Баба Света

Б А Б А   С В Е Т А

Для нас, одурманенных молодостью, здоровьем, способных хохотать по поводу и без повода, это сочетание слов было необычным, забавным и умилительным: люди постарше — родители, дедушки, бабушки — носили тогда другие имена, более подходящие к слову «бабушка», например, Катя, Маня, Дуня. А тут вдруг — Света. На самом деле у неё было редкое имя — Секлета, по метрике — Секлетиния. За глаза её называли по фамилии - баба Мовчанка, потому как муж был Мовчан.

Услышав однажды от Усти Чухлебовой, жившей рядом со «стоумовыми» украинцами, что тётка Мовчанка — Секлета, мы решили спросить у самой носительницы непривычного имени. Ну, на самом деле, как обратиться к ней — тёть Секлета? Насмеявшись до слёз от такого чуднОго обращения, приняв озабоченный, серьёзный вид, нахмурив для важности лоб, одна из подружек как бы между прочим выдала: «Тёть, а как вас зовут?»

Немного приподняв голову с тяжёлым узлом рыжеватых волос на затылке, растянув губы в доброй улыбке, она тихо ответила на украинский манер, ударяя на второе открытое «э»: «Сэклэта».

С минуту мы молчали, не зная, что сказать, молчала и улыбчивая Сэклэта, с интересом смотря на нас крупными , чуть прикрытыми глазами.

• Ой, так и язык сломается. Можно, мы будем называть Вас Света?

Приятно хохотнув внутренним грудным голосом, просто, по-доброму согласилась: «Та можно. А то и взаправду язык сломается. Шо тогда делать?»

Нам посмеяться было — мёдом не корми. Хватали тётку за руки, прижимались к чуть выпиравшему животу, неизменно повязанному фартуком, повторяли на разные лады: тётя Света, Светочка, Светулька... Она смеялась вместе с нами сдержанно, голос у неё был низковатый и какой-то бархатный.

Часто мы прибегали к Мовчанам ни за чем, вроде бы к подружке, к Сэклэтиной дочери, на самом же деле в груди прыгал тёплый мягкий комочек — пообщаться со Светочкой, так мы называли её между собой.

Зимой, забравшись на тёплую печь, «учили уроки» с хозяйскою дочерью, Раей. Какие там уроки, когда Светочка пекла пирожки!

• Тёть Света, Вы читать умеете?

• Та трошкы вмИю.

А чтиво для Сеточки у вечно хохотавших девчат уже было готово. Крупными чёрными буквами на голубой обложке истерзанного черновика было написано: Блокнот для записи. На мягкой бумаге хорошо отодрались первые два слова, с последнего стёрли начало — приставку «за». Оставшееся подставили к глазам бабы Светы — читай.

Женщина долго всматривалась, серьёзно сдвинув брови, потом медленно, по слогам произнесла — пи-си. Девчата тряслись от смеха, а она спокойно стояла, блаженно улыбаясь.

• От, нычисти души, шо прыдумалы.

Вскоре забывшая про шалости девчат Света подала на печь тарелку с духмяными золотистыми пирожками.

• А урокы повчилы, дурносмихы?

• Ой, тёть Светочка, да мы про них уже и забыли.

Уминая пирожки, уточняли про себя тихонько: мы про них забыли, без «уже».

Особенностью одежды бабы Светы были фартуки. Она меняла их в зависимости от праздников и будней, от степени загрязнённости работы. По воскресеньям и святым дням на ней красовался светлый, с рюшами фартушек, обязательно с карманом — одним или двумя по бокам. Для кухни предназначался передник потемнее и проще по крою — прямой и более глухой, закрывавший не только живот, но и грудь, почти до шеи. Работая в огороде, Света надевала «гончирку», коричневый или чёрный сатиновый, видавший виды фартук. В него собиралось всё, что нужно для варева: цибуля, морковка, всякая зелень. Картошку доставлял с огорода дед Мовчан: брал ведро, лопату и, накопав цибарку с верхом, приносил на кухню. Это считалось мужской работой. Поднимать тяжести бабе Свете не разрешалось.

Ушли в прошлое наполненные семейными заботами годы, давно нет Мовчановой хаты, от летней кухни, откуда шёл запах свежесваренного украинского борща, остался небольшой глиняный бугорок. В саду уцелели две старые груши да раскидистый грецкий орех. Кругом заросли сирени, акации, сливы. Тишина, лишь негромкий пересвист каких-то птиц и редкое «во веки веков» иволги, которая прячет свой ярко-жёлтый наряд в густоте листвы.

И всё-таки не верится, чтобы в этом счастливом семейном уголке ничего не осталось от его обитателей. Наверное, живут их души, оставив бренные тела своих хозяев по разным городам и весям. Лучше, чем здесь, им никогда и нигде не было.

Глазам представляется идущая по дорожке сада баба Света: на чисто вымытой голове кудрявятся отросшие рыжеватые волосики, выбившись из гладко причёсанного пучка. Никто из посторонних никогда не видел Бабу Свету с распущенными волосами. Она, как та иволга, прятала свою красоту от чужих глаз, позволяя любоваться ею только одному человеку — Ивану, заботливому батьке, который обращался к ней не по имени, а как бы от всей семьи — мамо.

Тихо. Вечное умиротворение, в котором хранятся тайны человеческого бытия.