1918

Юлия Евстафьевна вылезла из-под одеяла, набросила мужу на ноги бабушкин теплый халат и юркнула в постель.
- Бедный Боря спит… А по лицу видно, как ему больно. Даже во сне. Холод и сырость совсем не для него. Он человек южный – Петроград и в лучшие времена был ему вреден, а теперь-то что ж… Но в Астрахани никакой работы нет. В Астрахани тепло и продукты на рынках. Но дороговизна, а денег нет. А тут, конечно, для Бори какой-нибудь заработок всегда найдется. Паек, конечно… Обещали перевести в разряд госслужащих. Госслужащим на зиму и дрова будут давать. Главная надежда, конечно, что ПВРК (прости, Господи, как же это выговорить?) поручит Бореньке подготовку города к празднованию первой годовщины революции. Тогда в квартиру никого не подселят – будем жить вчетвером с детьми, как в раю. И он сможет кроме эскизов этих для украшения улиц еще парочку портретов написать, тогда денег хватит, чтобы раздобыть у барыг английское лекарство. С ним боли гораздо слабее и даже ноги немножко двигаются. Ну, если не двигаются, то хотя бы опираться на них он может. Гораздо-гораздо легче его пересаживать в кресло и купать, и вообще.
Юлия снова задремала.
Она слышала, как дети в кухне ставят самовар: подумала: «они стараются помочь, но надо бы самой… слишком много щепок израсходуют», однако не справилась с собой и провалилась в сон. Их разбудил грубый стук в дверь. Соседи так не стучат. Беспардонно, властно – кулаком, что ли? Она вскочила, накинула шаль и бросилась босиком в коридорчик. Крикнула: «Кирилл, Ирина! В спальню к отцу! И не выходить!»
Спрашивать: «Кто?» не стала. Вышибут дверь, кто бы они ни были. За дверью стояли трое. Не бандиты. Старший предъявил мандат и сказал, что Петроградский военно-революционный комитет поручает гражданину художнику оформление центральных площадей Петрограда к празднику. Солдаты, не говоря ни слова, затащили внутрь мольберт, десяток холстов в подрамниках, ящики с красками, какие-то коробки, мешки, банки… Боря уже сам перебрался из кровати в кресло на колесах – как только сумел? Выкатился в коридор. Начальник козырнул ему равнодушно, солдаты кивнули и вышли вон.
- Боже, какое богатство, - говорил Борис Михайлович, разглядывая содержимое коробок и мешков. – Экспроприировали у кого-то. Дай Бог, того бедолагу не расстреляли. - Дети, помогите маме! Всё в мастерскую!
Они пили чай. Юля напекла лепешек – оказалось, что и муки хватило, и баночку топленного масла она припасла на самой верхней полке буфета, и сахара большой леденец расколола, так что каждому достался кусок - чашки на четыре. Счастливо ели, болтали и смеялись.
- Папа, теперь у тебя много срочной работы? - спросил Кирилл. – Я буду помогать.
- Да нет, - ответил отец. – Они ничего не понимают. Я все уже сделал. Ну, перенесу эскизы с бумаги на холсты. Пустяки, на три дня дел. Эх, мне бы теперь натурщицу – я бы такую картину написал!
- Есть, есть натурщица, - взвизгнула Ирина. В нашем парадном на пятом этаже. Студентка-медичка. Красивая! Я с ней постоянно болтаю в очереди в булочную. Она сказала, что знает тебя. Что ты лучший художник нашего века. Я еще засмеялась и спросила: «А Серов?» А она тоже засмеялась и сказала: «И он неплох!» Небось, будет рада позировать тебе бесплатно.
- Хочешь, Боря, я поднимусь к ней? - спросила Юлия Евстафьевна. – Я гляну – если тебе не подходит, скажу, что просто зашла по-соседски щепотку соли одолжить. А если твой типаж, предложу попозировать. Ты же недельки за две напишешь? Пока света много.
- Юленька, как было бы хорошо! Я бы ожил. Теперь и краски есть, и растворитель, и кистей нанесли. Колонковых. Таких теперь не достанешь. А холсты – ты не поверишь! – загрунтованы!
Они допили воскресный чай, перемыли посуду и Юлия Евстафьевна вышла из квартиры. Вернулась она с красивой полной статной девушкой, которая, смутившись от встречи со своим кумиром сделала реверанс и, зардевшись, сказала грудным голосом: «Баронесса Галина Владимировна Адеркас»
- О! - Засмеялся счастливый художник, - какая немыслимая удача! Я буду писать астраханскую купчиху, а позировать мне будет петербургская баронесса.
- Как вы намерены меня писать, господин Кустодиев? – улыбнулась прекрасная соседка.
- За чаем, дорогая Галина Владимировна! За чаем на веранде с самоваром и котом. И верьте на слово – ваше лицо в Париже и Риме будут узнавать. И никто не поверит, что вы германская баронесса или петроградская медичка. По меньшей мере лет двести будете знамениты, как русская купчиха. Обворожительная купчиха в счастливом изобильном мире, где не бывает холода, сырости и сумерек
|
</> |