Юрий Фрейдин о 1970-х гг.: "Было понятно, чего бояться, за что сажают, за что

philologist — 28.09.2018 Елена Михайловна Сморгунова, 1937 года рождения. С 1959 по 1972 год — младший научный сотрудник Института русского языка Академии наук. С 1972 по 1978 год — старший научный сотрудник ВНИИ Классификации и кодирования информации (ВНИИКИ); с 1978 по 1992 год — ведущий научный сотрудник Института советского законодательства.

Юрий Львович Фрейдин, 1942 года рождения. С 1968 по 1992 год работал в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского.

Ниже размещен фрагмент их воспоминаний об эпохе Застоя в СССР. Текст приводится по изданию: Дубнова М., Дубнов А. Танки в Праге, Джоконда в Москве. Азарт и стыд семидесятых. — М.: Время, 2007
.


Ю.Ф. Событиями были гастроли канадского, парижского, шведского балетов. Ночные стояния у касс Большого театра, очереди, как за мукой в сороковые-пятидесятые годы. Но все было очень организованно. Стояла честная балетоманская публика, от студентов до доцентов. Они были в курсе бесконечных историй Якобсон — Григорович, и друг друга знали: все встречались в тех очередях. Зимой это было особенно трогательно.

Е.С. А рядом жили наши знакомые, не балетоманы. И они говорили: ну вот, опять к нам придут греться...

Ю.Ф. Кассы Большого театра открывались утром, и нужно было к моменту открытия оказаться в очереди. А ехали издалека. Моя кузина, балетоманка, жила на Хорошевке. Еще знакомые ехали из Ростокино. На такси в четыре утра не поедешь: деньги нужны на билеты. Так что приходили часам к девяти-десяти вечера, после спектакля, и выстаивали всю ночь. Если постоишь ночь, билеты, как правило, достаются.

КАЖДЫЙ ГОД, 31 ДЕКАБРЯ...

Ю.Ф. Было время, когда каждое 31 декабря в 19 часов Андрей Волконский и Даниил Шафран играли в Малом зале Консерватории виолончельные и клавесинные сонаты Баха. Несколько лет подряд. На эти концерты приходила одна и та же публика, и каждый год шла одна и та же программа.

Е.С. И в основном, ходили мужчины, потому что женщины были дома и готовили праздник. Это было очень значимо — пойти в концерт 31 декабря.

Ю.Ф. Концерт кончается в девять часов. Волконский был неисполняемый авангардный композитор, репатриант, вернувшийся в Москву. Клавесин тогда было негде послушать: Майкапар был еще очень молоденький, Любимов только начинался... А Волконский играл на клавесине. Но Большой зал ему никогда не давали, да и Малый давали не ему, а Шафрану. Я вообще думаю, что и Малый-то давали только вечером 31 декабря. Волконский выступал в 1960-е годы в Гнесинском зале, и в начале 1970-х он уехал, слава богу.

ОБЩЕСТВО МЕЛОМАНОВ

Ю.Ф. Я был членом Общества меломанов. Туда не всякого принимали, надо было иметь «меломанские заслуги»: владеть чем-то, что представляло для общества интерес и что можно было представить публике. Принести пластинку, которой ни у кого нет, и дать всем прослушать, рассказать, кто на пластинке. Например, у одной моей знакомой была редкая пластинка фламенко, а у почетного председателя общества хранилась потрясающая коллекция записей на магнитных лентах. Но оказалось, что качество лент было плохое, и со временем утрачивалась стабильность воспроизведения: ленты становились хрупкими, ломкими, плохо воспроизводимыми. Никаких льгот у меломанов не было, но общество имело квоту при покупке пластинок. Иногда покупались импортные пластинки, с интересными записями: Армстронг, джаз, классика. Такие пластинки стоили дороже, чем магазинные, это называлось «глубокий импорт». На Арбате был магазин «Советская музыка», и меломаны собирались в его недрах. Потом переместились в магазин Союза композиторов на Садовом кольце: общество каким-то боком состояло при Союзе.

ЖАРКОЕ ЛЕТО ВОСЬМИДЕСЯТОГО ГОДА

Ю.Ф. Совершенно потрясающая Москва. Пустая. Тихая, теплая, светлая, очень прибранная, усаженная цветами. Были слухи, что Москва закрыта, что людей без пропуска не пускают с вокзалов, что даже на электричках введен повышенный контроль, и «колбасных электричек» не было...

Е.С. Это когда весь перрон заполнен людьми с авоськами, и у каждого — батон колбасы...

Ю.Ф. Было много милиционеров, и много-много молодых тридцатилетних мужчин в серых брюках приятного цвета и белых или голубых рубашках. Они стояли на углах, на перекрестках, в переулках. В Москву тогда нагнали милицию со всей страны, был еще и призыв с производства. Призывались из Министерств, ведомств, из КБ. Им всем выдали курточки с олимпийской эмблемой. Олимпиада была очень локальна. В Олимпийской деревне устроили молельни на все конфессии: там были и синагога, и церковь, и мечеть. Они функционировали только во время Олимпиады.

Е.С. Мы шли пешком в Андроников монастырь, где в храме был концерт старинной музыки. Мы шли по мосту, и никакого транспорта нам не встретилось, даже трамваи почему-то не ходили. В городе совершенно не было детей. Все школы были предупреждены. Всех родителей опросили, где будет ребенок. На даче? Точно? Даете подписку? Или у бабушки? Или вам помочь?.. Путевки в пионерлагеря давали всем.

Ю.Ф. Время было очень суровое, хотя никто этого не понимал. Уже Андрея Дмитриевича отправили в ссылку, уже Солженицына выслали. Андропов готовился в преемники. Они были научены 1957 годом и фестивалем, который был совершенно другим. Я помню толпы народа в городе, толпы местных московских людей, поймавших своего иностранца, и теперь ловивших человека, который мог бы им перевести, что этот иностранец говорит. Они ничего не понимали. Меня так же поймали: мне было 15 лет, я понимал по-французски: «Ты хоть что-нибудь понимаешь?» — «Да!» — «Переводи! Чего он говорит-то?..»

Такого братания в Олимпиаду не было. И все поломала смерть Высоцкого, спутала все планы. Удержать людей было невозможно. Шла колоссальная черная очередь. Молчаливая, организованная. Женщины в трауре, мужчины в костюмах. Этих «белых рубашечек» не было. Аналогичного общественного действия мы не помним. Был оттенок разрешенной скрепя зубы, оппозиционной акции. К тому же шла Олимпиада, людей нельзя было разгонять. И всем было понятно, что погубили, что не от хорошей жизни человек умер. Было ощущение, что потеряли своего. Радищевская улица была запружена, станция метро «Таганская- кольцевая» работала трлько на вход, а выход был с радиальной. Иначе все захлебнулось бы. Актеры стояли в фойе в одежде из «10 дней...», солдатики с ружьями.

Они говорили: «Не волнуйтесь, все пройдут». Нельзя было возражать против этого, нельзя было «снять» этого часового, он был лишь «актер в костюме». Актеры плакали, полно милиции. Славина, Демидова — ручьем рыдали. Народ вел себя пристойно, оград не сбивали. И когда попросили: «Пожалуйста, больше не входите, теперь только близкие и театр», — люди остановились, дальше не пошли. Стояли, ждали. Потом выносили. Была громадная кавалькада автобусов. Десятка два или больше. Многие поехали на кладбище на метро. У кладбищенской ограды собралась колоссальная толпа...

Е.С. Было много женщин, которых я до этого не встречала на улице. Это были женщины пятидесяти-шестидесяти лет, благородно одетые, с камеями. Они плакали. Было много мальчиков с гитарами.

КАК ПОПАСТЬ, ГДЕ НАЙТИ...

Е.С. В Институте русского языка я в профкоме заведовала культурной частью. Многие наши знакомые учились вместе с актерами в университете: в театре МГУ начинали Саввина, Демидова, оттуда началась Петрушевская... И все были знакомы. Легче было попасть на генеральные репетиции, и мы часто ходили. Они начинались в 11 утра. К десяти мы приходили на работу, к одиннадцати шли в театр, в 16 возвращались и садились работать. И на репетиции оркестра в консерваторию можно было попасть днем, только надо было узнать, во сколько начало. Консерватория — открытое заведение. Юра надевал черный костюм, специально для этого купленный, и ботинки, и шел через артистический вход. Делаешь солидный вид — и все. Надо только знать, как потом выйти в зал — там же лабиринт... А чтобы попасть на хороший спектакль, мы писали письмо от института: просим выдать, например, 24 билета. Никогда не было хамства, не просили ни 40, ни 60 билетов. Сколько нужно — столько и писали. И формулировали: для актива института... Потом шли с этим письмом к администратору.

Ю.Ф. Кабинет администратора Большого зала Консерватории осаждался перед концертами, и он, как правило, подписывал входные. Студенты слушали музыку стоя.

Е.С. До 1972 года к нам в институт приходили Окуджава, Вознесенский. Это было удивительное время: мы даже собирали им крошечные деньги... Местком еще выделял сколько-то на оформление зала, на цветы. Я получала зарплату 72 руб. в месяц: младший научный... И Бархударов, автор учебника,88 замечательный, говорил: «А зачем вам больше- то? Ну я каждый день за обедом коньяк пью. А вам-то зачем?» Нам хватало денег. Книжки мы покупали, вся новая поэзия, которая юб выходила, у нас была. Книга стоила 1руб. 25 коп. Вопрос был только в том, чтоб достать. Том большой серии «Библиотеки поэта» стоил 2 руб. 40 коп, 1 руб. 80 коп. Иногда покупали книги и на черном рынке, но там они стоили от 25 рублей.

Ю.Ф. Интеллигентная публика не ходила на рынок, все доставали через «жуков». Мы говорили человеку, у которого был знакомый «жук», что, мол, нужна такая-то книга. Но так покупали очень мало.

Е.С. Я так задорого купила книгу об изразцах... Мы узнавали, в каком магазине и когда будут продавать.

Ю.Ф. В 1967 году вышел «Разговор о Данте» Мандельштама. Колоссально. До этого никакой книжки Мандельштама не выходило, были публикации в журналах в Воронеже, в Тифлисе. И вдруг — книжка. Мы позвонили в издательство и узнали, в какой магазин она поступит. Отправились туда. Это оказалась тоненькая брошюрочка. Мы купили по 20 штук. Потом еще недельку ее можно было там купить, а потом все.

Е.С. Все книжки были маленькие, тоненькие. Кто-то шел и покупал сразу 20—25 экз. Я помню, пришел знакомый и сказал: продаются «Тарусские страницы», иди купи. А я в этот день не могла: была срочная работа. На следующий день пошла — уже не было. И у всех была эта книжка, а у меня нет.

Ю.Ф. Книжный рынок был в Столешниковом переулке. Прекрасные букинистические магазины — на Арбате, в снесенном доме около Политехнического музея. Но были тома, которые и туда не попадали: Библия, например.

Е.С. В 1963 году мы узнали, что патриархия выпускает Библию. Толстая черная книжка. И мы составили письмо, что для наших словарей древнерусского языка XI—XVII веков нужна Библия для проверки цитат. Партбюро очень внимательно рассмотрело нашу заявку, и мы получили ровно столько, сколько заказывали. А больше уже не было возможности эту книгу ни достать, ни купить. Отдел современного русского языка не смог доказать, что им для работы нужна Библия.

ДИССИДЕНТЫ

Ю.Ф. Наташа Горбаневская, с которой я дружил с 1960 года, после 1968-го была помещена на короткое время в психиатрическую больницу им. Кащенко. Я в этой больнице никогда не работал, но по профессиональным делам бывал там довольно часто. Я уже не помню, кто мне сказал, но я узнал — и, пользуясь белым халатом и своей личной гранкой, пришел к ней вечером. Она была в обычном отделении, никаких ментов и гебешников, мне ее спокойно позвали. Я спросил: «Ну что, тебя забрать?» Я готов был забрать ее домой. Но она сказала: «Да нет, меня завтра выпустят». Конечно, это была лихая акция, но в ней не было ничего противозаконного. Наташу Горбаневскую исключили из процесса, как кормящую мать. Мы не были революционерами-подпольщиками и не собирались переходить на нелегальное положение.

Когда она была в Казани, ей давали психотропные препараты и не давали корректоров. И я ей посылал эти корректоры из Москвы. Не знаю, доходили ли до нее эти корректоры... Ей могли ничего не передавать и не сообщать. Но никакой врачебный консилиум не согласился бы с тем, что нужно давать психотропные без корректоров. Подобное можно было объяснить только бедностью или невозможностью приобрести лекарства. Так вот, я высылаю — и заткнитесь. Для меня не было новостью существование карательной психиатрии. Я слушал радио, был знаком и дружен с Софьей Васильевной Каллистратовой. Помню дело Ехимовича — был такой председатель колхоза в Прибалтике, организовал прибыльный колхоз, его пытались подвергнуть психиатрической экспертизе. Потом была экспертиза Петра Григоренко, а потом это стало рутиной.

Было понятно, чего бояться, за что сажают, за что выгоняют с работы. И за что не выгоняют. Каждый знал свой край. С работы (не со всякой) выгоняли за подписание писем, если потом эти письма были опубликованы. Сажали за распространение материалов, было известно, что сколько стоит. Дороже всего стоил «Архипелаг». Если ночью тихонько все читаешь, и никто этого не знает, — не выгоняют. Но ты все равно боишься. За МХГ сажали, за «Инициативную группу» и фонд Солженицына — сажали. За редактирование и составление «Хроники» — сажали. Сажали тех, кто себя объявлял. Но было много людей, которые принимали участие во всех этих делах, но которые были не готовы к таким жертвам.

Е.С. Людям, которые себя объявляли, нужно было очень много людей, которые были неизвестны. Без них невозможно было ничего сделать.

Ю.Ф. Правозащитники были членским билетом всей интеллигенции в целом. Достоевский писал, что если на Страшном суде спросят: «Что ты хорошего сделало, человечество?» — оно предъявит Дон-Кихота. Круг сочувствующих правозащитникам был чрезвычайно велик, и сами правозащитники заботились о том, чтобы сочувствующие не стали жертвами. У кого дома дети, у кого — родители, внуки...

Е.С. Все были порядочные люди, и все были свои. И никаких «лес рубят — щепки летят», ни для кого друзья не были щепками.

Ю.Ф. Как не было принципа «Создам воронку, всех затяну». Это было исключено. Можно было, не рискуя, пойти пятого декабря на Пушкинскую площадь: максимум, вас бы переписали в милиции. Мы приходили и стояли без шапки. Нужно было снять шапку, и сразу становилось понятно, что вы не просто мимо проходите или ждете кого-нибудь. Или 30 ноября, в день политзаключенных. Это был Кронидов день. Можно было прийти к друзьям на обыск. Туда всех пускали, но никого не выпускали. И можно было прийти и пробыть там и пять, и десять часов, пока не кончится обыск. Люди передавали информацию по цепочке и приходили поддержать. На кухне пили чай или чего покрепче, или наблюдали, чтобы ничего не подсунули: тогда могли валюту подложить.

Е.С. Были удивительные, особенные дети. Мы знаем, как девочка пяти лет, дочка, попросилась погулять на улицу и пошла по разным знакомым: «Не приходите к нам, у нас обыск». — «Тебя послали?» — «Нет, я сама». — «Ну зайди, чай попей». — «Нет, мне надо еще к другим».

Ю.Ф. Можно было собирать деньги на политзаключенных. Знали людей, которым можно было отдать. Но если узнает партбюро, то это было нехорошо.

Е.С. Можно было писать в лагеря. Оттуда можно было писать в разрешенные дни (раз в две недели, в месяц). Но туда можно было писать.

СТЫД

Ю.Ф. Чувства национальной гордости я не испытывал никогда. Я помню 1949 год, и национальная гордость была вытравлена во мне напрочь. Очень важно, с чем ты вырос с детства. Было сильнейшее чувство национального стыда. Когда, например, на первом конкурсе им. Чайковского скрипачу Климову дают первую премию, а между Климовым и Кпиберном есть две общие черты: оба на «К» и оба не умеют играть на скрипке... А ведь там принимал участие великий румынский скрипач Штефан Руха... Но они сказали: если уж мы даем Клиберну за фортепьяно, то уж скрипку мы не можем дать никому другому. Только советскому...

ЭМИГРАЦИЯ

ЕС. Я помню, как уезжал Юлиус Телесин — первым из наших знакомых. Это были не проводы, это были похороны. Он будто уезжал на тот свет, только что живой. Мы знали, что больше никогда его не увидим. Люди эмигрировали, когда ставился вопрос: в лагерь или на Запад. Теперь они говорят: «Я уехал, потому что мне грозила психушка. Если бы лагерь — я бы отсидел и вышел...»

Ю.Ф. Можно было получить вызов и никуда его не носить — тогда это оставалось без последствий. Но как только понес — все. Независимо оттого, разрешат тебе уехать или нет, ты, в худшем случае, лишаешься работы, а в лучшем — карьеры. И нет гарантий, что тебе разрешат уехать. Перед тем, как подать просьбу о выезде, надо было сначала уйти с работы (чтобы не подводить свое начальство). Уйти отовсюду — а потом тебе не разрешают, и ты десять лет живешь «в отказе».

ЧУЖАЯ КУЛЬТУРА

Ю.Ф. Все новые иностранные романы я ходил читать в Библиотеку иностранной литературы: они туда быстро поступали. Потрясающие альбомы по живописи продавались в магазине «Дружба» на ул. Горького, кажется, четыре рубля стоили. Постоянные посетители «Иностранки» ходили на закрытые просмотры. Мы видели Уорхолла, Полока...

Е.С. В Доме дружбы на Калининском проходили выставки книг, и однажды были выставлены все книги издательства «Скерра». И я ходила каждый день и смотрела, сегодня — одну книгу, завтра - другую.

Ю.Ф. Культурный железный занавес как порвался в 1957 году, выставкой, приуроченной к фестивалю, так его и не залатали.

Е.С. А потом были выставки в Сокольниках: французская, итальянская, американская. На них всех были книжные отделы. Можно было приходить и подолгу смотреть. А если очень хочешь и решаешься — можно было книжку выпросить. В ответ говорили: сейчас не можем, придите в день закрытия. Они ничего не увозили назад, все, что привозилось на выставку, раздавали. Были отделы одежды, обуви, мебели... И тоже все раздавали. И книги раздавали.

Ю.Ф. Хочешь Беккета — читай Беккета. Ионеско. Я перевел «Лысую певичку» в 1964 году и читал ее солдатам в армии на культурном мероприятии. Присутствовал политрук. Он ничего не понял, но одобрил: народ смеется, все заняты, говорят о литературе. К тому же Ионеско — румын, «наш».

Е.С. Многие альбомы и книги привозили из-за границы. Можно было прийти в гости, посидеть и посмотреть, что хочешь. А многие сдавали привезенные книги в комиссионный. На улице Качалова был прекрасный магазин, там можно было и купить книгу, и просто посмотреть, полистать.

Ю.Ф. Был магазин французской книги на ул. Веснина. Все романы, получившие Гонкуровскую премию, можно было купить. Так что если ты переживал по поводу культурной отсталости, то не очень страшным усилием в Москве все можно было достать. А если ты не знал, что есть еще и западная культура, то и не очень грустил.

Е.С. Илья Авербах рассказывал, как он приехал в Грецию, кажется, в 1977 году, его пригласил какой-то киномагнат. И его спросили, что вам показать: острова? И Авербах ответил: «Нет, покажите мне кино». И всю неделю смотрел фильмы. Мы ходили смотреть фильмы в «Иллюзион», в клубы, в Дом литераторов, в ЦДРИ. Во время фестиваля шведского кино смотрели Бергмана. На Московских кинофестивалях ходили на утренний шестичасовой сеанс: на вечерние и дневные невозможно было достать билеты. Или с 12-ти часов ночи до двух — в «Ударник». Многие специально брали на время фестивалей отпуск или отгулы и ходили всю неделю

ТАРКОВСКИЙ

Е.С. Кажется, в 1967 году Андрей Тарковский дал нам свою пленку, мы договорились с кинотеатром, заплатили аренду, и устроили просмотр. Картина тогда называлась «Страсти по Андрею». Это плохо кончилось. Потом на парткоме мне высказывали: мол, зачем же я показала такой отвратительный фильм, там же все время идет дождь!.. Ну кактебе не стыдно, Лена, это такая ужасная картина! Весь партком ходил смотреть, с мужьями, с тещами, а потом устроили разнос. Хотя почему они должны быть последовательны?.. Чтобы наказать меня за организацию просмотра, они решили подключить ОБХСС. И случилось чудо. Не буду всего рассказывать — не потому, что не помню, я все хорошо помню...

Мы продавали билеты на фильм от профкома, с печатью, никто чужой не мог пройти. Мы платили за зал, и мы платили Тарковскому, но об этом никто не знал. И когда стали проверять, то сумма, полученная от выручки билетов, проданных сотрудникам института, и та сумма, которую мы уплатили в кинотеатр, совпала до 40 коп. Это было абсолютное чудо. Ведь кроме сотрудников, по билетам прошли друзья сотрудников, родственники членов парткома и т. д. Как совпало — непонятно. Но именно поэтому вся история не кончилась уголовным преследованием. А началось с того, что на показе видели людей, за которыми всегда ходили. Видимо, поступил звоночек... Показ был в клубе им. Серафимовича. До последней минуты мы не знали, пойдет фильм или нет. И когда началось — мы выдохнули: «А-а-а... идет».

СИЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Ю.Ф. «Джоконда», выставка Дрезденской галереи102. С середины шестидесятых в Пушкинском музее начали устраивать концерты в залах.

Е.С. Да, я впервые слушала сиртаки в греческом зале.

Ю.Ф. В 1964 году приехала Венская опера. Я не попал на Вагнера, но попал на «Женитьбу». Это нечто. Ты слышишь вокальные ансамбли, которых много. Это квартеты, квинтеты, секстеты. Потрясающе. В том же году приезжал «Ла Скала». Весь город звенел итальянской оперой, спектакли транслировались. Был сентябрь, и окна были открыты... Кажется, в июне 1973 года в Москву приезжал Шагал. Я попал на открытие его выставки, видел самого, под ручку с Екатериной Алексеевной Фурцевой. Они тогда вытащили все картины из запасников и повесили, как будто они там всегда висят. А мы пришли — и впервые их увидели. А Шагал решил, будто его работы висят в Третьяковке в постоянной экспозиции...

Е.С. Да, Шагал в Москве, Шагал, который ходит на своих ногах... Помню выставку в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ, с Рабиным. Которая потом была тракторная.

Ю.Ф. Началось все с музея Маяковского, где стали выставлять русский авангард. Потом была выставка «Бубнового валета» в Русском музее в Ленинграде. В то время поехать на один день в Эрмитаж было обычаем. Четыре рубля стоил студенческий билет на поезд, а у нас всех были студенческие. Приезжаешь в восемь утра, и вечером уезжаешь в те же восемь. В Абрамцево еще ездили на выставку «Бубнового валета». Мы были на выставке на ул. Вавилова. Там было четыре зала, выставлялся М. Иванов, еще кто-то... А последний зал был отдан Вейсбергу. И помню, как мужчина привел на выставку своего мальчика, лет 10—12. И мальчик одно смотрит, другое, папа тянет его, но не дергает. Подводит к залу Вейсберга: «А теперь смотри». Мы ходили на регулярные весенние выставки МОСХа на Кузнецком и все время ждали: будут картины Вейсберга или нет.

Е.С. И я водила своих знакомых на эти выставки именно на Вейсберга, так же подводила: «А теперь смотрите».

Ю.Ф. И в музыке были потрясения. Помню, в Москве давал два концерта Глен Гульд, играл Баха. На первом концерте первое отделение было полупустым, на втором зал наполнился. Люди звонили друзьям в антракте: «Приходите! Срочно!» И на втором концерте уже стояла милиция: так много было желающих попасть...

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив