белыми от снега шапочками на макушке, как лысинами у ксенза. Пригревает. С лепестков поникших подсолнечников капают слезинки: то по лодной, то по три сразу. Жалуются на свою нелегкую, позабытую, позаброшенную жизнь. Пригрело, вот и расчувствовались, стали пускать слезу! Нам этого нельзя. Нам расслабляться не позволено. Нам надо убирать свеклу. Если не мы, то кто же?... Сегодня работали без перерыва до 16 часов, т.к. поездка на обед занимает более 2-х часов времени. Сделали много. Добыли и погрузили в тележки 80 тонн свеклы. Для ускорения сбора самый молодой член нашей „дикой дивизии” Вова Торяник, который может управлять любым видом транспорта (автомашиной, трактором, лошадью и даже самолетом), сел на трактор и часа два возил тележку, пока тракторист пошел „заправляться”. В общем, работали здорово. Молодцы!

26 октября. Вторник. Местные жители нас здесь зовут комсомольцами. Это я-то комсомолец, со своей седой головой? Это Табачников комсомолец, со своей бородой, как у Иисуса Христа? А впрочем, теперь считают основным признаком пожилого мужчины отсутствие бороды. Даю команду: „Комсомольцы, подъем! Нас ждет русское поле”. Нигде так не узнаешь человека так, как в трудных условиях. Давно заметил, что если человек хорошо работает, то он хорош в любых условиях, на любой работе! У нас люди работают хорошо. Особенно, прямо пашут, выковыривая свеклу, Андрей Бесов и Женя Паршукова; Альберт Левченко работает не хуже, чем поет Лев Лещенко. Пашет и Николай Пасынок (ну какой же он пасынок, он, как сын работы), и Анатолий Безбожный безбожно работает с „Боярыней Морозовой” на пару. Гена Большем по-большому трудится, и Вова Малый (Торяник) далеко не малую выполняет работу; и Юра Таран шел в бой со свеклой на таран, да так, что повредил ногу. До сих пор болит. А Андрей Бесов ходит последнее время больной. Простуда с верхней губы перебралась в нос внутренним фурункулом, даже нос припух. Не узнает жена, скажет – побили... Есть люди, которые живут для людей. Это Наташа большая, наша главная повариха (и Наташа малая тоже посильно работает), и Люда малая (Парамзина), и Люда большая (Приходько), и наш любимец Саша Литвиненко (Саша - кошмар! Даже похудел бедняга!), которым приходилось кормить всю нашу ораву, поить ее теплым молоком и какао, компотом с яблоками и терном, делать котлеты и оладьи, поить сладким душистым чаем; им приходилось вставать раньше всех и ложиться позже всех; им, которым говорили:
- Ну, мать, накрывай на стол!
- Ну, отец, неси чугуны с пюре и подавай хлеб.
И бесконечное число наших девочек, Люсь и Людмил, работали не унывая. Да разве всех назовешь? Молодцы, комсомольцы! Да и сельские колхозницы замечательные люди, сердобольные. Отдавали нашим ребятам свои шали, предохраняя их головы от холода так, что ребята становились похожими на Момрыковну и Авдотью Никитичну, а сын деда Наума, Иван Тракторист, что работал с нами, принес даже свои три меховые шапки. Способны ли на это горожане? Думаю, не все. А крестьяне способны... Вернулись с поля. Погода немного лучше. Собрали сегодня 75 тонн бесценной свеклы, а это ведь 8-10 тонн сахара! А я сегодня ходил в Правление договариваться о возвращении в Харьков. Из Харькова позвонили и сказали, что всем уезжать нельзя, что будет некоторым подмена. Как ребятам сказать об этом? Все были настроены уезжать завтра. Объявил об этом за обедом. Некоторые приуныли. Но что делать? Надо! Ведь жалко неубранного еще нового поля! Сколько труда вложено земледельцами: вспахали, посеяли, прорвали, вели борьбу с сорняками; каждая свеколка, подобно младенцу, еще маленькой побывала в теплых, натруженных женских руках. Выросла большой. Неужели же ее бросить? Надо, ребята, надо! Еще немного! Еще чуть-чуть. Еще чуть-чуть!

27 октября. Среда. Комсомольцы, вставайте! Все в поле! Комсомольцы, вперед!... Оформляю документы на выполненную нами работу. За двухнедельное пребывание мы выбрали 721 тонну свеклы с площади 60-70 гектаров, выкопали и сложили в бурты свеклу с площади 2,4 га. Приехала подмена, а ребята еще в поле. Вместе с секретарем парторганизации Анной Николаевной составляем списки, кому уезжать, а кому оставаться. Оставляем из ветеранов 10 человек, наиболее стойких. По приезде объявил об этом сразу, чтобы не было кривотолков... Последний прощальный обед. Настроение у остающихся хорошее. Смеются, ведь свежие силы прибыли! Подмога прибыла! Прощаюсь с каждым за руку. Смотрю каждому в глаза, и думаю: выдержит ли? Выдержат! Надо!... Прощальные взмахи рук. Отъезжаем. Навстречу движутся и движутся колонны машин с людьми. Направляются на уборку свеклы. Идет и идет подкрепление. В прорыв вводятся новые свежие силы. Только вперед! Только на линию борьбы за уборку урожая! Бой за свеклу продолжается.

Октябрь, 1976г. https://proza.ru/2009/06/24/668

"...В начале войны, в конце июня 1941 года, я получил повестку: к 29 июня 1941 года прибыть в распоряжение Юго-Западного фронта в г. Киев. Прибыл. Назначен в 409-й отдельный саперный батальон Киевского Укрепрайона вначале командиром взвода, недолго, а затем инженером роты. Изнурительные, тяжелые бои в обороне Города-Героя – 70 суток. Киев так и не сдался в боях, а был оставлен по приказу Сталина. Основные войска Юго-Западного фронта, защищавшего Киев, отошли в ночь на 20 сентября 1941 года. Наш саперный батальон отходил одним из последних 20 сентября 1941 года с тяжелыми боями. Больше полутора месяцев в киевском окружении, в составе Юго-Западного фронта, в батальон не поступало на одного патрона, ни одного килограмма хлеба. В сверхтяжелых, изнурительных боях, при отсутствии пополнения боеприпасов и снабжения, исчерпав все возможности, погиб Юго-Западный фронт. Я, находясь на самом дне этого котла, полностью испил его Трагическую и Героическую чашу.

Юго-Западный фронт своей гибелью спас страну от блицкрига. От нашего саперного батальона осталось человек 25. Комбат собрал остатки и приказал по три-четыре человека просачиваться через фронт, назначил сбор в г. Сталино (ныне Донецк). При двухнедельном просачивании, больше по ночам, пытаясь найти где-нибудь, хоть какой-нибудь проход заснули под утро в посадке возле какого-то хутора, куда мы побоялись зайти ночью. А утром, сквозь сон, услышали тарахтение повозки и увидели стоящих над нами двух немецких солдат с направленными на нас винтовками, и услышали слова: «Русс ауфштейн».

В ПЛЕНУ Нас было трое: я, повар нашего батальона, еврей Овштейн и еще один капитан, фамилию я не помню. Так нас взяли в плен. Не буду описывать, как гнали нас по дорогам, как, увидев отсеченную в боях саблей голову немца, хотели расстрелять каждого десятого, как несли на себе по дорогам раненых, сами обессиленные, а конвоир подгонял: «Шнель, шнель!» и когда невмоготу раненые просили их оставить, а немец расстреливал их в упор. И как в плену, обезумевшие от голода, кидались пленные к повозке с морковкой и свеклой, привезенной колхозниками и несмотря на оклик: «Цурюк!» (назад) продолжали бежать и тут же были расстреляны, и когда спали на земле и в дождь, и в мороз, подкладывая под себя шинель, а второй укрываясь, а утром их находили мертвыми. И когда обезумевшие от холода кинулись разбирать кем-то подожженную крышу примыкающей к лагерю конюшни чтобы взять кусок доски и погреться, а из пулеметов с вышек их расстреливали и они сыпались с крыши, как горох.

И сейчас, вспоминая эти ужаса – кровь стынет в жилах. Это было в пересыльном лагере у села Гоголево Киевской области. 20 дней, в течение которых мы были в этом лагере, нам не давали ни крошки хлеба, ни ложки баланды.

В лагере немцы отыскивали евреев и, если находили, тут же расстреливали. Так однажды обнаружили Овштейна, где-то отбившегося от нас. И вот мы видим: подходит к нам Овштейн в сопровождении немца, весь избитый, а к немец, показывая на него, спрашивает: «Юда?». Мы говорим – нет, он украинец, повар нашего батальона. Так и спасли его. В лагере мы называли, по его просьбе, как Радченко Алексей Михайлович, хотя на самом деле его звали Овштейн Абрам Моисеевич. После этого он от нас не отбивался. Овштейн рассказал, что хотел поискать кого-либо из знакомых, а напоролся на немца. Тот его заподозрил и стал избивать. Заставил снять штаны, обнаружил обрезание и стал бить еще больше. Овштейн стал отрицать, утверждать, что в детстве была операция, что он украинец, что могут подтвердить это русские. И привел его к нам. Мы подтвердили, что он украинец из нашего батальона. Никто, кроме меня, не знал, что он еврей.

ПОБЕГ. К СВОИМ Опухшие от голода мы бежали втроем из этого лагеря. После побега мы скрывались в селе Семипаки. Фронт был где-то за Харьковом. Началась зима, мороз, вьюга, метели. Идти к фронту за 600-700 километров в таких условиях мы не могли. И все же, бывший учитель немецкого языка (он привлекался сельрадой к переводу указаний немецких властей, - забыл его фамилию, настоящий патриот Родины) сказал нам, что получена директива, если есть в селе бывшие солдаты, не местные жители, должны быть направлены в лагеря.
Мы решили уходить и сказали ему об этом. А через день, уже, когда мы вышли из села, он опять встретил нас и сказал, что до особого распоряжения это мероприятие откладывается. Мы стали решать, что делать? Я настаивал, что надо уходить. Овштейн уговаривал меня подождать до тепла. Я решил твердо уходить. Он остался. Со слезами на глазах уговаривал, говоря, что в дороге его могут опознать, как еврея и расстрелять, а в селе его знают, как украинца Радченко, он может сохраниться. Тогда, понимая, что я не изменю своего решения, он дал адрес своей семьи и просил, если удастся перейти фронт, сообщит о нем. Недавно я, вновь перебирая свой старый блокнот, вновь наткнулся на него: г. Сталино. Донбасс, 2-я линия, ул. Кобзаря, 60 Овштейн Анне Израилевне. Я пишу этот адрес для того, что, может быть, кто-то прочтет его из знакомых Овштейна, или он сам, если остался жив. Больше мы с ним не встречались. Когда я перешел фронт г.Сталино был уже оккупирован немцами и письмо я не писал, не кому.
Так я и пошел к фронту в зимнюю бурю по карте, вырванной из школьного учебника, обходя села с немецкими гарнизонами, обходя города. Шел и в мороз, и в слякоть, и в дождь. Подошел весной 1942 года к Харькову, а там Изюмо-Барвенковское окружение и я чуть вновь не попал в котел, а фронт откатился к Сталинграду. Свернул на север, прошел Белгородскую и Курскую область. Шел несколько месяцев, мной пройдено свыше тысячи километров пока, наконец, я пришел к своим и был назначен старшим инженером 909-го Курского военно-дорожного участка, обслуживающую рокадную дорогу вдоль Курской дуги.

ЗДРАСТВУЙТЕ, А ТЕПЕРЬ В ШТРАФБАТ Приступив к своим обязанностям, я успел восстановить несколько мостов этой дороги, как вдруг получаю предписание прибыть на «комиссию» в село Беседино под Курском. Что за комиссия я не знал.
Когда прибыл, то увидел там большое количество офицеров. «Комиссия» из трех человек, «по проверке офицеров, бывших в плену». И началось на той комиссии: Где? Что? Когда? Почему? За несколько дней пропустили больше тысячи офицеров, выстроили всех и председатель комиссии произнес железные, тяжелые, кА удар молота слова, которые слово в слово я помню до сих пор: «Офицеров, бывших в плену, отозвать из войсковых частей, снять с командных должностей, лишить воинских званий и для искупления своей вины направить рядовыми в штрафной батальон, сроком, - слышу фамилию - на два месяца».

Так я оказался в 8-м Отдельном штрафном батальоне Центрального Фронта. Это был первый Курский набор, состоящий из одних офицеров, бывших в плену от младшего лейтенанта до полковника. Может, и были, единицы, осужденные военным трибуналом, я о них не слышал, да и вряд ли они были, учитывая успешное наступление наших войск. И, конечно же, никаких политически осужденных в штрафбатах не было, так же, как и рядовых и сержантского состава, которые направлялись в Отдельные штрафные роты, не входящие в штрафной батальон. Многие эти понятия путают и отождествляют.

Повторяю, в первом наборе Курского штрафбата были только офицеры, бывшие в плену. Это подтверждает и Лев Бродский, бывший харьковчанин, ныне живущий в США, находившийся в феврале 1944 г. в 8-м Отдельном штрафном батальоне, т.е. в том самом штрафбате, где был я. Он дал интервью газете «Советская Россия», которое было напечатано 23 июля 2005 года в статье: «Правда о штрафбатах». В этом же интервью он сообщил, что в этом батальоне было 90% офицеров, бывших в плену, и только 10% осужденных военными трибуналами. В этом же интервью Лев Бродский рассказал, как он, еврей, попал в плен, будучи в окружении, как спасли его в плену русские, не выдали. (Абсолютно так же, как с Овштейном, нашим поваром 409 Отдельного саперного батальона, с которым я был в плену.) Как бежал, перешел к партизанам, которые переправили его через фронт в Армию, а там направили в штрафной батальон на три месяца. После ранения был освобожден и восстановлен в звании младшего лейтенанта.
Еще раз свидетельствую: русские и украинцы в плену ни евреев, ни комиссаров не выдавали. До сих пор помню, как дрожала рука, прижавшегося ко мне Овштейна.
После зачтения председателя комиссии решения о направлении в штрафбат, нас быстро переодели в солдатское, бывшее в употреблении, обмундирование (ботинки с обмотками, пилотки) и отвезли на автомашинах 10 мая 1943 года в окопы на Курскую дугу под Понырями. Кто был на Курской дуге, тот знает, что это такое. Кто читал о ней – может только представить дым, гарь, пыль, смрад, сплошной стеной стоящий от артиллерийских снарядов и бомбовых ударов. В радиусе 3-х километров стоит гул такой, что громкий разговор не слышан, переговаривались только знаками. Канонада слышна за 20 километров. На отдельных участках фронта – до 100 танков, до 92 орудий на 1 километр фронта, как у немцев, так и у нас(через каждые 10 метров).

ПОСЛЕ РАНЕНИЯ После госпиталя явился в штаб батальона. Батальона уже не существовало. Набирался следующий набор рекрутов-офицеров. Документы мои были готовы. Зачитали мне приказ Командующего Фронтом генерала Армии Рокоссовского К.К. и члена Военного Совета Телегина: «В бою проявил решительность, мужество и стойкость, выдвигался за передовые траншеи переднего края, доставлял ценные сведения о противнике. 15 июля 1943 г. был ранен и госпитализирован. Восстановить в правах командного состава, в звании и направить на ранее занимаемую должность. Явившись в Дорожное Управление Центрального фронта, я был восстановлен уже в новом звании – инженер-капитана и назначен на должность помощника командира 47-го Отдельного дорожно-строительного батальона..."
https://proza.ru/2009/05/26/448

Сохранено