11 - ЭЛИСТА-81-82 гг.

gusen — 19.04.2011 Элиста. Конец 1980 года. Этим периодом начинается всё, что меня связывает с этим городом, ставшим впоследствии таким родным и близким. Отец здесь всё ещё досиживал свои годы на «химии». Мне он снял квартиру. Эта маленькая землянка на Хомутникова 55, была первой моей квартирой, после которой за последующие два года было снято не менее тридцати. То платить было нечем, то хозяева не те (хотя, может быть, и наоборот), то район не тот, да мало ли к чему можно придраться в свои шеснадцать лет.
Теперь мне нужно было устраиваться на работу официально, а не как всегда в устном порядке. Мне даже мысль об этом льстила, не верилось в то, что я буду полноценным гражданином страны. А моя давняя мечта стать водителем международных перевозок на рефрижераторах не только с годами не угасла, даже усилилась вдвое. Ещё со школы бредил этим. Ходил на трассу и подолгу сидел у дороги, ожидая увидеть проезжавший длинный рефрижератор. Завидовал водителям этих машин. Ходил на заправку, куда иногда подъезжали эти машины, знакомился с водителями и интересовался всем, что касается этой работы. Для меня было счастьем, если случалось помочь поменять колесо или вообще помочь водителю такой машины. Я рисовал эти машины по памяти, знал все модели наизусть. Ребята приходили посмотреть альбомы с рисунками. Потом пришло время, когда я все свои рисунки продал, так как очень нужны были деньги. Желающих хватало.
Я не представлял себе другой профессии. Для начала нужно было закончить шестимесячную автошколу, потом выработать стаж не менее пяти лет. Я начал этот путь даже не с нуля, а с двух нулей. В автошколу не брали, пока не исполнится семнадцать с половиной. Отец меня устроил туда, где работал и сам. Теперь я официально был учеником автослесаря. Представляете? Учеником автослесаря!
В мои обязанности входило смотреть, что делает мастер-моторист, и помогать ему, подносить ключи и мыть в бензине снятые детали мотора. До машин ещё далеко. Пока только моторы, мазута по уши, запчасти и прочая чёрная работа. Но я знал, что нужно пройти весь путь от самого низа, чтобы сесть когда-нибудь за руль моей мечты. Я терпеливо работал в течение года, прислушиваясь к старым мотористам, которые с закрытыми глазами могли собрать и разобрать мотор за три часа. Конечно же, за этот год я, разобрав и собрав своими руками не один десяток двигателей, получил неплохие познания в этом. Эта работа чем-то напоминала мне работу хирурга, который так же ковыряется во внутренних органах человека. Только его халат бывает в крови, а мой был в моторном масле. Но я был счастлив потому, что я знал, что нахожусь на пути к своей мечте, что каждый прожитый мною день приближал меня к ней, я был счастлив от того, что могу бросить, забыть, выкинуть из головы все привычки прошлой жизни. Но, как же оказалось это нелегко!
Многим в дальнейшей жизни я обязан одному человеку, который вложил немалый труд в моё избавление от роковых поступков. Он, этот человек, избавил меня от многих глупостей, которые я мог совершить в ту переходную для меня пору. Переходную из той, неправильной жизни, на нужные рельсы. Зовут этого «правильного» человека Асланбек. С ним судьба свела меня совершенно случайно.
Однажды, сойдя с автобуса, я хотел перейти дорогу, как услышал, что кто-то меня окликнул словом «Артист». Я обернулся и увидел знакомое ещё со школы лицо. Парня звали Зелимхан, а за его спиной скромно стоял его друг, светлый парень среднего роста, которого я принял за русского. Зелимхан представил его. Это был Асланбек. С первых минут нашего знакомства я почувствовал к нему внутреннее расположение. Не ошибся. Он стал мне больше, чем другом. Он стал мне братом. Это удивительнейший человек. Не могу без восхищения вспоминать дни нашей жизни в Элисте.
