Как выбрать смартфон для создания идеального контента в социальных сетях 
Котовасия 
В этот день открывается галерея Зимнего дворца с портретами героев 
Смотрится вполне естественно 
Красная шапочка заберет всех 
Софи в 60: у герцогини Эдинбургской большое королевское будущее - The Times 
Анонс ремейка "Обливина" 
Старый Арбат новогодно украшенный... 
Джордано Бруно — последний маг Ренессанса
22.04.2024 —
Гиппеаструм
100 лет назад. Мемуарная повесть об Андрее Белом. Главы 24-29
uncle_pafnutiy — 22.04.2024
100 лет назад. Мемуарная повесть об Андрее Белом. Главы 1-6
100 лет назад. Мемуарная повесть об Андрее Белом. Главы 7-12
100 лет назад. Мемуарная повесть об Андрее Белом. Главы 13-18
100 лет назад. Мемуарная повесть об Андрее Белом. Главы 19-23
Анатолий Гречин
"Тайна последних лет жизни Андрея Белого"
Глава 24. «Невнятица», выданная «с кандачка»
Белый применял такие русские слова, как «невнятица, с кандачка, муругий» и прочую лексику, редко используемую в художественной литературе девятнадцатого века. Употребление таких слов, как и вообще словотворчество, охватившее российских писателей в начале двадцатых годов, и не всегда полезное, а чаще всего бесплодное и вредное, не получило еще подлежащей оценки языковедов. Но Белый, критикуя нелепые суждения современных ему литераторов, применял их успешно. Здесь есть повод как раз объясниться при помощи заковыристых слов.
Дело в том, что между характеристикой натуры А.Белого по материалам, относящимся к периоду до 1921-22 годов, и тем, каким он был с этих лет до конца своей жизни, существует полное несоответствие, вынуждающее заключить, что первоначальная характеристика была «невнятицей», да еще выданной-то «с кандачка».
Вот да примера – два вывода, которые сделаны русским и американским исследователями «первоисточников».
«Он <�Белый> был крайне нервным, впечатлительным ребенком, и эти качества остались при нем навсегда. Натура, одаренная чрезвычайно щедро, с проблесками гениальности…он находился в постоянном состоянии душевного смятения и безотчетной истерии.»
«His mother's personality determined his emotional ..stability as well as his hysterical and capricious temperament». («Личность его матери определила его эмоциональную неустойчивость так же как его истерический и капризный характер» (Перевод автора -А.Г.))
Оба автора, имена которых здесь не приводятся, так как просто стыдно за их беспардонные суждения, отмечают «истерический» характер А.Белого.
( Не уверен. Первая цитата - Владимир Орлов из книги о Блоке, вторая - Maslennikov Oleg "The trensied poets Andrey Biely and the Russian simvolists". Los Angeles, 1952)
Признавая за ним «щедро одаренную натуру» и «проблеск гениальности», комментаторы его биографии приписывают ему и «постоянное состояние душевного смятения», и «безотчетную истерию», к тому же «оставшуюся у него навсегда».
Но странное дело: более, чем за 10 лет, в домашних условиях, в пределах семьи, не произошло ни единого случая, который можно было бы отнести не то, что к истеричным, но даже к нервозным явлениям.
В начале 20-х Белый производил впечатление солидного, положительного, спокойного, воспитанного, образованного человека, и за последующие двенадцать лет он не только не развеивал этого первого впечатления, производимого на окружающих, но и подтверждал их мнение о нем, как о выдержанном, корректном, исключительно вежливым человеке с ровным, спокойным устойчивым характером, с воспитанием, полученном в интеллигентной семье, и в дальнейшем буквально отшлифованном образованием. За эти двенадцать лет никто в домашней обстановке не видел его в возбужденном состоянии, он никогда не говорил раздраженным или чрезмерно громким голосом. Вообще, в квартире никто не разговаривал повышенным тоном, в ней не происходило ни одного скандала, так свойственным советским уплотненным коммунальным московским квартирам, лишенным элементарной культурности. Громкие голоса раздавались в ней редко, обычно при встрече или провожании гостей, слова приветствия или прощания, иногда смех. Но ни о какой истерии не могло быть и речи, никому не могла прийти в голову такая нелепая мысль – сопоставлять истерию с маститым писателем!
Понятно, в течение этих двенадцати лет Белый не всегда бывал дома, он уезжал за границу, одно лето проводил в Коктебеле, другое – в Цихис-Дзири, или (пришлось!) – в Лебедяни; находясь в Москве, уходил он в издательства, к знакомым, в театр, на прогулку – может быть, там он разражался истерикой? Но домой он приходил (почему-то?) всегда спокойный, уравновешенный, даже, обычно, довольный, с неизменной доброй улыбкой, если не в лице, то в глазах. Каждый вечер домашние видели его сидящим за чаем у столика в кухне, но никто бы никогда не сказал, что вот, мол, человек сидит и спокойно пьет чай после истерики.
Понятно, в какой-то мере Борис Николаевич с 1921 года мог измениться, так как в жизни его совершились благоприятные для его существования сдвиги. Клодя и обе старушки проявляли всю возможную и необходимую заботу о нем (достаточно взглянуть на его фотографию двадцать первого года); упорядочилось его питание; распорядок дня обрел стандартную форму; подвальная квартира жила в атмосфере спокойствия. И самое главное для него – его творческая работа облегчалась помощью и поддержкой супруги.
Все это так. Но какие-то следы истеричности, если бы они существовали, могли б и должны б проявляться. Увы, они не проявлялись.
Таким образом, или не было у него истерии, или, если была, то в 1921 году с непостижимой внезапностью бесследно исчезла. В обоих случаях нелепый ярлык «навсегда» привешен ему по злой воле людей, желавших хоть чем-то принизить и очернить облик поэта.
Американцам простительно – они, понятно, писали по русским «источникам» А эти-то? Лгали бессовестно.
В 1995 году вышла книга "Воспоминания об Андрее Белом"
Аннотация к книге:
"Эта Книга воспоминаний посвящена одному из крупнейших русских символистов, поэту прозаику, критику Андрею Белому (1880-1934). Его современники те, кто помнил его по «башне Вяч. Иванова и «сумасшедшему кораблю петроградского Дома искусств. Кто встречался с ним в роскошных покоях меценатки М. Морозовой и в подвале дома на Плющихе (выделено и подчеркнуто мною) - помогают воссоздать облик писателя во всей его внутренней сложности и противоречивости.
В книге звучат голоса М.Цветаевой, Л. Блок, М. Чехова, 3. Гиппиус, Е. Замятина, В. Ходасевича и многих других. Вспоминая Белого, оценивая его с разных точек зрения, они рассказывают и о себе, и о времени, и о России на переломе эпох.
Рассчитана на читателей, интересующихся творчеством А. Белого, литературой начала века."
Из тех, кто упоминается в этой повести, в сборник вошли воспоминания- А.Тургеневой, Н.Гаген-Торн, И.Эренбурга , Е.Кезельман и, конечно же, Клавдии Николаевны. Если кратко (закончу публикацию повести, возможно напишу подробней) - эти и другие современники Андрея Белого очень уважительно, доброжелательно, а иногда и восторженно пишут о нем. А исходят злобой такие мерзкие личности, как Ходасевич и Берберова.
Глава 25. Отрицание отрицательного
Оценка характера и образа жизни А.Белого оказалась бы не достаточно полной, если не приложить объяснения чего этот писатель не делал , и чего не имел.
Вообще говоря, сопоставление распространенных теперь недостатков с именем большого писателя – не достойно писателя. Однако, чтоб не оставалось неясности, надо сказать, что присущие современным «писателям» качества: карьеризм, плагиат, подхалимство, стяжательство, жадность, бескультурье, бездарность – ему не были свойственны.
Он не имел автомобилей, домашних работников, истопников, нянек, шоферов, кухарок, мебельных гарнитуров, ковров, хрусталя и фарфора, китайских и египетских ваз, картин знаменитых художников, драгоценностей, брильянтов и золота, раритетов произведений искусства. У него даже не было квартиры ( он жил в комнате, ответственным съемщиком которой был доктор Васильев).
Применительно к современному уровню «интеллигентских» кругов, для доходчивости, необходимо отметить, что Белый ни вина, ни водки, ни пива, ни одеколона не пил, ни запоем, ни «только по праздникам», ни «рюмочку перед обедом», ни « из горлышка на троих в подворотне», как бы это не казалось неправдоподобным.
Он не курил.
Каких-то крамольных, антиобщественных, антисемитских и антисоветских, подстрекательских, злопыхательских, или подобных тому разговоров он, да и никто в квартире, не вел.
Так что: ни, ни и ни.
Детей у Бугаевых – и это уже к сожалению – не было.
Ко всему этому позволительно так же отметить, что прочитывая толстенные тома, исписанные об Александре Блоке и Андрее Белом, невольно поражаешься тому, как создаваемый обильными рассуждениями в этих томах образ А.Белого (местами, разумеется, «со свойственной ему истеричность»!) совсем не похож на Бориса Николаевича Бугаева.
Совершенно разные люди – один из них живой человек Борис Николаевич, другой – теоретик символизма А.Белый. Странно.
Очень странно.
Глава 26. Кучино
«В Кучино под Москвой Белый жил постоянно с марта 1925 года по апрель 1931 года», так пишут о нем комментаторы его биографии, причем, почему-то, не говорят, где же он находился до 1925, и с 1931 по 1934.
Как видно, здесь сейчас развеется для комментаторов тайна!
Есть свидетели: всё это время, практически сразу после возвращения из Германии, Борис Николаевич постоянно жил в Москве, на Плющихе, в доме 53, в квартире №1, а шесть лет «постоянно» мог только посещать дачное Кучино. Для Бугаевых Кучино – это то же, что Коктебель, Цихис-Дзири, Батуми, Лебедянь, Дорнах, Базель, любое место в Швейцарии, любое место в Германии – не жили они там постоянно (таже, как для меня Калязин, если, кто следит за моими публикациями в ЖЖ, 100500 постов про Калязин, а живу я все-таки в Москве).
Не так уже существенно, какие дни в эти годы проводил Белый в Москве, какие в Кучине. Но заявить, что он «постоянно» жил в Кучине – это значит пренебречь его образом жизни, скорее всего – не понимать ничего, заодно и объективных реалий, общественной жизни двадцатых и тридцатых годов.
Прежде всего необходимо представить, что у него постоянно был выбор: Москва или Кучино?
- Клодя, - говорил он жене в двадцатые годы, - на этой неделе в Кучино мы не поедем. Я получил гранки для последней проверки, кое-что я надумал дополнить, а издательство, как обычно, требует срочного исполнения.
- Клодя, вот-вот должно прийти письмо из Германии. Адрес мы дали сюда, на Плющиху. Невежливо задержаться с ответом. Пока письмо не придет, никуда не поедем.
- В субботу мы, понятно, на дачу не едем, мы идем в Большой на премьеру балета «Красный мак», новое произведение Глиэра.
- Клодя, я буду лечить зубы у частного врача, на Арбате. Это ближе, удобнее, чем в своей поликлинике.
- А как мы с Клодей сегодня добирались из Кучина! – говорил он старушке.- Дачный поезд состоял наполовину из товарных – «телячьих» вагонов. Пришлось ехать, как ездят лошади: стоя.
Вот такие припоминаются бытовые сентенции Белого о приоритете Москвы перед Кучиным. Но пренебречь карточной системой, существовавшей в те годы – ах, как оплошность, какое невежество! Продуктовую карточку выдавали по месту постоянного жительства: «прикрепляли» к магазину или к закрытой кормушке; хлеб насущный получали лишь на один день вперед и то только в местах «прикрепления». Можно было бы легко догадаться, что Белый прикреплялся в Москве, а не в Кучине. Именно про карточную системы Козьма Прутков мог сказать: «Я всегда уподоблю ее Прометею, прикованному тяжелой цепью к скале».
Но самым существенным были, все же, не эти реалии. Самое главное, что определяло местопребывание Белого, - это сложившиеся его добрые отношения с Клодей, при которых оба они, будто заключали непоколебимый альянс не разлучаться друг с другом. Он находился, главным образом, так где находилась она. А посмотрите, где могла находиться она!
Клавдия Николаевна не прекращала свои упражнения по штейнерианской системе. У нее были две-три последовательницы-антропософки, отрываться от занятий с ними она не могла, да и, понятно, не хотела, а Борис Николаевич, сам приверженец антропософии, препятствовать занятиям , конечно, не мог. Да и зачем же? И если бы в Кучине они располагали роялем, о сопровождать музыкой ее упражнения не мог никто иной, кроме неизменного Петра Николаевича.
А Петр Николаевич и антропософки, все где-то работая, не могли ездить загород. Ни автобусов, ни электричек тогда еще не было, и Кучино считалось несколько отдаленным поселком. Клавдия Николаевна, естественно, занималась с ними в Москве.
Клавдия Николаевна продолжала неустанно помогать Белому в работу над книгами, ее помощь была для него весьма ощутимой и стала привычкой. Не написал бы он вех своих книг без нее. Без нее он уже обходиться не мог, она, по-прежнему, писала под его диктовку рукописные тексты.
Такое содружество, разумеется, могло процветать в равной мере, как в Москве, так и в Кучине, если бы их нерушимый альянс зависел только от одной стороны – от него. Но зависел-то он, главным образом, от другой стороны – от нее. А Клавдия Николаевна не принадлежала к тем домашним хозяйственным женщинам, которые и варенья, и соленья наделают, и блинов, и пирожков напекут, и еще ведут затянувшийся на многие годы героический штурм магазинов. Увлеченная возвышенными стремлениями духа, она не то, чтобы не любила, не то, чтобы не умела, а просто никак не занималась хозяйством. Ведь дома, в Москве, на Плющихе, ее не заботили проблемы снабжения, все готовила мать, за продуктами по магазинам бегала шустрая тетушка.
Так что остается только задать вопрос комментаторам биографии Белого: где они видели такую москвичку, которая выдержала бы шесть лет «постоянного» пребывания в «Кучине»?
А пребывание в Кучине одного Бориса Николаевича, без нее, это уже , извините, чистейшая мистика.
Глава 27.Кучино (продолжение)
Теплым солнечным днем в конце мая Борис Николаевич ехал в Кучино, возвращаясь из своего издательства «Никитинские субботники», где готовились к печати его произведения. Он прибыл на Курский вокзал и прошел к пригородным поездам Нижегородской ветке.
Поезд, готовый к отправке, состоял из устаревших, даже по мерке тех лет, вагончиков с открытыми, без тамбуров, площадками, огражденными чугунными узорчатыми перилами. Поезд был почти пуст. Борис Николаевич зашел в один из вагончиков и уселся в уголке у окна.
Вскоре весь состав с ужасающим грохотом дернулся и прозвенел буферами. В тот же миг в вагон вошли две запыхавшиеся, дородные, средних лет дамы.
- Ах, Александра Дмитриевна,- одна из них, черноволосая, смуглая, хотя и с заметным румянцем. – Как я испугалась от этого грохота!
- Успокойтесь, Мария Ивановна! – отвечала ее спутница, также темноволосая, с короткой мужской прической, придающей ей независимый, самоуверенный вид. – Это так паровоз прицепляют. Сейчас поедем. До Салтыковки тут всего пятнадцать верст. Вот беру с собой каждый раз книгу, да читать не приходится. Впрочем, езжу я редко.
- Фу, никак не отдышусь! – проговорила Мария Ивановна, садясь рядом со спутницей и обмахиваясь батистовым платочком. А что читаете?- Графа Салиаса (имеется ввиду Граф Евгений Андреевич Салиас-де-Турнемир). Современных-то я не люблю.
- Салиаса? Ах, вот как? Ну, расскажу вам презабавнейший случай. У нас на Пречистенке, в библиотеке работала на выдаче книг девушка с фамилией Салиас. Кстати, очень похожая на графа Салиаса, она также немного косила, как и граф. О нем я сужу по портрету. И вот – это случилось при мне – ей задали вопрос – «а вы не дочь графа Салиаса?» Так - представляете? – девушку, как ветром сдуло, в ту же минуту исчезла, и никто не знает куда.
- В наш время рискованно принадлежать к «бывшим» людям,- сурово сказала Александра Дмитриевна. – Я ее понимаю.
Поезд вновь загрохотал, содрогаясь. Мимо окон поплыли холмы возле Яузы с башнями Андроникова монастыря.
- Сейчас надо блистать пролетарским происхождением, - продолжала Александра Дмитриевна.- Чем грубее, темнее, некультурнее и глупее человек, тем для него лучше. Со мной живет бабушка Пелагея Ермолаевна, - вы ее увидите – тетя Поля, моя бывшая няня. Она тульская, была крепостной графа Толстого Николая Ильича. В самой Ясной Поляне жила. Иной год изо дня в день встречала Льва Николаевича, беседовала с ним, он знал ее с детства. Так моя мечта – теперь бы из крепостных происходить.
- Ваша няня, наверное, много рассказывала о Толстом?
- Да ничего не помнит, ничего не знает! – с сожалением признала Александра Дмитриевна. – Я тетю Полю очень уважаю. Но такие же, с ее уровнем, только злые, к власти пришли.
Дамы сидели недалеко от Бориса Николаевича, и он почти полностью слышал их разговор, изредка заглушаемый грохотом встречного поезда. Как раз прогремел встречный поезд, и последних два слова были дополнены мысленно. Дамы, несомненно принадлежали к дореволюционной интеллигенции, беседа их проходила весьма оживленно и, как свойственно дамам, не раз изменяла сюжет.
- Так как же вы узнали, Мария Ивановна, что я сдаю на лето мезонин в своей даче?
- Сложным путем, - улыбнулась Мария Ивановна. – Вы ведь знаете Лидию?
- Это моя лучшая и давняя подруга, - ответила Александра Дмитриевна.- Лидия Освальд училась в одном пансионе со мной. Она из семьи обрусевших шведов. У нее до сих пор хранится грамота с подписью царя Петра о присвоении шведскому поручику Освальду российского дворянства и военного звания.
- Подпись Петра Первого? – переспросила Мария Ивановна.
- Да. Он подписывал просто «Петр». Грамота в рамочке под стеклом висела у Лидии на стене, а теперь Лидия не знает, куда ее спрятать, или, может быть, сжечь? Не казнят ли ее за Петровскую подпись?
- Чего доброго! – проговорила Мария Ивановна. – И что же мне ожидать?
- А что вам? По мужу вы – Гиэрман. А по отцу?
- Я урожденная Курицына, - ответила Мария Ивановна с некоторой гордостью за такую не из блестящих, немного смешную фамилию.
- Курицыны? Это, кажется, довольно древний род.
Да. Не очень. Мы знаем предков с 1450 года. Это были Федор Васильевич Курицын, думный посольский дьяк в Венгрии и Литве при царе Иване Третьем и Афанасий Федорович, его сын, также думный дьяк при отце Грозного – Василии Третьем.
- Жена-то у Василия Третьего была Софья Палеолог, племянница Византийского императора, - заметила Александра Дмитриевна.
- Да, все это история русской земли. При них, Курицыных, министрах по тем временам, почти весь Кремль создавался. И российское государство не падало, а укреплялось. А в теперешние время не вздумай сказать, что твои предки были участники государственных дел, укреплявших Россию. Древний род – теперь это не в моде. Освальды, Курицыны, Салиасы – да, Боже мой, тысячи людей и мен! – все мы теперь «бывшие люди». Ах – а –хах!.. И все это в безвестность уходит, все предосудительно и наказуемо. А ведь это – живая история созидателей жизни.
Борис Николаевич слушал, не имея намерений помешать течению беседы. Многое из разговора двух дам могло быть достойным внимания, но его мыслями полностью владели собственные свои мемуары о прошедших годах на рубеже двух столетий – «Начало века».
И сейчас он припомнил и с досадой подумал о том, как однажды, юный сын Анны Андреевны спросил у нее: «Мама, вот Борис Николаевич часто говорит « на человека, на человека!» На какого человека?» А ведь не следовало попадать под сарказм Маяковского – «могу чемодан» (вместо Пушкинского «могучему дан»). Но изменять заголовок своих мемуаров ему не хотелось.
Мимо окон проплывали в лазури высокие сосны – «идеалы равноправий … две дамы» - вспомнился ему стих Северянина (стих."Июльский полдень"). Разговор этих двух дам перешел на общие темы, немного поговорили об «Анне Карениной». Следующая за Салтыковкой была платформа Кучино, а за ней – Обираловка, знаменитая тем, что Лев Николаевич избрал эту станцию местом трагической гибели Анны.
Дамы сошли на своей остановке, Борис Николаевич – на своей. Кучино – была маленькая подмосковная платформа на линии Москва-Нижний Новгород, за платформой железнодорожный мост, высоко над рекой , - узкой, извилистой речкой Пехоркой; справа от линии – несколько дачек, слева – в лесу, на высоте, двухэтажная вилла из камня, принадлежавшая до революции Рябушинскому, известному в те времена богачу, банкиру и промышленнику. За виллой простирался обширный, густой, темный, местами заваленный буреломом лес, местные жители продолжали называть его Рябушинским, в нем, еще не так давно, свободно бродили лоси. В лесу речка Пехорка становилась мрачноватой, вода в ней казалась черной и напоминала грустную картину «Аленушка» В.М.Васнецова, в те года уже весьма престарелого. Прогуливаться по Рябушинскому лесу Борис Николаевич не любил.
Здесь, в Кучине, Белый, как и в Москве, работал над романом «Маски», над мемуарами и над кое-какими статьями, из которых в двадцатые годы не все, как он сам говорил, появлялись в печати.
Глава 28. Кучино (продолжение)
Значительно более приятными, в особенности, в июльские погожие дни, были прогулки в сторону салтыковских дач, справа от железной дороги, если идти по направлению к Москве. Здесь были и сосны на сухих возвышенных островках, обильно посыпанных шишками, и светлые березовые рощи с полянами, разукрашенными разноцветными шляпками сыроежек, и кустарники бузины и калины, и молодые ельнички вокруг озерца с белыми лилиями и желтыми кувшинками, и осинки с мшистыми кочками, с кукушкиным льном, с папоротниками и хвощами, и едва накатанные полевые и лесные дороги, и радостно колосящееся пшеничное поле, и множество в лесу подберезовиков, подосиновиков, земляники.
Дом, в котором жил Борис Николаевич (Андрей Белый) и Клавдия Николаевна.
Фото отсюда Музей Андрея Белого у платформы Кучино
В один из солнечных дней нежаркого лета он, с палкой и с плащом, перекинутым через плечо, в одиночестве, – Клодя не сопровождала его в этих прогулках, - шествовал по Салтыковке вдоль улицы, где одна сторона была застроена дачами на участках с корабельными соснами, а другая стояла сплошной стеной елового леса. Он услышал бравурную музыку «Кэнуока», исполняемую на рояле, и вскоре почти столкнулся с большой оживленной компанией дачников. Та было двое-трое мужчин, высоких ростом, в светлых чесучовых костюмах и несколько дам, и одну из них он тотчас же узнал – это была та самая Мария Ивановна, которая как-то ехала в одном с ним вагоне и о которой он, возможно, никогда б и не вспомнил.
Дачники отправились к лесу, впереди всех бежали двое подростков с крупной, шоколадного цвета, собакой, похожей на ирландского сеттера.
- Боря! Боря! – кричала вслед мальчикам Мария Ивановна, и Борис Николаевич невольно оглянулся на отклик.
- Бушуй! Сюда! – звал собаку Боря. – Бушуйка! Бушуйка!
«Вот и имя собаки – так и чувствуется! – из Ясной Поляны. Бушуй. А у Льва Николаевича – Карай, Караюшка.. Ругай, Ругаюшка..» - подумал Борис Николаевич.
Он мог бы познакомиться ближе с этими людьми, представляющими последнее дореволюционное поколений российской интеллигенции, которой было суждено искревленным ходом истории исчезнуть из жизни, не оставив после себя преемников всего того лучшего, чем, она, эта интеллигенция, располагала. Однако, Борис Николаевич это не сделал.
Понятно, он сознавал, что то лучшее, что было заложено в людях, мало кем было в литературе отмечено, так как многие писатели девятнадцатого и начала двадцатого века, увлеченные весьма похвальным и закономерным стремлением искоренять недостатки, преувеличивали эти недостатки и, превращая частные случаи в общие, тем самым, мягко говоря, несколько искажали действительность.
Что и говорить, благодаря этим писателям-ратоборцам у последующих поколений сложилось представление о минувших эпохах по «Недорослю», по «Ревизору», по «Горе от ума», по «Человеку в футляре» - другими словами по карикатуре на отдельных людей.
Без сомнения, существовали многие отрицательные явления в минувшей эпохе, но интеллигенция и крестьянство содержали в себе огромные запасы положительных, творческих и героических, моральных, духовных и созидательных сил.
Борис Николаевич, без сомнения, видел необходимость изображения действительной жизни, проходящей мимо него, но он, отрешенный от реальной действительности, всеми мыслями жил в своей, минувшей эпохе конца девятнадцатого – начала двадцатого века. И поэтому он упускал проходящую мимо него современность. Маститый писатель не отразил в своем творчестве, как гибла интеллигенция, еще больше, чем старому необходимая «новому» обществу.
Впрочем, мысли Белого уже обретали отчетливость в его собственной формулировке: «Поставить свое творчество на службу социализму».
Глава 29. Кучино (окончание)
Зима 1930 года была не очень суровой и, по обыкновению, снежной. У Рябушинского леса наметало большие сугробы. Совершать отдаленные прогулки без широких охотничьих лыж по таким снегам было совсем невозможно. Борис Николаевич заменил прогулки по лесу отгребанием снега с дорожек деревянной лопатой. Такое занятие вполне снимало усталость от работы над книгой.
Конечно, работа была облегчена до предела. По-прежнему, он диктовал, расхаживая, обычно, по комнате, Клодя писала. Сам он писал только письма.
Вот и сейчас, 6 февраля 1931 года, он сидел за столом у окна, за которым весь видимый кучинский мир был засыпан обильнейшим снегом, и писал ответ Марии Андреевне Бекетовой, тетушке Блока, довольно преклонного возраста, пережившая племянника на десять лет и создавшая мемуары о нем.
Борис Николаевич писал:
«Шесть почти лет живу в деревне, мало кого вижу, редко бываю в Москве».
К таким заявлением, так же, надо относиться критически, как к фигуре речи, хотя бы потому, что едва отправив это письмо, он уехал из деревни в Москву и в Кучино уже больше не ездил.
Памятник Андрею Белому (Борису Николаевичу Бугаеву), установлен в 2015 году. Московская область, Балашиха, микрорайон Кучино. Фото отсюда.
(окончание следует)
Оставить комментарий
Популярные посты:
Предыдущие записи блогера :
20.04.2024 —
«АРТ МОСКВА» . Часть 3
20.04.2024 —
Собакен на выставке
19.04.2024 —
«АРТ МОСКВА» . Часть 2
19.04.2024 —
Кошаки в Аптекарском
18.04.2024 —
«АРТ МОСКВА» . Часть 1
18.04.2024 —
Огари в Аптекарском
17.04.2024 —
Весна в Аптекарском. Часть 5
17.04.2024 —
Раз в году. Александр Шеянов
16.04.2024 —
Весна в Аптекарском. Часть 4
Архив записей в блогах:
И как его назвать?
Нынешняя Конституция страны писалась в великой спешке - и под г-на Ельцина.
Он очень был удобен либеральствующему окружению - трезв нечасто, в текущие дела не вмешивался, исправно вешал подвластным согражданам на уши лапшу - к примеру, про рельсы, на которые гото ...
Вчера я был умным, поэтому я хотел изменить мир. Сегодня я мудр, поэтому я меняюсь. – (с) Руми ...
Благодаря размещению ЗРС С-400 в Беларуси, западная граница России надежно прикрыта за счет возможности перехвата целей в глубине восточного фланга НАТО Россия также завершила в Беларусь переброску двеннадцати истребителей Су-35С на учения. На указанной схеме не указаны ресурсы и ...
«…А …по голове я получаю каждый день за просто так, сержантам делать нечего». «…Cлужба у меня очень тяжелая, и часто издеваются… Вот так и живем…». Это – цитаты из писем солдат российской армии своим родным. Из тех, что дошли до адресатов и стали ...
В Татарстане пресекли деятельность ячейки запрещенной в России организации Хизб ут-Тахрир , которая готовила серию терактов, в том числе на заводе, где производятся стратегические бомбардировщики Ту-160. Это тот самый КАПО им. Горбунова, где 20 января, пролетом из Екатеринбурга в Москву ...
