7 лет

mantrabox — 07.10.2011

Сегодня семь лет "Практике", и мне не хочется знать, что за никчемную жизнь пришлось бы жить, если бы два года назад мне не предложили сделать там спектакль, потом второй, а потом Эд как-то не устроил бы открытую репетицию в "Мастерской", не сел бы ко мне за стол и не сказал бы с подозрением: "Вы какая-то типа молодая и успешная, да?" - "Не говорите, саму раздражает".

Так в моей жизни появилось не более и не менее, чем ремесло; поэтом, как неоднократно замечено, работать странновато, как нельзя работать сероглазым человеком или доброй душой; а тут нужно было являться ко времени на репетиции, запоминать точки, чтобы вставать в свет, вести долгие беседы с актерами в буфете за мятным чаем, удивляться, что след от скотча, которым приклеивают к коже микрофон, не сходит несколько дней, учиться слушать, справляться с чудовищным волнением и - счастью коллективного творчества и труда; долгое время это понималось просто большим приключением, как и все, что было настоящего в моей жизни, мы уже пару лет с Георгом и Мишей к тому времени делали "Общество анонимных художников" в Театре.doc, вроде как, еще один безумный проект, и только сейчас, медленно, изумленно и, как обычно, позже всех, я осознаю, что это давно не игра, что Эд за два года перенастроил мне весь аппарат восприятия искусства, всю оптику вообще, что "Практика", а потом "Текстура" - это уже способ мыслить, смотреть, ощущать, и самая главная, самая серьезная работа из всех - потому что производится в основном над собой.

Полтора года назад в Индии все, что Эд предлагал мне делать, чтобы не обратиться со временем в больную инфантильную тетушку-литераторшу с голодными глазами - как и сама эта постановка вопроса - вызывало во мне жгучий, яростный протест; человек, который ничего не спросил обо мне, утверждал, что я неспособна толком работать, что я не хочу меняться, что мне нравится лелеять слабости и зависимости, что через пять лет моей любви к сладкому меня разнесет до бескрайности, что старости боятся люди, не умеющие жертвовать и отдавать, что женщина, у которой нет своей кухни, ничего не узнает о счастливой любви; он не спорил, он даже не давал мне язвить на эту тему, ему было искренне жалко меня и времени, которое я трачу на то, чтобы отстоять все свои любимые заблуждения; прошло полтора года, и вот я в изумлении обнаруживаю себя в кабинете у диетолога Аллы Борисовны в Одессе, выписывающей мне план питания на неделю, на беговой дорожке в "Формуле", одесском фитнес-центре, построенном в здании бывшего театра, и бассейн - это, собственно, сцена; руководящей по возвращении в Москву (и пока мама в санатории и ничего не знает) выносом из квартиры ненавистной старой мебели, из которой лежалый красный поролон валится, как требуха, красящей стены в комнате в белый с оливковым, чтобы легче дышалось, покупающей в Икее вожделенный письменный стол матового стекла, за которым, наконец, будет удобно (стол, за которым я просидела всю жизнь, был вообще-то обеденным, семидесятилетним, орехового дерева, на съезжающихся ногах, и все детство я сидела на трех толстых словарях, чтобы доставать до него локтями); на семинаре по сценическому искусству, к которому приходится, да, просыпаться три раза в неделю, а к хатха-йоге нужно будет просыпаться еще раньше на два часа, но я уже не отступлюсь.

Я пишу это из комнаты, которую люто проненавидела шесть лет, в которой ничего не стояло и не работало так, как бы мне нравилось или было удобно, и я злилась на мать и на жизнь, а теперь вот никуда мне не хочется больше, чем домой; из тела, с котором только начинается процесс примирения, - и это, парадоксальным образом, прямое следствие работы в "Практике" и наблюдений за Эдом - дерево и стекло, воздух и свет, скупая сценография, только подчеркивающая мощь и пронзительность текста, все без сахара и соли, принцип документальности, легкие конструкции, ничего избыточного, нарочитого, лишнего, приторного, громоздкого, предельная осознанность, пустоты и ниши, только усиливающие акустику, люди, преданные своей работе, лучше которой и правда мало что есть на свете, культ слова, культ труда, культ стройности, органическая непереносимость любого гнилого пафоса, назидательности, душного наигрыша, гремучего старперства, Индия, чайные церемонии, полумрак и такая специальная манера хохотать, что как будто лучи бьют от зубов, волос и чашки в руке.

Двадцать пять, и это год серьезного детокса, переосмысления, подведения баланса; изменения никогда не касаются чего-то одного; стоит похудеть, как хочется ремонта, и как только ремонт, сразу нужно новой работы и помириться с родителями; долго же пришлось драться за возможность не соблюдать никакого режима, презирать быт (Р. говорил: "Убей меня в тот день, когда я куплю себе шкаф") и сбегать из дому в любую страну по любому поводу, чтобы обнаружить, что порядок и дисциплина - это другая, главная свобода, что любишь себя не тогда, когда спишь подольше и ешь погуще, а когда преодолеваешь и учишься, что путешествовать веселее, предвкушая чашку хорошего какао в любимом длинном зеленом кресле, для которого ты рулеточкой вымерял место, встанет ли; что правы не те, кто любит тебя таким, каков ты есть - но те, кто способен видеть, каким ты будешь, те, кто доставит тебе максимум дискомфорта, лишь бы ты не слеживался, не растлевался, не заплывал самодовольным жирком; а театру семь, и так смешно дыхание перехватывает, когда думаешь, что все еще только начинается.

Posted via LiveJournal app for iPad.

Оставить комментарий

Популярные посты:

kauflen

Доверие к XPR: основные принципы ответственного инвестирования

365days

Ежедневный дайджест марафона #зимниесказки — 4 января

russiantowns

Геленджик. Город-набережная

pro100_mica

Память дня, Александр Абдулов

norg_norg

Прямая линия с Путиным

kwakin_misha

Деревенский лайфхак

tytgrom

21 декабря

matsam

Вечернее

jjnatt

О нарядах. Экономика должна быть экономной

• Ранее
• Архив