Образовалась такая тройка: Зелимхан, Асланбек, Мухтар. Безобидные имена, не правда ли? Прямо ласкают слух! Даже судьбы наши от рождения были схожи. Отцы всех троих в это время сидели в тюрьмах, в разных концах необъятного Советского Союза. У всех троих были сёстры по имени Зухра. Мы с Зелимханом – даргинцы, а Асланбек – чеченец. Вот такая совершенно безобидная тройка друзей образовалась в Элисте в ту пору.
Из шалостей, допускаемых нами, были мелкие кражи в магазинах. Но это не было материальной необходимостью, скорее, это было необходимостью душевной. Но Асланбек здесь не причём. Мы с Зелимханом в этом нуждались.
Сколько раз приходилось Асланбеку ценой своих нервов отговаривать нас от очередной «идеи». Сколько раз мы ругались из-за этого. Мы обвиняли его в трусости и гордились своей дерзостью перед ним. Какие же мы тогда были глупцы! Мелкие, ничтожные воришки, считавшие себя героями. Стыдно перед Асланбеком, который был на голову умнее нас, хотя возрастом был не старше и воспитанием не отличался. Его святое отношение к горским законам, как и многих чеченцев, мне очень нравилось. Те дагестанские обычаи, которые в нас с Зелимханом уже начинали стираться, Асланбек реставрировал ежедневно.
Конечно, молодость предполагает глупость, и всё, что мы делали в ту пору, и было глупостью. Как же иначе назвать ночные похождения за юбками, которые порою длились до утра? А драки по поводу и без повода? А танцы, которые без нас не могли ни начаться, ни кончиться? Все глупости своего возраста были нами сполна свершены за эти два года.
Однажды нам нечем было заплатить за комнату, которую мы снимали, и, возвращаясь из степного посёлка, где мы бывали у матери Асланбека, мы залезли в чужой курятник. Наловили там без разбору курей и петухов и с полным мешком топали по ночной степи до самого утра, пока не оказались на трассе. Расплатились «натурой». Хозяйка осталась довольна. Но месяц так быстро пролетел и нам снова нужно было думать, чем платить, чтобы не оказаться на улице.
Шло время. Мне уже семнадцать с половиной. Теперь-то меня не могли не взять в автошколу, и я поступил. Полгода учёбы. Изучение двигателей до косточек. Для меня с моим опытом это было плёвым делом. У меня практика в этом была раньше, чем теория. Конечно же, я не мог быть иначе как отличником. Правила же дорожного движения я знал наизусть ещё в школе, так как готовился к своей мечте. Наверное, не трудно догадаться, что закончил я автошколу с высшими оценками и к своему восемнадцатилетию получил профессиональные права.
Не без помощи отца мне дали новую бортовую машину, на которой я возил продукты в детские сады. Конечно, иногда что-нибудь перепадало, если я вовремя суетился. Так мы стали жить припеваючи. Теперь у нас был и транспорт, на котором мы ездили даже в степи, за мясом, где в то время работали родственники Зелимхана. Но вот к осени восемьдесят второго нам всем было суждено расстаться.
Зелимхан исчез куда-то. Его по-моему, его уже разыскивали за какое-то преступление. По нему плакал инкубатор-тюрьма.
Я по своей глупости или наивности, увидев ребят постриженных наголо, позавидовал им, что они скоро будут солдатами. Мне уже было восемнадцать с половиной, и я решил поинтересоваться, почему это военные обошли меня вниманием и добровольно обратился в военкомат.
Тогда я ещё не знал, что я не просто дурак, а большой дурак. Насмотрелся телепередачи «Служу Советскому Союзу». Там всё так красиво. Я даже не подозревал, что эта передача в народе, отслужившем в армии, называлась «В гостях у сказки». Ведь я был уже «обработан» соответствующим образом, и вдохновлённый пропагандистскими сказками попадаю в следующий инкубатор. Получив на руки повестку, я хотел было обрадовать отца, но в комендатуре мне сказали, что его закрыли на зону и досиживать оставшийся год он будет там.
В Элисте у меня никого теперь не было из родных и меня провожали только друзья и подруги. Так мы расстались с Асланбеком на целых три года, так как через год забрали и его. Да, в народе говорят «забрали» в армию, а положено говорить «призвали». Как же это призвали, если в случае отказа тебя посадят? Значит, народ говорит правильно.
Девятого ноября. У призывного пункта многолюдно. У ворот со звёздами толпятся провожающие родственники. Мне в этом отношении было очень просто. Никто не плакал, наоборот, все, кто пришли меня провожать, смеялись и шутили.
Стою в строю. Сквозь ряды ходил один высокий офицер и выбирал таких же высоких. Я ещё не разбирался в военной форме. Стоящий рядом знакомый парень сказал, что это из морфлота. Если к нему попадёшь, то потеряешь три года, а так – два. Меня это насторожило. Когда тот офицер стал проходить повторно, внимательно окидывая нас взглядом, то я, стоявший до сих пор ровно, вытянувшись, теперь съежился, ссутулился так, что этот офицер ни за что не хотел бы иметь у себя на флоте такого несобранного и невысокого матроса. Тем более, я панически боюсь водорослей. Это первое, чего я не переношу. А второе – это пауки.
Но вот и пронесло, «покупатель» прошёл мимо, и не придётся служить три года. Нас рассадили на военные машины и повезли из Элисты на маленькую степную станцию Ульдючины. На ту самую, где мы воровали кур. Там я знал дядю Мишу, наш давний приятель, вообще жил в пятнадцати метрах от того места, где нас держали и я постучался к ним. Он работал железнодорожником и хорошо знал, что и во сколько подъезжает, и успокаивал меня, когда я дёргался, боясь отстать от своих. В Элисте – тупик, и движение поездов здесь такое редкое, что любой малыш знает, когда будет поезд. Только не понятно, почему нас не посадили на поезд в Элисте.
Через некоторое время и сюда добрались провожающие. В окно вижу, как обнимаются молодые пары, как матери и папаши суетятся, пихая своим детям в дорогу домашнюю еду. Как я не люблю долгих прощаний!
«Слава богу, – подумал я, – что меня некому провожать». Я поел у дяди Миши, он ещё в сумку мою пытался что-то положить, но я отказался, так как в ней уже было кое-что, приготовленное моими сердобольными подругами. Под самое утро увидел из окна, что стали строиться в шеренги, и военный стал что-то там громко командовать. Мы попрощались, и я встал в строй, в котором не разберёшь, где и какой ряд. Сплошная толпа сонных и уже замёрзших ребят. Это было утро десятого ноября восемьдесят второго года. Я не мог насладиться запахом степной полыни, который в такое раннее утро бывает особенно ощутимым. Земля в Калмыкии вообще пахнет круглый год таким приятным родным запахом. Может быть, от того мне этот запах так приятен, что не раз приходилось ночевать прямо на земле в голой степи. Теперь я понимал, что долго не увижу степного утра, и потому что-то волновало меня, когда под крик военных, по команде «семнадцатый» я входил в вагон. Нас пересчитывали и в вагоне, как мы когда-то пересчитывали овец. Суета. Снаружи – крики, просьбы себя беречь. Внутри – ответные «не волнуйтесь», «я вам напишу, как доеду» и прочее.
Состав тронулся, и всё встало на свои места. Все расположились. Еды – хоть отбавляй. В вагоне – густой запах всех видов блюд, колбас, пирожков и всего, что только было тогда вкусного в Советском Союзе. Ну и конечно не без главного запаха – запаха водки. Поскольку я в свои восемнадцать лет ни разу даже не пробовал пить спиртное, то мне не интересно было в тех компаниях, где «нажимали» на водку. А поскольку все компании только этим и занимались, то я предпочёл уединиться на верхней полке с гитарой. Я играл на гитаре ещё со школы, с пятнадцати лет. И вот теперь, ударившись в воспоминания, на верхнем ярусе, я играл, подпевая себе под нос. Снизу, услышав звучание струн, стали просить играть громче, для всех. Польщённый интересом к себе я спустился вниз и сыграл одну песню, после чего меня стали буквально таскать по вагону то в одну, то в другую компанию. Так я стал заметной фигурой в нашем вагоне.
Тем временем, все перезнакомились. Вообще в вагоне было весело. Так прошли первые сутки нашего «путешествия». Изредка появлялись то офицер, то сержанты, посмотреть, всё ли в порядке. Они ехали как-то отдельно, словно брезгуя обществом «зелёнок». На вторые сутки стало заметно, что на столах стало меньше домашней еды. Чаще стали выходить на станциях, чтобы купить у старушек, которые, как всегда это было с момента появления железных дорог, ходили вдоль вагонов, громко перечисляя имеющиеся у них продукты. Поезд же останавливался, как нам казалось, у каждого столба. Иногда и столба нигде нет, а поезд стоит. Но это нам не мешало веселиться. Никто из нас не знал в точности, куда нас всё-таки везут. Слухи ходили разные: от Магадана до Сочи. Не знаю, зачем, но из этого сделали какую-то тайну. По петлицам офицеров было установлено, что значки означали пехотные войска. Но это была конспирация. Мы ничего не узнаем об этом, пока не прибудем на место.
На вторые сутки мы были уже в Грозном. Там к составу присоединили пару вагонов чеченцев и пару вагонов дагестанцев. Вот тогда-то и началось настоящее веселье. Началась ходьба из вагона в вагон, о которой мы и не помышляли первые сутки. Офицеров стало больше. Они стали чаще ходить по вагонам со своей свитой из сержантов и прапорщиков. Стало более живо в вагоне от хождения «посторонних». Уже заметны первые признаки разборок, готовых перейти в драку. Кто-то неосторожно толкнул стоящего в проходе, кто-то наступил кому-то на ногу. Я исполнял роль усмирительной рубахи, поскольку был приятелем для одних и земляком для других. Узнав, что я могу играть на гитаре не только чисто русские, но и кавказские мелодии, меня потащили к себе чеченцы и дагестанцы. Здесь атмосфера была совершенно отличной от той, которая была в нашем вагоне. Пьющих и курящих – гораздо меньше. Пьяных почти нет. Взаимоуважение выражалось тем, что все привстают, когда в дверях появляется товарищ. Когда энергичные молодые ребята не пьют и не курят, то энергия их выплёскивается в чём-нибудь буйном, дерзком. Когда я стал играть быстрый танец «лезгинку», то я думал, что вагон съедет с рельсов. Жестокий танец горцев! У кого были ножи, их уже давно повтыкали под ноги танцующим. Теснота не давала развернуться всей энергии танцующих, которые заменяли друг друга поочередно, не давая пустовать свободному месту. Моя рука устала, и, сделав завершающий акцент, я резко прервал игру. Все были довольны. Я и тут стал центром внимания. Все старались угостить. Интересовались родными, положением. Встретившись с земляком, особенно вдали от Родины, у нас интересуются здоровьем родителей незнакомца и спрашивают, нужна ли ему помощь. Этим-то и отличаются малые народы от больших, бесчисленных.
На третьи сутки, нам объявили, что скончался наш уважаемый Леонид Ильич Брежнев и офицеры, сняв свои фуражки, прошлись по вагонам. В стране объявлен траур, и нам было запрещено играть на гитаре, петь, шутить и смеяться. Но возможно ли такое там, где десятки молодых ребят? Конечно же, через минут двадцать все забыли о бедном Леониде Ильиче и продолжали веселиться.
Я был в «элистинском» вагоне, когда резко вошёл сержант, и, выхватив гитару, разбил её о выступы плацкарта. Тот, кто играл в этот момент, вскочил с места, и они с сержантом, чуть ли не касаясь лбами, злобно смотрели несколько секунд друг другу в глаза. Зубы скалили, но до клыков дело не дошло.
- «Повезло же сержанту, что не сделал он это в одном из соседних вагонов», – думал я. Но там тоже не обошлось без инцидента, связанного со смертью второго секретаря партии. Тамошний сержант, по неимению опыта общения с представителями малых народов северного Кавказа, кого-то оскорбил, сам того не зная. Он и не подозревал, что обратиться к человеку с матерными словами в присутствии людей (земляков, тем более) считается сильнейшим оскорблением. Он был тут же ударен кулаком в глаз оскорблённым, после чего ему несколько дней пришлось носить тёмные очки. А у нас тем временем – своя история.
– Подождите, приедем в лес, там вы у меня и попоёте и потанцуете, – процедил сквозь зубы сержант и удалился.
– Так, значит едем в какой-то лес, – начали все гадать.
– А где у нас леса?
– Везде, кроме Калмыкии, – поддержал я шуткой.
Все ещё больше захохотали. Действительно, везде в Советском Союзе можно было найти лес, кроме Калмыкии, откуда нас везли. Я заметил такую деталь в поведении всей этой массы ребят: с того момента, как нам запретили всё, в том числе и смеяться, то смеху в вагонах стало вдвое больше. Видимо, запретный плод действительно сладок. Конечно, в вагонах не совсем забыли Брежнева, о нём вспоминали, рассказывая анекдоты. Я всё не мог понять одного: почему во всей стране должны скорбеть миллионы людей? Он много перенёс страданий и мук ради народа? Он ради блага людей своей страны жил голодным и разутым? За одну минуту в мире умирает десятки более достойных людей, которых мир не знает, и выходит это – ничего? Это не люди? Недавно умер старик, достойнейше проживший свою жизнь в честном труде, и страна продолжала жить без траура. Неужели он – ничто в сравнении с человеком, добившимся чинов, власти и денег? Вообще, траур - дело близких и родных, а не всей страны.
На четвёртые сутки у многих на столах появились выданные нам сухие пайки, которые в первый день были игнорированы. Мы больше стояли, чем ехали. Уже пошли заснеженные места. Судя по надписям на станциях, мы были в Украине. Глубокой ночью мы прибыли на место. Сойдя на перрон, мы прочли на фасаде вокзала: «Львов».
– Эх, растяпы, – подумал я, – не могли снять хоть на время надпись. А теперь вот мы узнали, куда нас привезли.
И зачем было делать из этого тайну, непонятно. Нас тут же окружили солдаты во всеоружии и, словно арестованных, повели к машинам, которые стояли в отдалении от вокзала. Машин было около десяти. Не у всех машин борта накрыты брезентом. Нам повезло, что подвели к накрытой. Мы набились в эту машину, как селёдка в бочке. Те, у кого некрытые борта, рукавами сгребали примёрзший снег с деревянных скамеек. Холод был адский. Уже замёрзли до костей, пока начальство всех рассадило и неоднократно пересчитало. Мы не могли понять, зачем, собственно, этот конвой?
- Действительно «забрали» а не «призвали», - подумал я.
Нас, новобранцев, было всего около двухсот. Охраняющих нас солдат – около пятидесяти. В каждую машину село по несколько военных. Офицеры – по кабинам, и мы тронулись длинным караваном. Вот уже и город кончился, и огни его всё дальше и меньше. Дальше – тьма. Только фары следующей машины, а по бокам – тьма. Через некоторое время начался лес. Мы съехали с асфальта на грунтовую дорогу. Это было явно заметно по тому, как нас подкидывало. Далее – лесом, лесом, лесом. Тут вспомнились слова сержанта по поводу леса. Все притихли от холода, как мухи, стали неподвижны. Наконец, подъезжаем к слабоосвещённому КПП. На посту стояли два солдата и один офицер, который заглядывал в каждую из машин, хотя прекрасно знал, кого везут, и, тем более, кто везёт. Но по уставу так положено. Здесь и с этого момента начался мой новый двухлетний период, солдатской жизни. Мой очередной инкубатор.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив