9 августа 2016 года умер скульптор Эрнст Неизвестный

von_hoffmann — 09.08.2024

Родился 9 апреля 1925 года.
В 1943-м ушёл добровольцем на фронт, служил в воздушно-десантных войсках. В конце войны был тяжело ранен, признан погибшим и «посмертно» награжден орденом Красной Звезды.

После войны Неизвестный преподавал черчение в Суворовском училище в Свердловске, в 1946-1947 годах обучался в Академии художеств в Риге, а 1947-1954 годах — в Московском художественном институте имени Сурикова и на философском факультете Московского государственного университета.

Эрнст Неизвестный по природе дарования ― скульптор-монументалист и потому был обречён на особые отношения с государством, которое в основном и является заказчиком крупных пластических форм. Отношения эти складывались непросто.
Хотя в начале его творческого пути могло казаться иначе. В 1950-е, эпоху «оттепели», Эрнст Неизвестный участвовал во всесоюзных выставках, получал премии за работы и побеждал в конкурсах.

Однако уже в то время нарастали противоречия со сложившейся художественной системой. Неизвестный вспоминал: «Разногласия с соцреализмом в институте возникали в первую очередь у фронтовиков... Их переживания, их жизненный опыт не соответствовали гладкописи соцреализма. Мы не теоретически, а экзистенциально выпадали из общепринятого, нам требовались иные средства выразительности… »

Апогея эти разногласия достигли в 1962 г., когда молодым авангардистам было предложено в числе других художников экспонировать работы на выставке в Манеже. Эта выставка стала поворотной не только для судьбы Эрнста Неизвестного; некоторые считают её началом сворачивания «оттепели»… Таковой экспозицию сделало посещение Никиты Хрущёва, заклеймившего художников отменной бранью, где самыми приличными словами были «дегенеративное искусство».

Эрнст Неизвестный, чьи работы также вызвали неудовольствие вождя, принялся горячо отстаивать то, что было ему дорого в искусстве, и мужественно завёл с ним спор. В конце беседы Хрущёв воскликнул: «Вы интересный человек, такие мне нравятся, но в вас одновременно сидят ангел и дьявол. Если победит дьявол, мы вас уничтожим, а если победит ангел, мы вам поможем». Эти слова предопределили судьбу скульптора в СССР: «ангела» разлива ЦК из него не вышло, имя его было вычеркнуто из списков членов творческого союза, и скульптор-монументалист практически лишился заказов. В 1976 г. году художник эмигрировал и до последних дней жил и работал в США.

Судьба Неизвестного в СССР ― это слепок попытки государства регламентировать все сферы жизни, включая нерегламентируемые, назначить нормативы там, где они немыслимы. Противостояние скульптора этой системе наиболее наглядно и драматично выразилось в споре с Хрущёвым, но в повседневности это была совсем другая, тактическая война ― долгая изнурительная борьба искусства с сонмом бумаг, порой многолетние «пробивания» разрешения поставить тот или иной монумент.

Когда осознаёшь, сколько сил скульптору приходилось затрачивать на бюрократические проволочки, поражаешься жизненной энергии, которой проникнуты лучшие из его реализованных работ. Это «Древо жизни» ― скульптура из семи лент Мёбиуса, обвивающих и соединяющих тысячи образов, лиц и символов, которые вместе образуют аллегорическое дерево в форме человеческого сердца ― источник всего живого (над этим проектом Неизвестный работал с 1950-х гг.; бронзовая скульптура была открыта в 2004 г. в вестибюле моста «Багратион» в Москве). Или «Орфей» (в наши дни известен по статуэтке телевизионной премии «ТЭФИ» ― уменьшенной копии скульптуры 1962 г.), который разрывает себе грудь и играет на струнах души. Или же барельеф на новом Донском кладбище, где, показывая скорбящих людей, художник в то же время изображает, как из сердца усопшего человека тянется к солнцу яблоня, до плодов которой дотрагивается маленький ребёнок. Эти и многие другие работы скульптора, созданные или оставшиеся на бумаге, не вписывались в «нормативную базу» искусства СССР.

Имеет ли право на победу в подобной системе настоящее и искреннее, но не нормативное? Судьба Эрнста Неизвестного не даёт решения этой проблемы. Можно ли считать реваншем реализацию нескольких его проектов в постсоветской России? Можно ли полагать, что персональная выставка художника в том самом Манеже в начале 2016 года восстановила справедливость, если спустя всего полгода его не стало и едва ли он успел вкусить общенародного признания на Родине? Вопросы открытые.

Есть в творческой биографии скульптора работа, содержащая некий ответ. Это ― надгробный монумент на могиле Никиты Хрущёва на Новодевичьем кладбище, выполненный… Эрнстом Неизвестным по завещанию… самого Хрущёва. Человек, который сделал невозможной творческую работу скульптора в России, доверил ему же подвести черту под его жизнью. Скульптор, немало претерпевший «благодаря» бывшему главе государства, не поддался искушению отомстить за старые обиды, но и льстить не стал, выполнив монумент из переплетения белого и чёрного: не отказывая в заслугах и не забывая о провалах...

Думается, это один из самых сильных памятников ― памятников победе человеческого над системным, которые Эрнст Неизвестный успел создать за свою долгую жизнь.

В своих воспоминаниях он так описывал историю с возведением надгробного памятника Никите Хрущеву:

«В день, когда умер Хрущев — и тут начинается некая метафизика и даже мистика — о его смерти я узнал от таксиста — и в тот момент, когда он мне об этом сказал, меня пронзила мысль, что мне придется делать надгробие. Как она возникла, я не знаю, но это факт.

После похорон Хрущева ко мне приехало два человека — это были сын Хрущева Сергей, с которым я до этого не был знаком, и сын Микояна, тоже Сергей, с которым я дружил и который меня поддерживал в самые тяжелые минуты. Меня несколько раз избивали, один раз даже избили до потери сознания, и очнулся я в квартире бывшего посла Меньшикова, где узнал, что меня подобрали Микояны. Сыновья Микояна приезжали в минуты моих самых острейших разногласий с Хрущевым.

Так вот, они вошли, осмотрелись и долго мялись. Я сказал: «Я знаю, зачем вы пришли, говорите!» Они сказали: «Да, вы догадались, мы хотим поручить вам сделать надгробие». Я сказал: «Хорошо, я соглашаюсь, но только ставлю условием, что я буду делать, как считаю нужным». На что Сергей Хрущев ответил: «Это естественно». «Я знаю, — сказал я, — что найдутся такие, кто обрушится на меня за мое решение. Я считаю, что это месть искусства политике. Впрочем, это — слова! В действительности, я считаю, что художник не может быть злее политика, и поэтому соглашаюсь. Вот мои аргументы. А какие у вас аргументы: почему это должен делать я?» На что Сергей Хрущев сказал: «Это завещание моего отца».

Позже мы к этой теме не возвращались. Но то, что Хрущев завещал, чтобы памятник делал именно я, было подтверждено польской коммунисткой во время его открытия. Она ко мне подошла и сказала: «Никита Сергеевич не ошибся, когда завещал вам сделать ему надгробие». Это же подтвердила и Нина Петровна Хрущева.

Возвращаясь назад, я должен сказать, что верха были обескуражены этим решением Хрущева, никому не приходило в голову, что дело повернется так. И три года мне не давали возможности поставить памятник. В данном случае мне пришлось использовать все свое знание социальной структуры советского общества. Семья Хрущева тоже знала эту социальную структуру, но она знала ее сверху и, оказавшись внизу, не имела понятия, как действовать. Мой же опыт человека, находящегося всегда внизу, мне очень помог. Я, по существу, действовал личным террором…

Ни одна инстанция не брала на себя последнего слова. И мне пришлось ловко вести этот бюрократический корабль. В конце концов, я довел его до того, что приказ поставить надгробие — оно было уже готово, и все равно не решались — исходил непосредственно от Косыгина. Это была сложная, ювелирная социальная работа.

Дело в том, что деньги, которые были отпущены на надгробие Хрущеву, предусматривали просто одну плиту с надписью, этого никто не боялся. Никто не предполагал, что обратятся ко мне. И никто не думал, что я соглашусь за очень небольшой гонорар сделать такую большую и дорогостоящую работу. И уж совсем никто не предполагал, что эта работа будет не просто бюст, нейтральная вещь, но в этой работе будет и мое отношение к Хрущеву, как к дуалистической фигуре, стоящей на границе двух времен, как фигуре, содержавшей в себе реальные противоречия.

В общем, надгробие получилось весьма дискуссионным. И, естественно, не могло не натолкнуться на сопротивление. Что происходило? Верха скидывали решение вниз, а низы ждали приказа сверху. В мою задачу входило спровоцировать верха принять решение, и я провоцировал это решение, как знал, вплоть до того, что главный архитектор города мне сказал: «Вы занимаетесь шантажом». Я сказал: «Да».

А к чему сводился шантаж? Я объяснял инстанциям: «Вы не даете мне установить надгробие совсем не потому, что у вас есть приказ — не ставить. Если бы это было так, вы бы со мной просто не разговаривали». Но нет, они разговаривали. И требовали, чтобы я изменил надгробие. Ну, например, сделал не черное и белое, а хотя бы серое, а еще лучше — просто портрет на канонической подставке. А самое лучшее — убрать портрет и оставить лишь надпись — словом, тысяча вариантов. Так вот, я говорил: «Раз вы со мной ведете переговоры, значит, нет решения верхов. Я скажу, чего вам надо бояться: если вы затянете дело — а Брежнев скоро едет на Запад, — я дам интервью, что он мне запрещает ставить надгробие Хрущеву. А он — ни слухом, ни духом. Когда возникнет скандал, я скажу, что виновато Главное архитектурное управление, во главе с Посохиным. И тогда попросят Тяпкина-Ляпкина — вот чего вам надо бояться, поэтому принимайте решение».

В конце концов, эти чиновники откровенно мне объяснили, что они действительно боятся, и советуют мне самому обратиться наверх. Тогда-то я и попросил Нину Петровну написать Косыгину. И когда она обратилась к нему, он разрешил. Я думаю, что для них, этих маленьких «аппаратчиков», это был праздник больший, чем для меня. Они чуть меня не целовали за то, что получили, наконец, приказ сверху поставить надгробие.

Открытие памятника происходило под дождем в третью годовщину смерти Хрущева в 1974 году. Были все члены его семьи и корреспонденты, была охрана. Никого не пускали на кладбище. Приехал Евтушенко, который пытался быть в центре внимания. Никто не произносил речей. И когда члены семьи повернулись и ушли, потому что им не нравилось, что Евтушенко произносит речи, в то время как они молчат, — я с Сергеем Хрущевым и пятью своими друзьями поехал на квартиру к Сергею. Он достал бутылку коньяка, которую Хрущеву подарил де Голль какого-то столетнего коньяка — и сказал: «Вот мой отец никогда не решился выпить этот дорогой коньяк. Сейчас мы выпьем его сами». И мы распили эту бутылку коньяка.

Сейчас, когда я уже несколько лет на Западе, я все чаще задаю себе вопрос: что же меня заставило покинуть Россию?
Главными, разумеется, были внутренние расхождения с советским мировоззрением. Нет, не в политическом плане, хотя в политическом они тоже были. Но основные мои расхождения с режимом носили, скорее, метафизический характер».

Использованы материалы http://www.taday.ru/text/2175212.html

Найдено здесь: https://vk.com/club216286676?w=wall-216286676_169148



или

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив