1922 год. Процесс митрополита Вениамина и его окружения.

niktoinikak — 04.10.2024 Цитирую книгу Русака "Свидетельство обвинения".
Я эту книгу читал давно, лет 20 назад, и именно процесс врезался в память. Сейчас встретил рецензию Краснова на неё

https://vtoraya-literatura.com/pdf/kontinent_056_1988_text.pdf стр 291.

- там есть автор, есть название - и нашёл книгу

https://www.libfox.ru/218279-vladimir-rusak-svidetelstvo-obvineniya-tserkov-i-gosudarstvo-v-sovetskom-soyuze.html

Краснов, кстати, отмечает неточность:
"Далее, следущие строки: «Вы спрашиваете, где преступная организация, - воскликнул Красиков, обновленец».
Между тем, Красиков был не обновленец, а коммунист, общественный обвинитель. И слова о том, что преступной организацией является Православная Церковь, принадлежат вовсе не Красикову, а адвокату Гуровичу, который произнес их в ироническом контексте." (и другая неточность - Русак пишет не Гурович, а Гуревич).

24-го марта 1922-го года в "Петроградской Правде" появилось письмо за подписью 12-ти лиц,
среди которых были и будущие столпы "Живой Церкви": священники Красницкий, Введенский,
Белков, Боярский и другие. Авторы письма решительно отмежевывались от остального
духовенства, укоряли его в контрреволюции, требовали немедленной и безусловной отдачи
всех церковных ценностей и т.д.
Надо, однако сказать, что несмотря на вызывающий тон письма, авторы его не могли не
признать (такова была сила правды), что следовало бы все-таки во избежание оскорбления
религиозных чувств православного населения, чтобы в контроле участвовали представители
верующих.
Нужно также заметить, что в числе подписавших письмо были лица просто недальновидные,
увлеченные своими товарищами и впоследствии глубоко раскаявшиеся в подписании этого
письма. Враги Церкви торжествовали. Раскол был налицо. Нужно было только всячески его
раздувать и углублять, а на это Советы мастера.
Петроградское духовенство было невероятно поражено и
возмущено письмом 12-ти, в котором оно имело полное основание усматривать все признаки
клеветнического доноса. На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторам
письма пришлось выдержать жестокий отпор.
Главным защитником выступления 12-ти был Введенский, произнесший пространную речь,
чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что он уже чувствует за собой
могущественную "руку".
Митрополит со свойственной ему кротостью постарался успокоить разбушевавшиеся страсти.
Для него самым главным было предотвратить кровавые столкновения между верующими и
властью.
Медлить было нельзя. Положение становилось все более напряженным. Было решено
вступить в новые переговоры с властью, и по настоянию митрополита задача эта была
возложена на Введенского и Боярского, как на лиц, удовлетворяющих власть. Этот выбор
одобрили.
Новые посланцы быстро уладили дело. Между митрополитом и Петроградским советом
состоялось формальное соглашение, изложенное в ряде пунктов и напечатанное в "Правде"
в начале апреля. Кое-каких уступок для Церкви все-таки удалось добиться. Самое
существенное было то, что верующим предоставлялось право заменять подлежащие
изъятию церковные предметы другим равноценным имуществом.
Митрополит обязался, со своей стороны, обратиться к верующим с соответствующим
воззванием, которое и было напечатано в том же номере газеты. В этом воззвании
митрополит, не отступая от свой принципиальной точки зрения, умолял верующих не
сопротивляться даже в случае применения насилия при изъятии.
Казалось бы, с этого момента все споры и недоразумения между духовенством и властью
следовало считать законченными.
Изъятие проходило с большой интенсивностью. Серьезных препятствий не встречалось, если
не считать отдельных случаев народных скоплений и обоюдных оскорблений. В конце концов
изъятие было произведено всюду с таким успехом, что сам глава местной милиции вынужден
был констатировать в официальном донесении вполне спокойное проведение кампании.
Но грянул гром, и с совершенно неожиданной стороны.
Введенский. Белков и Красницкий, выдвинувшиеся за эти дни, - не желали останавливаться
на своем пути.
Благодаря содействию и подстрекательству врагов Церкви, перед ними открывалась новая
грандиозная перспектива - захватить в свои руки церковную власть и пользоваться ею под
крылышком известных органов.
В начале мая в Петрограде разнеслась весть о церковном перевороте, произведенном
группой этих священников, об "устранении Патриарха Тихона от церковной власти". Точных
сведений никто, впрочем, не имел.
Введенский, возвратившийся после "переворота" из Москвы в Петроград, направился прямо к
митрополиту и заявил ему об образовании нового, высшего церковного управления и о
назначении его. Введенского, главой управления по Петроградской епархии.
В ответ на это со стороны митрополита последовал шаг, которого, вероятно, никто не ожидал,
зная удивительную душевную мягкость и кротость Владыки. Всему есть предел. Митрополит
проявлял величайшую уступчивость, пока речь шла только о церковных ценностях. Цель
изъятия и, с другой стороны, опасность, угрожающая верующим, оправдывали такую линию
поведения.
Митрополит не только разумом, но и инстинктом искренне и глубоко верующего христианина
сразу понял, что речь идет уже не о "священных сосудах". Волна мятежа подступает к
Церкви. И митрополит ответил категорическим отказом признать такое положение.
Этим митрополит не ограничился. На другой же день вышло постановление Владыки, по
смыслу которого Введенский был объявлен находящимся "вне Православной Церкви", с
указанием всех мотивов этого постановления.
Впрочем, кротость Владыки сказалась и тут. В постановлении было сказано: "Пока
Введенский не признает своего заблуждения и не откажется от него".
Постановление, напечатанное немедленно в газетах, вызвало ярость со стороны советской
власти.
В первое время озлобление было так велико с их стороны, что совсем забылся
провозглашенный принцип "невмешательства" в церковную жизнь.
Заголовки газет запестрели о том, что митрополит Вениамин осмелился отлучить от Церкви
священника Введенского: "Меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита!"
Нечего и говорить, что все эти бешеные выкрики выдавали окончательно и закулисное
участие врагов Церкви в "живо-церковной интриге", о чем, впрочем, все догадывались.
Однако, после бешеных атак первых дней наступило некоторое раздумье. Обаяние
митрополита среди верующих было очень велико. Отлучение Введенского не могло не
произвести на них огромного впечатления.
Физически уничтожить митрополита было нетрудно, но возвещенное им постановление
пережило бы его и могло создать серьезные последствия, угрожавшие в зародыше раздавить
новую "обновленческую" церковь. Решили, поэтому, испробовать другой путь - путь угроз и
компромиссов. Через несколько дней после отлучения к митрополиту явился Введенский в
сопровождении бывшего председателя Петроградской ЧК, Петроградского коменданта
Бакаева, который с этой должностью совмещал должность чего-то вроде "обер-прокурора"
при вновь образовавшемся "Революционном епархиальном управлении".
Введенский и Бакаев предъявили митрополиту ультиматум: либо он отменит свое
постановление о Введенском, либо против него и ряда других духовных лиц будет на почве
изъятия церковных ценностей возбужден процесс, в результате которого погибнут и он, и
наиболее близкие ему лица. Митрополит спокойно выслушал предложение и ответил
категорическим отказом. Введенский и Бакаев удалились, осыпав митрополита угрозами.
Митрополит ясно понимал, что угрозы эти не тщетны и что с того момента, как он стал
поперек дороги большевикам, в связи с образованием "Обновленческой церкви", он обречен
на смерть. Но сойти с избранного пути он не пожелал.
Предчувствуя, что ему придется вступить на многострадальный путь, он приготовился к
ожидавшей его участи, отдал наиболее важные распоряжения по епархии, повидался со
своими друзьями и простился с ними.
Предчувствия не обманули митрополита. Через несколько дней, вернувшись после
богослужения в Лавру, он застал у себя "гостей" - следователя, агентов и охрану. У него
произвели тщательный, но безрезультатный обыск.
Затем ему было объявлено, что против него и еще некоторых лиц возбуждено уголовное
дело, в связи с сопротивлением изъятию церковных ценностей, и что он с этого момента
находится под домашним арестом.
Этот льготный арест продолжался недолго - 2 или 3 дня, по истечении которых митрополита
увезли в дом предварительного заключения, где он находился все дальнейшее время, до
своей мученической кончины.
Дело катилось по уготовленным рельсам советского "правосудия".
Кроме митрополита по делу привлечено было большинство членов "Правления общества
православных приходов", настоятели некоторых церквей, члены различных причтов и просто
люди, попавшиеся во время уличных беспорядков при изъятии ценностей, - всего 87 человек.
[2]
Этот процесс возбудил огромное волнение в городе. Сотни лиц, семьи обвиняемых, их
друзья, стали метаться по городу, хлопоча об освобождении заключенных и спеша запастись
защитниками.
Существовавшая тогда еще легальная организация Красного Креста (имеющая целью
помогать политическим заключенным) и разные другие общественные кружки и организации
считали желательным, чтобы защиту митрополита взял на себя бывший присяжный
поверенный Я. С. Гуревич, который с момента прихода новой власти оставил адвокатуру и в
судах не выступал. Но было ясно, что именно это обстоятельство, т.е. отношение Гуревича к
новой власти и юстиции в данном случае оказывалось препятствием к его участию, ввиду
исторического значения процесса для Русской Церкви в целом. Так смотрел на этот вопрос и
сам Гуревич. Кроме этого возникало еще одно тактическое, так сказать, препятствие - его
еврейское происхождение.
Защита митрополита была тяжелой и ответственной задачей. В таком деле и при такой
обстановке возможны со стороны защиты промахи и неудачи, от которых никто не
застрахован. Но если они постигнут русского адвоката, никто его в них не упрекнет, тогда как
защитник-еврей при всей его добросовестности, может сделаться мишенью для нападок со
стороны групп и лиц, антисемитски настроенных.
Все эти переговоры и сомнения были разрешены неожиданно быстро: сам митрополит
обратился из заключения к Гуревичу с просьбой взять в свои руки его защиту, не колеблясь и
не сомневаясь, ибо он. Владыка, ему безусловно доверяет. Все вопросы были исчерпаны
этим заявлением и Гуревич немедленно принял на себя защиту.
Процесс начался в субботу 10-го июня 1922-го года. Заседание советского революционного
трибунала проходило в зале филармонии на углу Михайловской и Итальянской улиц.
В этот день с раннего утра толпа народа запрудила Михайловскую, Итальянскую и часть
Невского проспекта. Несколько десятков тысяч человек стояли там несколько часов в
ожидании прибытия подсудимых в трибунал. Стояли неподвижно, в благоговейной тишине.
Милиция не разгоняла это страшное молчаливое собрание.
Наконец показался экипаж, в котором везли митрополита под эскортом конных стражников.
Толпа загудела. Почти все опустились на колени и запели: "Спаси, Господи, люди Твоя..."
Митрополит благословлял народ. Почти у всех на глазах были слезы
Центром всего громадного процесса был митрополит Вениамин. На нем сосредоточивалось
все внимание - и врагов и благоговевшей перед ним верующей массы, заполнившей зал
заседания, и прочей публики, неверующей или инаковерующей, но относившейся в течение
всего процесса к митрополиту с исключительным сочувствием, как к явной и заранее
обреченной жертве.
Особняком, разумеется, стояли те "посетители", которые в большом количестве
направлялись в трибунал властью "по нарядам", для того, чтобы создать соответствующее
настроение
Другая замечательная личность на процессе - настоятель Троице-Сергиева подворья
архимандрит Сергий (Шеин) Большое сходство и в то же время яркий контраст с
митрополитом Сходство - в глубокой вере и готовности за нее пострадать Разница - в
характере и темпераменте. Митрополит не боялся смерти, но он и не искал ее Он спокойно
шел навстречу ожидавшей его участи, отдавшись на волю Божию.
О. Сергий, по всему было видно, желал пострадать за веру Отсюда - его пламенная и
вдохновенная речь на суде, отличавшаяся от спокойных и сжатых объяснений и ответов
Владыки
Профессор уголовного права Петроградского университета, председатель правления
православных приходов Петрограда Ю.П. Новицкий, спокойный, ясный и твердый в своих
объяснениях Бывший петербургский присяжный поверенный И. М. Ковшаров, заранее
покорившийся своей участи - смело глядел в лицо своей "судьбе" и не скупился на полные
горечи сарказмы. Все это жертвы, которые были обречены на смерть, к радости
"Ново-обновленческой живой церкви".
Кроме этих лиц к делу привлечены были епископ Ладожский Венедикт (Плотников),
настоятели почти всех главных церквей Петрограда, в том числе и настоятель собора прот.
Богоявленский, настоятель Казанского собора прот. Н. К. Чуков (впоследствии митрополит
Ленинградский Григорий), настоятель Измайловского собора прот. Чельцов, профессора
Духовной академии. Богословского института и университета, профессор
Военно-юридической академии Огнев и другие.
Большая часть подсудимых состояла из людей "разного чина и звания", более или менее
случайно захваченных милицией при уличных беспорядках во время изъятия.
Тут были женщины, старики и подростки, был какой-то карлик с пронзительным голосом,
вносивший комическую ноту в тяжелые переживания процесса, была фельдшерица,
обвиненная в контрреволюционной истерике, в которую она впала, находясь в церкви во
время прихода комиссии по изъятию церковных ценностей. Был даже какой-то перс,
чистильщик сапог, магометанин, не понимающий, как оказалось, по-русски, все же
привлеченный за сопротивление изъятию церковных ценностей. Словом, эта часть
подсудимых представляла собой обыкновенный, весьма случайный по составу, осколок
пестрой уличной толпы.
Никто и не подумал сделать более тщательный отбор подсудимых. Некогда было.
Зал заседаний - огромен. Он вмещал около 2.500-3000 человек, и тем не менее во время
процесса он всегда был переполнен. За несколько недель разбора дела значительная часть
петроградского населения прошла через этот зал.
Ничто не останавливало притока публики: ни утомительная монотонность судебного
следствия; ни облава, устроенная на второй же день процесса перед зданием филармонии и
захватившая несколько сот человек (из публики, ожидавшей открытия заседания), которые
оставались арестованными вплоть до самого окончания дела, ни, наконец, риск и опасности,
ожидавшие в самом зале. Здесь неоднократно производились аресты лиц, якобы
манифестировавших в пользу подсудимых.
Демонстрации в пользу обвинения встречались, понятно, очень благосклонно. Хозяевами в
зале были "командированные" посетители. Их всегда было очень много
Остальная публика обыкновенно сидела молча, приниженная, только грустными лицами и не
всегда сдерживаемыми слезами выдавая свое глубокое, затаенное волнение.
- Введите подсудимых, - распорядился председатель.
Среди мертвой тишины из самого отдаленного конца - зала показалась процессия.
Впереди шел митрополит, в облачении, с посохом в руке. За ним - епископ Венедикт. Далее -
остальные духовные лица и другие подсудимые.
Публика, увидев митрополита встала. Митрополит благословил присутствующих и сел.
Начался утомительный, формальный опрос подсудимых (имена, фамилии, возраст,
судимость и т.д.), занявший весь день.
К чтению обвинительного акта приступили лишь в понедельник 12-го июня. Обвинение против
митрополита и других обвиняемых было сфабриковано просто.
В распоряжении властей к этому времени были уже десятки судебных случаев, возникших на
основе отдельных эпизодов, имевших место при изъятии ценностей в разных петроградских
церквах в разное время.
Все эти дела "сшили во единое целое" (в переплетном смысле) и все события, в них
изложенные, были объявлены результатом злонамеренного подстрекательства со стороны
"преступного общества", состоявшего из митрополита и других лиц, главным образом членов
"Правления общества Петроградских православных приходов".
Митрополиту вменяли в вину то, что:
а) он вступил в сношение и переговоры с советом в Петрограде, имевшие целью добиться
аннулирования или смягчения декретов об изъятии церковных ценностей;
б) он и его сообщники находились при этом в сговоре со всемирной буржуазией;
в) как средство для возбуждения верующих против власти, те же обвиняемые избрали
распространение среди населения копий заявлений митрополита в комиссию "Помгола".
Первым допросу был подвергнут митрополит.
Несколько часов 12-го и 13-го июня обвинители и судья засыпали его вопросами, на которые
он, не волнуясь и не теряясь, спокойным голосом давал короткие, категорические,
исчерпывающие и не допускающие разнотолкования ответы.
Допрос митрополита велся, главным образом, в трех направлениях:
а) об отношении митрополита к постановлениям Карловацкого собора. Об этих
постановлениях говорилось очень много в процессе, едва ли не больше, чем об изъятии;
б) об отношении митрополита к декретам об изъятии церковных ценностей и
в) об упомянутых выше двух заявлениях митрополита в "Помгол".
По первому вопросу митрополит ответил, что постановления Карловацкого собора ему
неизвестны.
По второму вопросу митрополит заявил, что он считал и считает необходимым отдать все
церковные ценности для спасения голодающих. Но он не мог и не может благословить такой
способ изъятия ценностей, который, с точки зрения всякого христианина является очевидным
кощунством.
Центр тяжести личной ответственности митрополита заключался в третьем вопросе. От него
неустанно домогались путем коварных вопросов выяснить, кто в действительности был
вдохновителем или редактором заявлений, поданных в "Помгол". Ему весьма прозрачно
намекнули, что назови он "редактора" или даже отрекись только от содержания своих
заявлений и он будет спасен.
Хотелось бы думать, что эти соблазнительные внушения были в известной степени
искренними.
Враги его отнюдь не стремились убить митрополита. Они вероятнее всего предпочли бы
уничтожить его морально. Митрополит, расстрелянный за стойкость своих убеждений - это
имело свои "неудобства". Наоборот, митрополит раскаявшийся, развенчанный, приведенный
в повиновение, униженный и "милостиво" пощаженный, - такой результат был бы гораздо
заманчивее и для властей и, тем более, для стоявшей за их спиной в этом деле "Живой
церкви".
Это было настолько очевидно, что и участники процесса, и даже публика, особенно
насторожились, когда митрополиту предлагались вопросы по этому предмету. Что советский
суд ведет "игру" на жизнь или смерть, это сквозило и в тоне, и в редакции вопросов.
Митрополит, как бы не замечая протягиваемых ему "спасительных кругов", и глядя прямо в
лицо трибуналу твердо и неизменно отвечал:
- Я один, совершенно самостоятельно, обдумал, написал и отправил свои заявления.
Впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые
подлежали исключительно моей компетенции, как архипастыря.
При этих ответах в голосе митрополита замечался даже некоторый оттенок властности,
вообще ему совершенно не свойственный.
После этого было все кончено. Предстоявшая ему участь определилась. Всем
присутствующим было ясно величие души этого человека, который своей монашеской рясой,
своим собственным телом, закрыл от ЧК своих несчастных знакомых.
Митрополиту было объявлено, что допрос его окончен.
С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой, митрополит под вздохи и
сдержанные рыдания в публике возвратился на свое место.
Нужно отметить, что один лишь обвинитель - Смирнов, пробовал в начале допроса
держаться свойственного ему издевательского тона по отношению к митрополиту. Со
стороны защитника Гуревича не замедлил, однако, последовать резкий протест по этому
поводу. Защитник заявил и Смирнову, и трибуналу, что каковы бы ни были их личные
верования и убеждения, никто не имеет права так третировать человека, к которому питает
благоговейное уважение все население Петрограда.
- Мы знаем, что вы можете расстрелять митрополита, - сказал защитник, - но вы можете не
оскорблять митрополита, не допускать этих оскорблений. Всякий раз, когда это случится,
защита будет протестовать.
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики.
Председатель грубо оборвал публику, но очевидно, какие-то закулисные меры внушения
кем-то были приняты. По крайней мере в дальнейшем Смирнов держал себя уже
сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия. Звучным,
решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него вопросы. Вся грубость была
рассчитана на то, чтобы сбить допрашиваемого с четкой позиции. О. Сергий пресекал эти
попытки, заявляя резко и определенно: "Я уже на эти вопросы ответил и повторять свои
ответы не желаю!" Он сам пресекал издевательский тон обвинителей.
Так, Смирнов, поставив отцу Сергию сначала ряд вопросов о его происхождении, воспитании
и прошлой деятельности, обратился к нему, напоследок, с вопросом:
- Как же вы оказались в монахах - по убеждению?
Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова уничтожающим
взглядом и бросил в ответ:
- Вы, невидимому не понимаете оскорбительности вашего вопроса. Отвечать на него я не
буду!
Архимандрит Сергий был привлечен по делу в качестве одного из товарищей председателя
"Общества Петроградских православных приходов". Он отрицал (и это вполне
соответствовало действительности) утверждение, будто бы "Правление" занималось
политикой. Себя он объявил совершенно солидарным с митрополитом.
Председатель того же "Правления" Ю. П. Новицкий в своих объяснениях подробно
охарактеризовал деятельность "Правления", доказав рядом неопровержимых данных, что
деятельность эта вращалась исключительно в круге вопросов церковно-приходского быта.
Бывший юрист-консультант Лавры Л. М. Ковшаров, с первой же минуты процесса ясно
предвидевший его неизбежный финал, давал на поставленные ему вопросы хладнокровные,
меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы.
Духовенство, вся интеллигентная часть подсудимых вообще держали себя спокойно, без
панического заискивания, которое часто наблюдается в судах и трибуналах.
Никаких оговоров в адрес других лиц, с целью смягчить свою собственную ответственность,
не было. Многие держали себя с большим достоинством и некоторые героически открыто
исповедали свою солидарность с митрополитом.
Допрос подсудимых продолжался без малого 2 недели. Потом трибунал перешел к допросy
свидетелей.
Главный из них - Введенский волею судьбы не мог быть допрошен. На второй же день, после
первого заседания суда, при выходе его из зала заседания на улицу, какая-то пожилая
женщина швырнула в него камнем, чем причинила ему ранение головы. Была ли эта рана
действительно серьезна, или же этот случай использовал Введенский, чтобы уклониться от
дачи в трибунале свидетельского показания, - сказать трудно. Во всяком случае, Введенский
"по болезни" в трибунале не появлялся.
"Свидетельство" его заменилось другим, равноценным - Красницкого.
Первым свидетелем предстал член "Помгола", он же ректор "Университета имени Зиновьева"
- Канатчиков. Этот "ученый", в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном
акте, заявил совершенно неожиданно, что "Помгол" никогда ни на какие переговоры и
компромиссы не шел, и что предложения митрополита, сформулированные в его заявлениях,
были с самого начала отвергнуты.
Когда же защитник Гуревич предъявил ему его собственное, предыдущее показание (прямо
противоположное по содержанию тому, что свидетель только что заявил). Канатчиков не
смущаясь объяснил что у него "странно устроенная память, он человек схематических
построений, отдельных же фактов он никогда не помнит". Это оригинальное заявление по
требованию защитника вносится целиком в протокол заседания.
Затем в зал был введен свидетель Красницкий. Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с
тонкими, бескровными губами, 40-45 лет, в священнической рясе, - решительными шагами, с
вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое "показание". С каждым словом, с
каждым звуком этого мерного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все
более сгущался зловещий мрак.
Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убийца", имеющий своей задачей
заполнить злостными и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая зияла в деле на
месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно
старательно. Его слова были петлей, которой этот человек в рясе с наперстным крестом
поочередно набрасывал на шею каждого подсудимого - ложь и безответственные сплетни.
В ход было пущено самое веское обвинение - в контрреволюционной деятельности. В своем
стремлении погубить подсудимых он представлял собой какое-то жуткое перевоплощение
Иуды.
Все опустили головы. Всем было не по себе. Наконец эта, своего рода пытка, окончилась.
Красницкий сказал все, что считал нужным. Обвинители (редкий случай) не поставили ему ни
одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой мерзкой фигуры.
Но раздался голос защитника Гуревича.
- Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю священнику Красницкому.
Вооружившись кипой газет "Епархиальные ведомости" за 1917-1918-ый гг., защитник спросил
Красницкого, он ли является автором многих статей, напечатанных тогда в "Епархиальных
ведомостях" за подписью Красницкого и призывавших к возмущению против большевиков?
Красницкий признал себя автором этих статей и собрался уже дать какие-то объяснения, но
был прерван председателем, нашедшим немного с опозданием, что все это не имеет
отношения к делу.
Тем не менее, защите удалось еще раз осветить с той же стороны личность Красницкого.
Воспользовавшись тем, что он много распространялся о "контрреволюционной кадетской
партии", обвиняя чуть ли не все петроградское духовенство в "кадетизме", защита
предложила свидетелю вопрос, в чем же, по его мнению, сущность политической программы
кадетов.
- Вы ведь разбираетесь в политических программах? Вы сами ведь принадлежали к одной
партии? Вы, кажется, состояли членом "Русского Собрания"? Да не вы ли в декабре 1913-го
года читали в этом Собрании доклад: "Об употреблении евреями христианской крови"?
- Да! - успел еще ответить растерявшийся Красницкий.
Председатель вновь поспешил к нему на помощь запретом продолжать допрос в этом
направлении.
Но дело было уже сделано, фигура политического ренегата и предателя была обрисована
достаточно четко.
Я. С. Гуревич требует внесения всей этой части допроса в протокол.
Красницкий, бравируя, с усмешкой, уходит. Больше он в зале не появлялся.
Следующим был допрошен; священник Боярский, один из подписавших заявление в "Правде"
от 24-го марта и впоследствии (после процесса) присоединившийся к обновленческой "Живой
церкви".
Этот свидетель обманул ожидания обвинителей процесса. От него, видимо, ожидали
показаний вроде данных Красницким, но вместо этого он представил трибуналу горячую
апологию митрополита, произведшую тем большее впечатление, что свидетель - опытный
оратор и популярный проповедник.
Трибунал и обвинители, не ожидавшие такого "сюрприза", не стеснялись проявить в разных
формах свое недовольство свидетелем при постановке ему дополнительных вопросов, но
Боярский стойко держался своей позиции.
Это недовольство перешло в нескрываемое негодование, когда следующий свидетель,
профессор Технологического института Егоров еще более усилил впечатление,
произведенное предшествующим свидетелем, рассказав во всех подробностях историю
переговоров митрополита с "Помголом" (Егоров был одним из представителей митрополита)
и вконец разрушил своим правдивым рассказом все выводы по этому предмету
обвинительного акта.
Ожесточение обвинителей было так велико, что председатель, резко оборвав свидетеля до
окончания его показания, объявил совершенно неожиданно перерыв на несколько минут.
Люди, искушенные в "таинствах" советского суда предрекли, что такой перерыв "не к добру" и
что "что-то готовится". Предсказания эти оправдались.
Минут через десять трибунал возвратился и предоставил слово обвинителю Смирнову,
который заявил, что, так как из показаний Егорова с ясностью вытекает, что он
"единомышленник" и "пособник" митрополита, то Смирнов предъявляет к свидетелю
соответствующее обвинение, ходатайствуя о "приобщении" Егорова к числу подсудимых по
данному делу и о немедленном заключении его под стражу. Хотя все и ожидали "чего-то", но
все-таки случившееся превзошло ожидание.
В публике - изумление и негодование.
Я. С. Гуревич просит слово и, превратившись в защитника Егорова, произносит речь, смысл
которой сводится к тому, что в данном случае налицо несомненная попытка со стороны
обвинения терроризовать неугодных ему свидетелей, что во всем том, что сказал Егоров нет
никаких данных, которые могли бы быть обращены против него (да и сам обвинитель не
указывал этих данных, настолько, невидимому, он заранее был уверен в успехе своего
требования) и, что согласие трибунала с предложением обвинителя будет по-существу
равносильно уничтожению элементарнейшего права подсудимых защищаться
свидетельскими показаниями.
Трибунал удалился на совещание и возвратившись через несколько минут провозгласил
резолюцию - об удовлетворении предложения обвинителя, с тем, что о Егорове должно быть
возбуждено особое дело. Егоров тут же был арестован.
Обыкновенно в сложных многодневных процессах по окончании судебного следствия
объявляется перерыв на день-два, чтобы дать сторонам возможность "сориентироваться"
перед прениями и "собраться с мыслями".
В данном случае перерыв был тем более необходим, что защита знакомилась с делом лишь
на заседаниях трибунала. Изучить заранее материалы следствия, представляющие собой
ряд увесистых томов, не было ни возможности, ни времени.
Окончание предварительного следствия, предание суду и назначение дела к разбору,
следовали с такой быстротой, что защитники фактически были лишены возможностей к
заблаговременному ознакомлению с делом.
Само собой разумеется, что все это - "буржуазные предрассудки". Несмотря на протесты
защиты, было объявлено, что через два часа приступят к прениям.
Слово предоставляется обвинителям.
Вся суть поединка между обвинением и защитой заключалась в вопросе: можно ли в
настоящем случае говорить о наличии "контрреволюционного обществ".
При утвердительном ответе на этот вопрос - смертный приговор для главнейших подсудимых
неминуем (62 ст. Сов. Уг. Код.). При отрицательном - долгосрочное тюремное заключение. Но
приговор был предрешен и это было всем ясно.
- Вы спрашиваете, где преступная организация? - воскликнул Красиков-обновленец. - Да ведь
она перед вами! Эта организация - сама Православная Церковь, с ее строго установленной
иерархией, ее принципом подчинения низших духовных лиц высшим, с ее нескрываемыми
контрреволюционными поползновениями.
В течение почти 3-х часов Смирнов с яростью выкрикивал какие-то слова, обрывки
предложений, ничем не связанные. Единственно, что можно было понять, это то, что он
требует "16 голов".
После речи последнего обвинителя начались речи защитников.
Первым из защитников говорил проф. А. А. Жижеленко, представивший в своей речи
подробный анализ понятия о "преступном обществе" и доказавший, что этот
квалифицирующий признак совершенно отсутствует в настоящем деле.
Затем слово перешло к защитнику митрополита Я. С. Гуревичу:
- Я счастлив, - сказал он, - что в этот исторический, глубоко скорбный для русского
духовенства момент, я - еврей, могу засвидетельствовать перед всем миром то чувство
искренней благодарности, которую питает, я уверен в этом, весь еврейский народ к русскому
православному духовенству за проявленное им в свое время отношение - к "делу Бейлиса".
Среди обвиняемых сильное волнение. Привлеченные к делу профессора Духовной академии
и многие из обвиняемых духовных лиц не могут сдержать слез.
Гуревич объявил, что отныне защита строго замкнется в рамках дела, чтобы не дать
возможности обвинению искусственными приемами прикрыть полную фактическую
необоснованность данного процесса.
Охарактеризовав "технику" создания настоящего дела посредством чисто механического
соединения отдельных производств и протоколов, ни по содержанию, ни по времени событий
не имеющих ничего общего, Гуревич восстановил со всеми подробностями историю
возникновения дела.

Сохранено