армия советских голодранцев накинулась на ширпотреб в магазинах захваченной Польши

man_with_dogs — 05.01.2011 Хорошо в стране Советской жить...
О том, как хорошо было жить в стране Советов можно почитать в воспоминаниях поляков, которые столкнулись лицом к лицу с советской армией в 1939 - армией голодранцев. И учтите, что армия тогда обладала высоким социальным статусом - ТАМ КОРМИЛИ! А в загранке можно было накупить шмоток и спекульнуть на родине или для себя прибарахлиться:

Первые впечатления связаны с красноармейцем, прибывшим из нищей, голодной страны: «Трудно было поверить, что большевистские солдаты так оборваны. Автоматы висели на веревочках, а вместо ремней солдаты были подпоясаны тряпками. Лошади выглядели как скелеты [...][6]. Вступившие в Гродно в сентябре 1939 г. «красноармейцы не знали, как есть масло. Они мазали его на пирожные с кремом [7].

В занятом Красной Армией Львове «советские солдаты и офицеры десятками покупали циркули, пуговицы, пачки тетрадей и мыло килограммами. Магазины с тканями за несколько дней были опустошены»[8]. Об особом пристрастии советских солдат и офицеров к наручным часам неоднократно упоминается не только в письменных свидетельствах («покупали по пять, по десять часов», «покупали часы, велосипеды, разные ткани и другие дорогие вещи»[9]),

...у Т. Виттлина читаем: «два майора с интересом осматривали термос. Один из них честно признался, что был уверен, что это часовая мина [...] Кто-то притащил продавать диван с постелью в автоматически открывающемся ящике. Капитан авиации [...] засомневался в том, что во время сна в ящике на этой постели защелки на пружинах ночью не захлопнутся и человек не задохнется[10].

О том, как жили простые люди, можно почитать тут:
http://community.livejournal.com/antisovetskie/231212.html
Федор ХУДЯКОВ в воспоминаниях“Прожитое и пережитое”:
"Утро 22 июня, воскресенье, Мы с женой Аней в 4 часа утра заняли в продовольственном магазине очередь за сахаром (в руки давали по полкило). Магазин должен был открыться в 7 часов утра... Не помню, удалось ли нам купить сахар, так как около 7 часов, перед самым открытием магазина раздался вой сирены, и по правилам люди из очереди стали разбегаться по домам, ругаясь, что не вовремя началась “учебная тревога”... Я побежал на базар. Выйдя на базарную площадь, я удивился - милиция разгоняла базар, не стесняясь в методах, прикладами винтовок била бутыли с молоком, глечики со сметаной и ряженкой, ногами разбрасывая разложенные на земле овощи. На линии трамвая остановилось несколько вагонов. Пассажиры ехали в основном на вокзал к пригородным поездам, планируя выходной день провести в дачных местах - в Буче, Ворзеле, Боярке и других. Сидели и тоже возмущались, что опаздывают к поездам. А сирены выли не переставая. Вдруг раздались выстрелы зениток, и я увидел в чистом голубом небе разрывы снарядов...»

Удивительно ли, что при совке, когда даже за сахаром приходилось стоять в очереди с 4 часов ночи, армия - была сборищем голодранцев?
Тему, кстати, уже затрагивал в связи с мемуарами Евфросиньи Керсновской из Бессарабии и советско-нацистского парада в Бресте:

Керсновская:
Из танкетки текло что-то черное. Группа парней подталкивали друг друга локтями и хихикали.
...
Спустившись в долину, я оглянулась... И... удивилась: мои спутники отстали, спешились и шажком ползли, ведя коней в поводу. Вот те и на! И это – конники?

Сарычев В.С. В поисках утраченного: Кн.2. – Брест, 2007
Борис АКИМОВ (1912 г. р.):
Ближе солдат-«освободителей» рассмотрел в последующие дни. За танкистов не скажу, а вот входившая в Брест со всех направлений пехота поразила бедностью и неопрятностью. В голову полезли сомнения: какую ж нам жизнь несут?

Станислав МИРЕЦКИ (1921 г.р.):
Красноармейцы шли вслед за немцами. Они совершенно не были на них похожи: шли тише и не печатали шаг коваными сапогами, так как были обуты в брезентовые ботинки. Ремни у них были также брезентовые, а не кожаные, как у немцев. Кони, тянувшие советские орудия, были малорослы и неприглядны, упряжь лишь бы какая...

Светозар СИНКЕВИЧ (1924 г. р.):
Ведь это наши, русские! На небольших грузовых машинах сидели солдаты в странных остроконечных шлемах. Поперек грузовика были положены сосновые доски, служившие сиденьем для бойцов, как тогда называли солдат. Лица у них были серые, небритые, шинели и короткие ватные куртки как будто с чужого плеча, голенища сапог из материала вроде брезента. ... Я был очень удивлен убогим видом и какой-то странной необщительностью моих соплеменников...

По наводке:
http://community.livejournal.com/antisovetskie/233837.html

---

http://vostslavia.narod.ru/conference1939/Tikhomirova1939.htm
Международная научная конференции
«ЗАПАДНАЯ БЕЛОРУССИЯ И ЗАПАДНАЯ УКРАИНА В 1939–1941 ГГ.: ЛЮДИ, СОБЫТИЯ, ДОКУМЕНТЫ»
Тихомирова Виктория Яковлевна (Москва, д.ф.н., доцент МГУ им. М.В. Ломоносова)

Советский человек на Кресах в 1939 – 1941 гг.: свидетельства очевидцев и художественные образы

На занятую Красной Армией территорию вслед за ее регулярными частями вступали оперативные отряды НКВД. Они составляли списки «социально опасных» и неблагонадежных лиц, куда попадала, в первую очередь, интеллигенция. Начались повальные аресты поляков, отправка в лагеря тысяч интернированных солдат и офицеров – участников сентябрьской кампании (позднее они были расстреляны), затем массовое принудительное выселение польских граждан в отдаленные районы Советского Союза и их борьба за выживание. В период с 1940 по 1941 г. было проведено четыре крупных депортационных высылки. Эти события оставили в историческом сознании поляков тяжелый отпечаток, превратившись в крайне болезненные воспоминания. Каким же сложился в их памяти образ советского человека, оказавшегося на польской земле в сентябре тридцать девятого года?

Безусловно, лучшим исследовательским материалом является документальная литература, прежде всего мемуаристика. Особую роль в реконструкции процесса, связанного с формированием представлений о другом народе, наука отводит подлинным свидетельствам очевидцев, поскольку в них содержатся прямые высказывания, позволяющие судить не только об отношении к проявлениям другого национального «я», но также об изменениях в собственном национальном сознании[1]. Наиболее ценными с этой точки зрения являются сообщения, записанные по горячим следам.

Исходным материалом для попытки реконструкции представлений поляков о советских людях, сложившихся в результате их близкого контакта, послужила книга Яна Томаша Гросса «В сороковом нас сослали в Сибирь. Польша и Россия 1939 – 42» (Лондон, 1983)[2]. В нее вошла часть архивных документов из фондов американского Гуверовского института. Детские записи представляют большой интерес, т.к. изобилуют деталями и подробностями, отсутствующими в сообщениях взрослых поляков. Поэтому они являются уникальным историческим, социологическим и литературным документом, который мы рассматриваем в ряду других источников, содержащих достоверную информацию.

Кроме того к анализу была привлечена парабеллетристика и художественная проза известных писателей-эмигрантов, чьи произведения содержат богатый фактографический материал: фрагменты воспоминаний Беаты Обертыньской «В доме неволи» (Рим, 1946)[3], цикла рассказов Тадеуша Виттлина «Дьявол в раю» (Лондон, 1951)[4], а также романа Юзефа Мацкевича «Дорога в никуда» (Лондон, 1955)[5].

Трудность в воссоздании представлений поляков о гражданах СССР состоит в том, что в основе личных наблюдений лежали не только объективные обстоятельства, но и целый ряд субъективных факторов. О пережитом свидетельствовали люди разного возраста, мировоззрения, социального статуса, особенностей характера, опыта общения с советскими людьми, которые вели себя по-разному. Тем не менее мозаика разрозненных оценок и описаний складывается в некое единство, в котором можно уловить повторяющиеся элементы. Они формируют общий взгляд на СССР и советского человека.

Первые впечатления связаны с красноармейцем, прибывшим из нищей, голодной страны: «Трудно было поверить, что большевистские солдаты так оборваны. Автоматы висели на веревочках, а вместо ремней солдаты были подпоясаны тряпками. Лошади выглядели как скелеты [...][6]. Вступившие в Гродно в сентябре 1939 г. «красноармейцы не знали, как есть масло. Они мазали его на пирожные с кремом [7].

В занятом Красной Армией Львове «советские солдаты и офицеры десятками покупали циркули, пуговицы, пачки тетрадей и мыло килограммами. Магазины с тканями за несколько дней были опустошены»[8]. Об особом пристрастии советских солдат и офицеров к наручным часам неоднократно упоминается не только в письменных свидетельствах («покупали по пять, по десять часов», «покупали часы, велосипеды, разные ткани и другие дорогие вещи»[9]),

Осознаваемое поляками культурное различие наиболее ярко выступает в художественных текстах, авторами которых были известные писатели с уже сложившимися до войны представлениями о советской России. В их описаниях новой реальности присутствует явное стремление к самоидентификации, переживание своей польскости. К примеру, у Т. Виттлина читаем: «два майора с интересом осматривали термос. Один из них честно признался, что был уверен, что это часовая мина [...] Кто-то притащил продавать диван с постелью в автоматически открывающемся ящике. Капитан авиации [...] засомневался в том, что во время сна в ящике на этой постели защелки на пружинах ночью не захлопнутся и человек не задохнется[10].

Множество примеров показывает, что осознание себя цивилизованной нацией усиливало в польской среде положительную самооценку. В свою очередь, это порождало чувство культурного и интеллектуального превосходства и вместе с тем активизировало стереотипный образ мышления, отделявший поляков от их окружения.

Мрачных красок в общее мнение о советских людях добавляло грубое, а со стороны работников НКВД, в особенности низшего надзорного персонала, жестокое обращение с поляками. Иногда в свидетельствах очевидцев описания таких фактов занимают специальные рубрики, например: «Отношение властей НКВД к полякам (методы допроса, пытки, наказания, коммунистическая пропаганда, информация о Польше и т.п.)»[11].

В польском понимании советский человек являлся антиподом «культурному европейцу» и изображался «дикарем», «варваром», в котором подчеркивались азиатские черты.

Личностное пространство советского человека (мимика, жесты, тон голоса, манера поведения, внешний вид) вызывало в поляках антипатию и чувство своей обособленности.

Что касается советского человека как носителя образа СССР – его морали, мировоззрения, культуры, скроенной по стандартному идеологическому лекалу, – то все это безоговорочно отвергалось как антагонистическое. Острую негативную реакцию тех, для кого католицизм был абсолютным мерилом национального духа, вызывал преобладавший в советском обществе воинствующий атеизм.

За прибывшими с востока советскими людьми закреплялись представления о нечистоплотности и тотальной загрязненности их среды обитания:

В польском понимании установление советской власти проявлялось в следующем: 1. Допущении к власти преступных и маргинальных элементов, а также людей с мстительным характером. 2. Заигрывании с евреями и частично с украинцами, обещаниях выделить им земельные наделы (что иногда имело место), а также привлечении их к разведывательной деятельности в деревнях и городах. 3.Неустанной пропаганде коммунистического счастья, отрывающей людей от работы в поле и дома (например, их заставляли угрозами участвовать в митингах и чтении конституции). 4. Использовании методов устрашения путем постоянных ревизий оружия и предметов спекуляции, непрерывной слежки за поведением и реакцией польского населения, а также натравливания украинцев на поляков. 5.Экспроприации торговцев и ремесленников с целью создания кооперативов. 6.Разграблении помещичьих усадеб и домов польской и украинской интеллигенции. 7. Введении ограничений на товары первой необходимости[12].

Распоряжения, издаваемые непосредственно после занятия конкретных территорий, включали: 1. Регистрацию кадровых офицеров и резервистов, в том числе вышедших в отставку, а также всех, кто проходил службу в польской армии. 2.Регистрацию движимого и недвижимого личного имущества. 3. Регистрацию беженцев. 4. Призывы вернуть все банковские кредиты и задолженности, а также оплатить государственные налоги и коммунальные платежи. 5. Отказ от выплаты пенсий и сберегательных вкладов или их ограничение в пределах определенной суммы (приводится цифра в 300 злотых). 6. Фальсификацию истории польского народа с помощью карикатур и искажения фактов. 7. Реорганизацию школьного образования, самоуправления, судопроизводства, финансовой системы, железнодорожного транспорта и др. 8. Устранение церкви из общественной жизни. 9. Исключение польского языка (а позднее и украинского) из всех сфер социальной жизни и замещение их русским языком[13].

Личный опыт тех, кто столкнулся с советской властью в 1939 – 1941 гг., формировал однозначно отрицательный образ, который опирался на давно бытующий стереотип восточного соседа – негативный или, в лучшем случае, амбивалентный. Помимо конкретных фактов свидетельства очевидцев содержали мощный эмоциональный заряд, который удерживался не в последнюю очередь благодаря потоку метафор.

«Русское» не отделялось здесь от «советского», даже если речь шла об этнической принадлежности. Лексема «русский» и ее производные с нейтральным значением ('Rosjanin', 'Rosjanka', 'Rosjanie'), а также традиционное прозвище «кацап» ('kacap'), хотя встречаются в текстах, однако уступают напору других названий, обладающих яркой оценочностью характеристик, которые выражают неприязнь в отношении СССР и его граждан: «москали» ('Moskalе'[14]), «красные преступники» ('czerwoni zbrodniarze'[15]), «восточные оккупанты» ('wschodni okupanci'[16]).

Чаще всего использовались слова bolszewik[17] и sowieci (пренебрежительное определение всех жителей СССР) от Sowiety (Советы). Лексема Sowiety в языке межвоенного двадцатилетия возникла как обобщенное название Советского Союза (Страна Советов) и с самого начала заключала в себе оценочный элемент. После вступления Красной Армии в восточные районы Польши это слово стало ассоциироваться в обыденном сознании со страной-захватчиком. Образованные от него производные, называющие жителей СССР (sowieci, а также формы мужского и женского рода – sowiet, sowietka[18]), не являясь, по мнению польского исследователя Александры Невяры, в строгом смысле этнонимами, содержат резко негативную оценку не только потому, что пришли «из языка врага», но главным образом в силу своей семантики, поскольку относились к названию недружественного Польше государства[19]. Еще больше усилилась отрицательная коннотация существительного bolszewik и его производных, функционировавших в польской речи с 1920-х гг. В отдельных случаях оно становится синонимом слова «враг».

Следует особо подчеркнуть, что в контексте всей литературы, получившей в 90-е годы XX в. собственный термин «лагерная» (от русизма łagier), анализируемый образ выглядит не столь односторонним. Было сделано много записей, разграничивших понятия «русское» и «советское» и тем самым раздвинувших общее представление о России и русских. В своей совокупности литература лагерной темы несла идеи терпимости, преодоления разделяющей народы неприязни. Но это произошло позднее, на основе личного и семейного опыта пребывания поляков в СССР.

[1] См.: Bokszański Z. Stereotypy a kultura. Wrocław, 1997. S. 111; Niewiara A. Moskwicin-Moskal-Rosjanin w dokumentach prywatnych. Portret. Łódź, 2006. S. 7.
[2] W czterdziestym nas Matko na Sibir zesłali”. Polska a Rosja 1939 – 42 / Wyb. i oprac. J.T.Gross, I. Grudzińska-Gross. Wstęp J.T. Gross. Londyn, Wyd. Aneks, 1983. Использовано издание: Warszawa, Wyd. Res Publica i Libra, 1990.
[3] Obertyńska B. (псевдоним M. Rudzka). W domu niewoli. Rzym, Bibl. „Orła Białego”, 1946. Использовано издание: Warszawa, Czytelnik, 2005.
[4] Wittlin T. Diabeł w raju. Londyn, Wyd. Gryf, 1951. Использовано издание: Warszawa, Wyd. Polonia, 1990.
[5] Mackiewicz J. Droga donikąd. Londyn, Wyd. Orbis, 1955. Использовано издание: Londyn, Kontra, 1989.
[6] „W czterdziestym nas...”. S. 82. Автор книги сохранил орфографию и пунктуацию оригинала.
[7] Ibid.
[8] Ibid. S. 103.
[9] Ibid. S. 151, 154.
[10] Wittlin T. Оp. cit. S. 37.
[11] „W czterdziestym nas...”. S. 357 – 361.
[12] Ibid. S. 291.
[13] Ibid. S. 292.
[14] „W czterdziestym nas...”. S. 254 – 255, 425.
[15] Ibid. S. 85.
[16] Obertyńska B. Оp. cit. S. 12.
[17] „W czterdziestym nas...”. S. 195, 227, 255, 259.
[18] Ibid. S. 77, 79, 99, 136, 173, 191, 250, 255, 290 et al.
[19] Niewiara A. Moskwicin-Moskal-Rosjanin w dokumentach prywatnych. Portret. Łódź, 2006. S.161.

---

Тоже самое, но в Эстонии, уже глазами самих красноармейцев-голодранцев:

http://liberea.gerodot.ru/a_hist/meltuhov01.htm
Мельтюхов М.И.
Материалы особых отделов НКВД о настроениях военнослужащих РККА в 1939-45 гг.

"Военно-историческая антропология". 2002. С. 306-318.

Новым испытанием для сознания личного состава Красной Армии стал ввод гарнизонов советских войск в Прибалтийские страны в октябре-ноябре 1939 г. Как показала перлюстрация писем военнослужащих из советских гарнизонов родным, больше всего их поразили магазины. "В настоящий момент нахожусь в Эстонии. В магазинах всего много, а покупателей нет, если зайдешь в магазин посмотреть, то набрасывают целую гору и глаза разбегаются во все стороны, простая мануфактура стоит не рубли, а копейки", - писал красноармеец Рудаков. "Когда приехали, нам выдали по 30 крон. Продукты здесь дешевле. На одну крону можно прожить сутки. Хороший бастоновый костюм стоит 60 крон, золотые часы можно купить за 80 крон, ботинки стоят 15-16 крон, очень дешевая мануфактура. Если бы платили, сколько получал я у нас, то за год можно сделаться капиталистом", - полагал красноармеец Овсянников.

"Много здесь есть в магазинах хороших вещей, - расписывал красноармеец Максимов. - Можно просто зайти в магазин и взять, т.е. купить, что только вам понадобится, начиная от иголки и кончая хорошим костюмом и хозяйской посудой различной формы. Я как зашел первый раз в магазин, так у меня глаза и разбежались. Ничего не могу понять: полный магазин мануфактуры всевозможной, какой только душа желает, и нет ни одного человека, не говоря уже об очереди. Кому чего надо, зайдет, купит и уходит".

"Нахожусь в Эстонии. Сапоги хромовые стоят здесь 20 крон, простые 11 крон, часы золотые 25 крон, пальто кожаное 60 крон, костюм у нас стоит 1.000 р., а здесь 80 крон. Так что, если бы нам разрешили брать в их магазинах, то я за свою получку весь магазин закупил бы за один месяц, но только не разрешают покупать", - сообщал красноармеец Антаков [28].

28. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 87. Л. 340-344.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив