Башня. Новый Ковчег-2. Глава 23. Кир

two_towers — 29.01.2024

После неожиданного признания Сашки (наверно, о таких признаниях говорят, что они произвели эффект разорвавшейся бомбы, хотя в их случае никакой бомбы не было — все просто растерялись и не знали, что делать и говорить) Стёпка Васнецов, который первым пришёл в себя, настоял на том, чтобы немедленно идти наверх и рассказать обо всем Павлу Григорьевичу. Удивительно, но Сашка даже не сопротивлялся, кивнул с видимым облегчением и, не глядя на оторопевшую от его слов Катю, поднялся со своего места.

Павел Григорьевич, к Сашкиному счастью или несчастью, оказался дома. Наверно, всё же к счастью, потому что в противном случае Вера, которая в этот момент была у Ники, Сашку бы просто растерзала. Кир никогда не видел, чтобы спокойная и выдержанная Вера Ледовская приходила в такую ярость. Стёпка Васнецов чуть ли не с порога потребовал позвать Павла Григорьевича, и когда тот появился, с силой толкнул Сашку локтем, и Поляков, забыв поздороваться, дребезжащим от страха голосом выпалил своё признание, которое странным образом уместилось в пару предложений. И едва он замолчал, Вера — никто даже толком ничего сообразить не успел — бросилась к нему и, скорее всего, расцарапала бы Сашке физиономию, если бы Павел Григорьевич не поймал её за руку и чуть ли не силой привлёк к себе.

— Вера, тихо. Я прошу тебя, успокойся…

Павел Григорьевич развернул всё ещё вырывающуюся Веру, чуть встряхнул и сжал узкие плечи девушки. Он говорил негромко, размеренно и даже ласково, но в этой ласке слышалась такая сила и такое убеждение, успокаивающее и подчиняющее, что Вера, уткнувшись лицом ему в грудь, вдруг разрыдалась в голос, как умеют рыдать только дети, захлебываясь своим горем и никого не замечая. Она так долго сдерживала свои чувства и слёзы после смерти деда, что рано или поздно они должны были прорваться и прорвались — вот так, зло и безудержно, оттолкнувшись от Сашкиного признания.

— Тихо. Тихо, девочка, — повторял Савельев, мягко поглаживая Верину спину, и от этой почти отцовской нежности Вера немного успокоилась, обмякла.

Её спина продолжала мелко подрагивать, но напряжённость, сковывающая девушку, постепенно спадала — уходила вместе с выплёскивающейся ненавистью, и оставалось только горе, чистое, тяжёлое, с которым ещё предстояло научиться жить.

— Вот что, давайте ко мне в кабинет и там всё, не торопясь, расскажете, — Павел Григорьевич кивнул и, подождав, пока ребята, неуклюже подталкивая друг друга и наступая на пятки, пройдут, отправился на ними следом, одной рукой придерживая всхлипывающую Веру за плечи.

В кабинете Павла Григорьевича Вера уже почти полностью пришла в себя, и только по тому, с какой силой она сжимала руку Ники, примостившейся рядом с подругой на большом, светло-сером диване, было заметно, что подробный и обстоятельный рассказ Сашки даётся ей с трудом. Остальные, правда, тоже чувствовали себя не лучше. На Марка было жалко смотреть — он вконец растерялся, то и дело ерошил свои тёмные волнистые волосы и боялся глаза поднять на Веру. Братья Фоменко стояли, прислонившись к стене, плечом к плечу, и, хотя в обыденной жизни, несмотря на всю внешнюю схожесть, их было трудно спутать, сейчас, охваченные общим чувством, они не просто стали походить друг друга как две капли воды, они слились — стали единым целым. Стёпка был серьёзен и бледен, а с лица Ники не сходило задумчивое выражение, словно, она пыталась что-то вспомнить. Пыталась и не могла.

Кир вдруг подумал, хорошо, что Катя с ними не пошла. Там внизу, в больнице, повинуясь приказу Степана, они все сорвались с места, а Катя осталась сидеть, как сидела. Она только смотрела на Сашку глубоким и непроницаемым взглядом, и трудно было понять, о чём она думала в этот момент.

Кабинет у Никиного отца был большим, светлым, как и вся Савельевская квартира, и, наверно, удобным — Кир всё равно в этом ни фига не смыслил — но они все, бестолково суетясь и толкаясь, забились в него, озираясь и не зная, где можно и где нельзя сесть, и в итоге расползлись по углам, оставив Сашку одного стоять посередине под жёстким и внимательным взглядом Савельева. Кир оказался оттеснённым к столу и теперь, не очень внимательно слушая Сашку, разглядывал лежащие на столе книги и бумаги. И фотографии. Их было несколько — обычные фотографии, такие делают на пропуска или вклеивают в личные дела. Люди на них, как правило, неестественны, некрасивы и не похожи сами на себя, но к той, что глядела с этих фотографий на Кира, это совсем не относилось. Она была такой же красивой и такой же привлекательной, как и оригинал, но с той единственной разницей, что живая Ника сидела сейчас в паре метров и не замечала его, а эта, с фотографий, с копной золотых волос, непослушными спиральками разбежавшимися по плечам, с серьёзными серыми глазами и плотно сжатыми губами не отрывала от Кира взгляда. И Кир, тайком, пока никто не видит, протянул руку, схватил одну из фоток и засунул её в карман брюк.

— Ты уверен, что всё понял правильно? — Павел Григорьевич стоял, чуть ссутулившись и облокотившись правой рукой о спинку одного из стоявших в кабинете кресел, в которое он так и не сел. Кир заметил, что седина в светло-русых волосах Савельева, которая никогда слишком явно не бросалась в глаза, сейчас вдруг проступила отчётливо и выпукло, тускло поблескивающими прядками, седыми висками…

— Ты уверен, что не ошибаешься?

— Павел Григорьевич, он не ошибается! — Стёпка Васнецов пришёл на помощь Сашке, потому что тот, рассказав всё, чему был свидетель, казалось, просто выключился, выдохся и теперь смотрел себе под ноги, не решаясь ни на кого поднять глаза.

— Возьми стул и сядь, — сжалился над ним Савельев. — Степан, подай ему стул.

Стёпка с готовностью выполнил просьбу и тут же, повернувшись к Павлу Григорьевичу, заговорил про рубашку Кира, её таинственное исчезновение и про пузатый портфель Рябинина.

— Видите, всё сходится!

— Сходится, — задумчиво согласился Савельев.

В комнате воцарилась тишина, все ждали, что скажет Павел Григорьевич, но он молчал. Вера не выдержала. Она чуть подалась вперёд, на её глазах снова блеснули слезы, и она зло выкрикнула:

— Ну что вы все молчите, а? Павел Григорьевич, и вы тоже! Скажите… сделайте что-нибудь. Неужели этому трусу вот так всё сойдет с рук? Если бы не этот гад… если б не этот стукач, дед был бы сейчас жив!

Павел Григорьевич внимательно посмотрел на Веру. Под его спокойным взглядом она замолчала, нервно закусила губу, но ярости и злости в её глазах не поубавилось.

— Всё не так просто, как тебе это представляется, Вера, — негромко сказал Павел Григорьевич. — Даже если бы… — он чуть запнулся, не смог сразу выговорить Сашкино имя. — Даже если бы Александр пришёл ко мне или к твоему деду сразу же после того, как услышал этот разговор, и всё рассказал, ему бы вряд ли поверили.

— Почему? — тихо спросил Марк.

— Потому что трудно, если не сказать — невозможно, поверить тому, кому ты не доверяешь.

Злость и ненависть в Вериных глазах уступили место удивлению и затем пониманию.

— Да, Вера, да. Представь себе ситуацию, когда к тебе приходит человек, которого ты считаешь стукачом, двойным агентом, и начинает рассказывать, что кто-то из тех, кому ты доверяешь, ну скажем… — Савельев обвел глазами ребят, остановился на Мите и чуть заметно улыбнулся. — Скажем, Митя. Так вот, приходит такой человек и говорит, что Митя замыслил против тебя что-то недоброе. Ты бы поверила?

— Нет, конечно!

— Вот видишь.

— Нет, ну погодите, — подал голос Степан. — Неужели вы не стали бы ничего выяснять? Ну хоть что-то.

— Стали бы, — устало согласился Павел Григорьевич. — Обязательно стали бы. Только вот методы, которые Алексей Игнатьевич использовал, они… как бы это получше сказать… не всегда приводили к выявлению истины. Силовое воздействие очень часто даёт только пятидесятипроцентную гарантию.

— Что это значит? — снова спросил Марк.

— Это значит, — насмешливо ответил Лёнька вместо Павла Григорьевича. — Что, если фактическая информация совпадает с тем, что хочет услышать тот, кто выбивает показания, то получается, подозреваемый скажет правду, а если нет, то выбитое признание будет полностью ложно. Пятьдесят на пятьдесят.

— Всё правильно, — кивнул головой Павел Григорьевич. — Насильственные методы несовершенны. А человек, из которого силой выбивают показания, часто говорит то, что от него хотят услышать. Вон Кирилл это хорошо знает. Да, Кирилл? — Савельев повернул голову к Киру.

Кир зябко повёл плечом. Воспоминания о первой в его жизни встрече с генералом Ледовским были не из приятных. Ника при словах отца нахмурилась, её тонкие брови чуть изогнулись.

— Кирилл как раз ничего вам и не сказал! — сердито выпалила Вера.

— Кириллу просто повезло. И…

На рабочем столе, прямо рядом с Киром, резко и тревожно зазвонил телефон. Кир вздрогнул, а Павел Григорьевич, прервавшись на полуслове, оторвался от спинки кресла, на которую он всё ещё облокачивался, подошёл к столу и снял трубку. Он не успел ничего сказать — на другом конце сразу заговорили, вероятно, о чём-то очень важном, потому что Савельев слушал, не перебивая. Наконец, по его холодному и спокойному лицу пробежала тень брезгливости, и он негромко произнёс:

— Вадим, ты пьян что ли?

От этих слов Кир неожиданно для себя засмеялся, но тут же заткнулся под взглядом Савельева.

— Что за чушь ты несёшь, Вадим?

Невидимый собеседник Савельева снова что-то заговорил. Кирилл, поскольку он стоял ближе всех, слышал голос, раздававшийся в трубке — торопливый, порывистый, но слов было не разобрать.

— Хорошо, — опять сказал Савельев, дождавшись паузы, образовавшейся в лихорадочном монологе, и с нажимом повторил. — Хорошо. Я приду. Да, в девять. Я понял куда, Вадим. Прекрати истерику.

Павел Григорьевич положил трубку, тяжело опёрся о край стола и постоял так где-то с минуту, видимо, переваривая полученную информацию. Потом выпрямился, засунул руки в карманы и неожиданно тепло улыбнулся всем.

— Ну, ребята, вы молодцы, что пришли и рассказали. Спасибо. А теперь… извините, мне придётся отлучиться — дела.

— Папа, ты куда-то уходишь? — Ника приподнялась с места.

— Ненадолго, рыжик. Вернусь, ты ещё спать не ляжешь. Степан, — Павел Григорьевич посмотрел на Стёпку. — Скажи отцу… а нет, не надо, — он махнул рукой. — Ничего не говори.

Он направился к двери, но проходя мимо стула, на котором сидел Сашка Поляков, остановился, внимательно посмотрел на Сашку и произнёс:

— Не знаю, решился бы я на твоём месте на такое признание. Честно — не знаю. Но… спасибо. Должен сказать, это смелый поступок, — и Павел Григорьевич вышел из кабинета.

***

До КПП Кирилла с Сашкой проводили Ника и Стёпка. Остальные решили ещё задержаться, и, наверно, им было что обсудить, но уже без Сашки. Вера, которую слова Павла Григорьевича мало убедили, процедила сквозь зубы, прожигая Сашку полным презрения взглядом:

— А теперь пусть убирается, — и зыркнула заодно на Марка, который на этот раз не решился никому возразить.

— Я тоже пойду, — Кир нащупал в своём кармане твёрдую фотокарточку Ники, провёл пальцами по гладкому пластику. Непонятно почему, но это успокаивало.

— Ты-то можешь остаться, это он пусть уматывает отсюда.

— Да нет, поздно уже.

Если бы остаться попросила Ника, Кир никуда бы не ушёл — и плевать на поздний час и на присутствие Васнецова, но Ника промолчала. Вернее, что было гораздо хуже, сказала:

— Пойдёмте. Мы со Стёпой проводим вас до КПП.

Ей совершенно незачем было идти и провожать их с Сашкой — они бы прошли и так, по Сашкиной отметке в пропуске, но она пошла, словно хотела самолично убедиться, что они уберутся с её этажа. Что он, Кир, уберётся. И, поняв это, Кирилл вспыхнул и резко отвернулся.

— Ты к себе сейчас? — поинтересовался Кир у Сашки, когда они остались вдвоём на общественном этаже.

За их спиной остался пройденный КПП и лестница, ведущая наверх, по которой уходили Ника и Стёпка. Кирилл не хотел смотреть, но всё равно смотрел. Васнецов протянул Нике руку, и она, не колеблясь, вложила свою маленькую ладошку в его большую и сильную ладонь, их пальцы переплелись, и это чужое нежное прикосновение больно царапнуло, снова вскрыв плохо заживающую ранку.

— Да, к себе, хотя…

Кирилл обернулся. Сашка озабоченно рылся по карманам.

— Чёрт, — он поднял глаза на Кира. — Я, кажется, ключи от квартиры в больнице забыл. Вынул зачем-то, как дурак, из кармана, и, наверно, оставил там в палате, на тумбочке.

— Ну ты даёшь! Пойдём вниз тогда. Может, ещё успеешь до комендантского часа туда и обратно.

— Успею, наверно, — Сашка сказал это так обречённо, что Кирилл всё понял. Поляков боялся встретиться там с Катей.

— Ладно, пошли. Чего теперь, — Кир хлопнул Сашку по плечу. Тот вздрогнул и выдавил из себя что-то похожее на улыбку.

Красные цифры часов над будкой КПП, рядом с которой они стояли, показывали начало девятого. С общественного этажа ещё можно было уехать на двух лифтах: северном или восточном.

— Погнали на северный!

Кир, на дожидаясь Сашкиного ответа, развернулся и побежал. Ехать на восточном лифте, на котором по вечерам отвозили мусор на подземный уровень, к мусоросжигательным печам — двадцать минут трястись среди вони мусорных пакетов — не больно-то хотелось. А северный лифт должен быть отправиться буквально через пять минут.

Они успели. Забежали в лифт почти самыми последними. На их счастье, охранник, проверявший их пропуска перед тем, как пропустить в лифт, сделал знак лифтёру подождать, и тот, хоть и покривился недовольно, но ослушаться охрану не посмел.

Лифт был почти пуст. Не считая лифтёра и Кира с Сашкой, в нём ехала только какая-то парочка, которая, по всей видимости, возвращалась вниз после прогулки по общественным садам, трое рабочих и семья с двумя маленькими детьми.

Кир с Сашкой отошли подальше ото всех, к противоположной от двери стене, Кир по привычке опустился на корточки, и Сашка последовал его примеру.

Лифт медленно тащился вниз, слышен был скрип и скрежет старых тросов. Один из детей, тот, что помладше, противно хныкал — шиканье матери не помогало, а отец, красный от стыда и злости, видимо, не решался отвесить при всех своему раскапризничавшемуся отпрыску подзатыльник. Кир усмехнулся про себя, подумал, что у его отца бы не заржавело — если бы Кир в таком возрасте задумал ныть у всех на виду, ему бы от отца прилетело сразу, надавал бы по шее при всех и крепким словцом бы ещё припечатал. Интересно, у Сашки тоже батя на руку тяжёл?

Кир покосился на Сашку. Тот сидел, подтянув к подбородку ноги, смотрел куда-то перед собой.

Странная штука жизнь, подумал Кирилл. Вот он, например, должен Полякова презирать. Как Вера. Или как Васнецов с Лёнькой. И не без оснований — ведь есть же за что-то. Но вместо этого он сидит сейчас с ним в лифте и думает, как дурак, надавал бы Сашкин отец ему по шее, если б Сашка ныл, как этот мелкий пацан, который уже всем, включая своих родителей, изрядно надоел, или не надавал. И сочувствует ему. Вообще, в целом сочувствует.

До Кира вдруг дошёл смысл сказанного Савельевым. Про смелый поступок. Там наверху эти слова слегка удивили его, а теперь он вдруг понял. У Полякова не было никакой необходимости признаваться в этом. Более того, это признание делало его окончательным изгоем. Даже в глазах Кати, обладающей редким даром понимания и прощения, этот Сашкин проступок, мелкая трусость, подлость, его молчание, которое — что бы там ни говорил Павел Григорьевич — могло бы предотвратить случившуюся трагедию, всё это подводило жирную черту под их отношениями. И Сашка, с его-то умом, не мог не понимать этого. И всё же он рассказал про подслушанный разговор.

— Зачем?

Кир и сам не заметил, как сказал это вслух.

— Что зачем? — обернулся к нему Сашка.

— Зачем ты признался? Сейчас? Ведь никто никогда бы не узнал. Ведь тебя же не видели, так?

— Так.

— Тогда зачем? А?

*************************************************

навигация по главам

Башня. Новый Ковчег-1

Оставить комментарий

Популярные посты:

niger

Правда о микрозаймах: как выбрать МФО и не попасть на скрытые комиссии

mihailgurevitch

АНАПА: НЕ КУПАТЬСЯ

pro100_mica

Фото дня от Валерия Плотникова

chern_molnija

А как вы преодолеваете свое чувство белой вины?

obezzyann

Мы одних электронов. Фраза 73. Ответ

megard

Северный Кавказ 2025. Кармадонское ущелье

von_hoffmann

Как сократить число мигрантов-курьеров?

greenorc

No comments

e_kaspersky

Большой Будда Гонконга - наконец-то был и видел.

• Ранее
• Архив