Я дам вам парабеллум, или заграница нам поможет

Проснувшись однажды в сплошном Крымнаше, наиболее сохранная часть нашего общества оказалась перед неприятнейшим вопросом – "Что делать?".

То есть в смысле личного деланья вопрос этот хотя и чрезвычайно неприятный, но для большинства вполне риторический. Ответ известен – "Валить!". Эмиграция. Не внешняя, так внутренняя. Дело не новое, и технология его хорошо известна – создана еще отцами и дедами. Мой дом – моя крепость. Книги вместо телевизора. Узкий круг единомышленников для кухонного времяпрепроводения. Ну, и, естественно, по минимуму разговоров о политике за пределами этого круга. Чтоб не портить нервную систему.

В общем, всё, как в брежневские времена: кто жил тогда – помнит, кому не посчастливилось – знает по рассказам. С одним, впрочем, отличием – процент сохранных сегодня поменьше, много поменьше: то там, то здесь открываются старые знакомые предпенсионного и пенсионного возраста, которые в советские времена были абсолютно, ну просто-таки абсолютно нормальными, но которых крымнашимия не пощадила. Пусть и не в шубообразной, а всего лишь в вялотекущей форме, но болезнь эту они подхватили. Несмотря на, казалось бы, стойкий иммунитет. Впрочем, я сейчас не о них. А о людях с более устойчивой психикой, с более крепким нравственным стержнем и с более развитым эстетическим чувством.

Для этих людей вопрос "Что делать мне лично?" не вызывает затруднений. Но за этим личным вопросом, хочешь ты того или не хочешь, возникает вопрос другой: "Что делать нам вместе?". Что делать всему обществу? И вот тут-то как раз затруднения и начинаются.

Вопрос этот, конечно, в отличие от первого, куда как более теоретический. Просто потому, что делателей как таковых в сегодняшнем обществе катастрофически мало. Да это и понятно – возможностей для деланья оставлено мало, и само деланье стало занятием весьма небезопасным. И становится всё небезопасней.

Но "теоретический" не значит "бессмысленый". В конце концов, любое осмысленное деланье начинается с определения того, а что, собственно, нужно делать. Так что теоретизировать здесь и можно, и нужно. Но тут мы сталкиваемся с другой проблемой – с проблемой, что мы, такие умные, оказывается и теоретизировать на эту тему не можем.

Нет, мы способны продвинуться чуть дальше, чем "Бриан – это голова, а Чемберлену я бы в рот палец не положил". И даже – чуть дальше размышлений о трагедии русского либерализма и роли интеллигенции в революции. Но только – совсем чуть-чуть. Туда, где можно предложить собеседнику почитать Ленина, который давно все объяснил, что и как надо делать с ненавистными режимами. А затем, догадавшись, что Ленин тут ни при чем, предаться фантазиям в духе "заграница нам поможет" и "я дам вам парабеллум". В кого стрелять из этого парабеллума, а главное – зачем, оказывается уже за пределами наших аналитических способностей.

В таком состоянии мы представляем собой просто подарок для власти, и я плохо понимаю, зачем она тратит силы на недопуск передовых наших отрядов на выборы в горсоветы. Догадываюсь, что кто-то таким образом просто осваивает бюджеты, выделенные на борьбу с внутренним врагом: врага хоть и нет, но деньги-то выделены, вот и надо их освоить. И отчитаться. Чтобы финансирование не урезали. Тоже все в той же старой традиции.

А о чем тут думать? Какие тут вообще есть варианты? Либо побеждать власть на выборах, либо – на улице. Ну, либо ждать пока ее победит Обама (вариант более реалистичный – сама рухнет). Такой вот репертуар ответов. И ответов правильных. Только – на неправильный вопрос.

Вопрос "Как валить власть?" – вопрос хотя и естественный, и заполонивший всё, если так можно выразиться, интеллектуальное пространство оппозиции, но сам по себе вопрос совершенно бессмысленный. И не потому, что власть у нас вечная и не обрушиваемая.  А потому, что ее обрушение само по себе жизнь нам не улучшит, или, точнее, улучшит крайне незначительно в одних отношениях, ухудшив (возможно, и более значительно) в других.

Не "Как свалить?" (я говорю о власти) – правильный вопрос, а "Что на месте разваленного построить?". Но именно этим вопросом никто из оппозиционно настроенной публики себя не утверждает. "Учредительное собрание", "сменяемость власти", "независимые суды" и еще несколько мемов создают для нас иллюзию решенности очень сложной задачи, обнаруживая одновременно нашу полную неготовность принять на себя ответственность за руководство страной. И люди, которых мы называем, то населением, то электоратом, в своей массе эту нашу неготовность если не понимают – понимать они совсем ничего не могут, еще хуже нас – но чувстуют вполне ясно.

"А что – эти лучше?" уже заготовлено у моего оппонента. Нет, эти не лучше. Может, даже и хуже. Но не настолько хуже, чтобы менять этих на нас. Так чувствует обыватель. Так подсказывает ему его обывательский внутренний голос, его здравый смысл. И возразить на это внутреннему голосу обывателя нам не очень есть, что.

Наша сильная сторона – неприятие того, чего принять без подлости не можно. Но рядом с этой сильной зияет наша слабейшая сторона – фрагментарные, наивные и не слишком привлекательные представления об альтернативе. Как надо, мы не только не знаем, но и не очень хотим знать. Помня Галича, мы просто боимся "я знаю, как надо". И даже думать об этом боимся. И поэтому дальше "весь мир насилья мы разрушим" фантазии наши не идут.

В результате мы АБСОЛЮТНО беспомощны. Бессильны.

Силы нам могла бы дать большая идея, резонирующая с душенастроением народа. Но такой идеи у нас нет. И хуже того – такой идеи мы боимся. А те осколки большой идеи, которые у нас есть, многих людей к нам не привлекут. Особенно, когда психотравма от неудач либеральных реформ 90-х свежее и оттого острее, чем психотравма от бед коммунистического строительства.

Отсюда и ответ на сакральный вопрос "Что делать?". Меняться. Меняться самим. Умнеть. И формировать программу позитивных изменений страны.

И никаких парабеллумов и заграниц.