Анонсированный сиквел: Как я работал в ФСБ

k_p — 09.04.2010 Итак, обещанный прежде сиквел. Эту историю я часто рассказывал раньше. В какой-то период жизни отечества она представляла лишь исторический интерес. Теперь, пожалуй, новые времена вернули ей публицистический пафос и известную назидательность. Итак: как я служил в ФСБ…

В ФСБ я не служил.

В 1983 году я поступил на филфак МГУ. На собрании, где нам объявили о зачислении, мальчиков попросили задержаться. Нам сказали, что мы должны отработать столько-то часов в «народной дружине», такой, мол, порядок. Наша повинность состояла в том, чтобы дежурить в общежитиях МГУ – с шести вечера до двенадцати, через день. Нас было четверо, юнцов, имевших глупость откликнуться на эту разводку. Потом, в позднюю перестройку об этом отряде «народной дружины» МГУ появится несколько публикаций, из которых станет ясно, что это был просто вербовочный центр. Но это я узнаю через шесть лет, а пока…

Помните ли вы первые месяцы после поступления в институт? Наверное, в жизни человека не бывает эпохи большей эйфории. Мы ничуть не тяготились своим дурацким делом: в каждой общаге была специальная комната этой самой дружины, там мы просиживали положенные часы, ненужные никому, и захлебывались разговорами обо всем. Пулеметом вываливая друг на друга все слышанное, прочтенное и усвоенное из жизни. Не хватало в первые вечера этих разговоров только одного. И мы решили это исправить.

Собираясь на очередное дежурство в ДАСе (на Шверника), мы купили дюжину бутылок пива. На входе в каждое общежитие тогда висело огромное объявление: «Пронос в общежитие спиртных напитков (включая пиво) запрещен. Приказом ректора студенты, проносящие спиртные напитки и распивающие их, подлежат отчислению». Поэтому пиво мы, разделившись на две группы, передавали через окно (комната народной дружины была на первом этаже). Передавая бутылки, я краем глаза увидел человека в соседнем окне, задумчиво стоящего у тюлевой занавески и глядящего куда-то в сторону. Но настроение не располагало к осмотрительности, слишком прекрасным выглядел предстоящий нам вечер. Мы открыли пиво, погрузившись в пену нашей веселой болтовни, развалились на стульях. И…

Раздался резкий стук и в комнату сразу вошли несколько человек. Кто-то из администрации и еще два невыразительных мужчины. Один был в кожаном каком-то пиджаке (это был тот, у тюлевой занавески). Нас, уже белых от ужаса внезапного прозрения, спросили, читали ли мы приказ ректора на входе?

Они что-то говорили, звонили нашему начальству из этой дружины-отряда. Нас трясло. Два или три года бесконечных репетиров, куча денег, страшное напряжение, мандраж, экзамены, ликование: я прошел! И вот так просто, неотвратимо и зло, через две недели после поступления… И впереди маячило чудовищное слово «армия». И не просто армия, над словом «армия» тогда, над всей страной, над всеми матерями и отцами нависала еще страшная тень от букв из слова АФГАНИСТАН.

Потом сказали, что звонит начальник нашего отряда и что я должен подойти к телефону. Я пошел к телефону. Этот мужик сказал мне что-то грозное, потом про отчисление и потом еще что-то в том духе, что мы должны постараться вести себя нормально. Я вернулся, а все уже сидели и заполняли какие-то анкеты. Это были плотные серые карточки с графами и насечками для того, чтобы писать печатными буквами. Фамилия, адрес, телефон, подпись… Мы время от времени слабыми голосами просили нас простить и обреченно заполняли эти отвратительные бумажки.

Они собрали их и внимательно прочли. Теперь, сказал пиджак, подождите в коридоре. Мы потянулись к двери, и тут я услышал фразу из кинофильма: А вас, Кирилл, мы попросим остаться.

Я не помню, сколько это продолжалось. Может быть, час, может, два. Для меня не было времени. Они показали какие-то удостоверения, я не помню, какие. Они говорили, что я должен помогать, от этого зависит участь моя и моих товарищей в коридоре. Потом они говорили, что они здесь не просто так, что их не интересует наше пиво, что они расследуют сложное преступление, был убит студент-иностранец. Что они знают про меня, им нужен я. Что мой друг и сосед по дому как-то замешан в этом деле, что они подозревают, что и я что-то знаю, может быть, даже замешан… Я спросил, какой друг? Они не ответили и вынудили меня назвать. Я сказал: «Игорь, что ли?» Был такой Игорь в нашем доме, но он ни коим образом не был моим другом. Они прокололись: полукивнули. У меня отлегло от сердца: значит, это не Фима, единственный, кто мог бы быть реальной нитью, значит, они все врут.

Я говорил, что я не отказываюсь помогать, готов рассказать все, что знаю, но подписывать ничего не буду. Они говорили, что должны дать ответ начальству, готовить приказ о нашем отчислении или нет. Я говорил: это что, шантаж? Они откатывали назад, что, мол, конечно, не шантаж, что я могу забыть про пиво. Этот круг с «шантажом – не шантажом» мы проходили раза три или четыре. Мне было шестнадцать лет, у меня было чувство человека, который висит на скале и держится из последних сил кончиками пальцев за ее край. И всю последующую жизнь я твердо знал, что никого не осуждаю из тех, кто не удержался.

Потом один сказал: «да чего тут говорить, в советской конституции записано, что помогать органам государственной безопасности и МВД – долг советского гражданина, ты нарушаешь конституцию, это уголовно наказуемо». Я спросил, в какой статье это сказано. Он сказал: в 31й. В моей английской спецшколе мы учили «топики» -- идиотские советские «темы» на английском языке. Я помнил «топик»: «31 статья конституции об интернациональном долге советского человека». Был у советского человека такой долг. Я сказал: в 31й статье конституции говорится об интернациональном долге советского человека. И понял, что удержусь.

В конце концов пиджак сказал: «твоя судьба в твоих руках, завтра в десять приедешь по такому-то адресу, кабинет такой-то, если не приехал, мы передаем документы на отчисление, только как ты потом будешь смотреть в глаза тем троим». Одному из тех троих, когда мы с ним отошли поссать, я кратко рассказал, как стоит вопрос. Он сказал: решать тебе. (Спасибо, К.!) Дома ничего не говорил, провел ужасную ночь. Утром сказал маме, что пошел в кино. Приехал на Большую Черемушкинскую, где трамвай делает красивый изгиб напротив старинной усадьбы, подошел к двухэтажному незаметному зданию из темного кирпича… (Шесть лет назад мы сменили квартиру, и теперь этот домик виден из моего окна. Мы ходим туда получать загранпаспорта.) Я постоял перед его дверьми минуты две. Развернулся и ушел.

Я пошел в кино. Оно было не в десять, как я сказал дома. А в одиннадцать.

Учась в университете, я многим рассказывал эту историю. Мне казалось, что это правильно, что это оградит меня от новых подобных приключений. Мне, кстати, в ответ тоже иногда рассказывали истории вербовок. Видимо, это было довольно плотно у нас. Передряга эта для меня окончательно превратилась в устную новеллу. И только когда совок рухнул, и стали мелькать у нас, а больше в Восточной Европе разоблачения бывших сотрудников, меня пронзила мысль об одной детали, о которой я напрочь забыл думать. Плотная серая карточка! У них осталась эта серая карточка, заполненная моей рукой. Она, возможно, будет ждать своего часа.

Кажется, самое время в этом признаться. На всякий случай. Да и история эта, повторюсь, в новом историческом контексте звучит как-то по-новому свежо. Так что в любом случае достойна быть рассказанной.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив