ВСЕЛЕННАЯ "БЕЛОЙ ГВАРДИИ". ГЕТМАН СКОРОПАДСКИЙ

roman_rostovcev — 25.08.2021

В это время по всему Киеву уже «был раскидан и разбросан» манифест нового правителя Украины – гетмана Павла Петровича Скоропадского. Манифест назывался «Грамота ко всему украинскому народу» и был отпечатан на двух языках – на русском и украинском, причем украинский текст был составлен безграмотно. Текст был написан Александром Палтовым, который оказался на Украине в разгар мировой войны, а в апреле 1918‑го стал правой рукой Скоропадского. В «Грамоте» говорилось, что «бывшее украинское правительство» оказалось неспособным навести порядок в государстве, прекратить «дебоши и анархию». Поэтому «трудовые массы населения» обратились к нему, Павлу Скоропадскому, с просьбой создать новую государственную власть, «которая способна была бы обеспечить населению покой, закон и возможность творческой работы». 

Он откликнулся на призыв и, объявив себя «гетманом всея Украины», распустил Раду, отправил в отставку правительство Голубовича. Все распоряжения Временного и прежнего украинского правительства отменялись. Гетман восстановил право частной собственности «как фундамент культуры и цивилизации», разрешил неограниченную куплю‑продажу земли, объявил о свободе торговли и частного предпринимательства.

Винниченко заявлял, будто написали гетманскую грамоту «русские помещики и офицеры под общей редакцией немецкого генерала».

Кандидатуру Скоропадского рассматривали в числе многих. Он не был единственным претендентом на власть. Нужен был авторитетный, но управляемый человек, сторонник частной собственности, не социалист. Рассматривали кандидатуры землевладельца Евгена Чикаленко (тот не рвался к власти и не считал себя способным на такой высокий пост), Миколы Михновского (его организаторские способности оставляли желать лучшего), наказного атамана вольного казачества Ивана Полтавца‑Остряницы (он был слишком молод, но уже заслужил репутацию авантюриста). Скоропадский, бывший гвардейский офицер, русский генерал, аристократ, в недавнем прошлом командир 1‑го Украинского корпуса, смотрелся явно выигрышнее других. К тому же один из рода Скоропадских уже был гетманом – в начале XVIII века, сразу после изменившего (по украинской версии – «восставшего») Мазепы.

В Киеве тем временем собрали съезд (конгресс) Всеукраинского союза хлеборобов. Этот союз появился еще в мае 1917‑го и объединял сельских хозяев, землевладельцев главным образом Восточной Украины. Весной 1918‑го Союз хлеборобов был легальной оппозицией Центральной раде.

Из воспоминаний генерала Владимира Мустафина: «Ораторы в зипунах были более красноречивы, чем их лидеры, крупные помещики и земцы, речи их дышали глубоким народным разумом, наблюдательностью, которая присуща деловитому крестьянину, ясно умеющему оценить не только интересы своего личного хозяйства, но даже и ту политическую обстановку, которая может хорошо или дурно влиять на преуспеяние этого хозяйства. Революция также еще многому научила. Полные юмора, метких словечек и особой “хохлацкой хитрецы”, поднимавшиеся до искреннего пафоса речи хлеборобов вызывали бурные аплодисменты. Ораторы в один голос говорили, что государству нужна сильная единоличная власть, нужна голова, диктатор».

В нужный момент и появился генерал Скоропадский. 6000 хлеборобов (по другим данным – 7000), представители 108 уездов Киевской, Подольской, Волынской, Харьковской, Полтавской, Черниговской, Екатеринославской, Херсонской, Таврической губерний, устроили ему овацию. Считалось, что они представляют если не всю Украину, то семь или восемь миллионов украинских хлеборобов.

Правда, сохранилось свидетельство, что далеко не все эти хлеборобы были хлеборобами, далеко не все украинцы – украинцами. По словам кадета В.М.Левитского, к одному русскому офицеру «приехал бывший член Государственной Думы Гижицкий, вынул из кармана 5000 рублей и заявил: “Наберите 30 человек «для дела». Пока пусть только ежедневно являются в назначенное вами место. Опоздавших исключайте. Платите по 15 рублей в день и выдайте 100 рублей единовременно”. Желающих нашлось сколько угодно. Отбою не было. <�…> Через несколько дней им объявили, что их приведут в цирк, где они по данному знаку должны кричать: “Гетмана нам треба! Гетмана!”»

Но сам Левитский при этом разговоре, как видно, не присутствовал, а значит, пересказывал слухи, что циркулировали по русскому Киеву. Считать это невероятным нельзя, но и безоговорочно верить слуху столетней давности не стоит. Неясно, о каком именно Гижицком здесь идет речь. Депутатом Государственной думы был Александр Степанович Гижицкий, а участие в перевороте обычно приписывают Михаилу Львовичу Гижицкому.

Украинские республиканцы, сторонники Рады, относились к съезду хлеборобов с не меньшим презрением. Павло Христюк писал, что до самого переворота Украинская демократическо‑хлеборобская партия, организовавшая съезд, была только «группой кулаков Лубенского уезда».

Версия о подтасовке голосов, об инсценировке была чрезвычайно распространена. При этом чем дальше от места событий жил человек, тем больше он был в ней уверен. Барон Роман Будберг ничего не знал о подготовке переворота и вообще жил тогда в Харькове, однако не сомневался, что съезд хлеборобов – пошлая инсценировка: «На нас, харьковских обитателей, вся эта история произвела впечатление какой‑то оперетки, но всем нам было ясно, что сделано это было не хлеборобами и не украинцами, а было инсценировано: рука немцев была слишком видна».

Будберг, бесспорно, прав в одном: немецкая рука там была. Если б не было в Киеве немцев, сторонники Рады могли бы легко расправиться с безоружными делегатами. В распоряжении Скоропадского практически не было войск. Однако немцы предусмотрительно разоружили обе синежупанные дивизии, которые были настроены в пользу Рады. Сечевые стрельцы оставались в городе, но помешать немцам не посмели.

Правда, немцы не были единодушны по украинскому вопросу. Так, Филипп Шейдеман, лидер социал‑демократической фракции в рейхстаге, был сторонником Рады и считал, что ее отстранение будет на руку большевикам. Но реального влияния на украинские дела он оказать не мог. Судьбой Рады распоряжалось военное руководство. Эйхгорн согласовал вопрос о смене власти в Киеве с Людендорфом. Последний предельно точно назвал причины, толкнувшие немцев к перевороту: «…юное украинское правительство оказалось не в состоянии успокоить страну и поставлять нам хлеб».

Гофман, признанный специалист в русских и украинских делах, также одобрил переворот. Сторонником переворота был и германский посол барон Мумм.

Новый глава нового государства, пообещав со временем созвать сейм, отменил Учредительное собрание. Скоропадский опасался, что сторонники Рады и учредилки устроят в городе беспорядки, поэтому приказал арестовать главу оргкомитета Учредительного собрания Швеца. Но никаких беспорядков не было. Учредилку не разогнали, как это сделали большевики в Петрограде, ей просто не дали собраться. Так что и гетман, и германцы могли быть довольны.

Не предусмотрели немцы только одного. Конгресс хлеборобов собрали в помещении цирка Крутикова на Николаевской улице. Здание, очевидно, выбрали из‑за слишком большого количества делегатов. Где еще можно было разместить такую толпу? Разве что на площади. Вот и выбрали здание цирка, в то время одного из крупнейших в Европе.

Еще недавно в цирке зрителей веселили ученые обезьяны, что катались на роликах, на велосипедах и обедали за столом, пользуясь салфеткой и столовыми приборами. Клоун‑дрессировщик Владимир Дуров показывал публике слона‑парикмахера и ежей‑артиллеристов. Велосипедисты знаменитого в те времена Шарля Нуазетти поражали воображение аттракционом «Круг смерти». Легендарный малороссийский силач, шестикратный чемпион мира Иван Поддубный именно в Киеве отрастил свои знаменитые козацкие усы и освоил французскую борьбу. Немногим уступал Поддубному волжский богатырь Иван Заикин, не только знаменитый борец, но и один из первых русских авиаторов. Эстонец Георг Лурих поднимал коня вместе со всадником и удерживал на своих плечах помост, на котором играл оркестр в десять музыкантов.

Словом, цирк был местом, хорошо известным всякому киевлянину. И вот в этом цирке появился новый правитель Украины. Зародилась новая власть, даже новое украинское государство. И весь Киев, а потом и вся Украина узнали: историческое событие случилось в цирке, и сделанного не воротишь. Хотя участники съезда направились затем на Софийскую площадь, где состоялся торжественный молебен, а гетмана, будто царя, помазал архиепископ Никодим, впечатления это не исправило. Пройдет много лет, но при словах об Украинской державе гетмана Скоропадского будут непременно припоминать этот цирк да еще оперетку.

Смена власти в Киеве на этот раз совпала с весной, но не ранней, а с самым ее разгаром: «…на каштанах расцветали желтые и розовые свечи <�…>. Из вековых садов вливались в улицы во́лны прохлады, сыроватое дыхание молодой травы, шум недавно распустившихся листьев.

Гусеницы ползали по тротуарам даже на Крещатике. Ветер сдувал в кучи высохшие лепестки. Майские жуки и бабочки залетали в вагоны трамваев. По ночам в палисадниках пели соловьи. Тополевый пух, как черноморская пена, накатывался прибоем на панели. По краям мостовых желтели одуванчики.

Над открытыми настежь окнами кондитерской и кофеен натягивали полосатые тенты от солнца. Сирень, обрызганная водой, стояла на ресторанных столиках. Молодые киевлянки искали в гроздьях сирени цветы из пяти лепестков. Их лица под соломенными летними шляпками приобретали желтоватый матовый цвет».

Паустовский описывал весну дореволюционную и даже довоенную, но Киев в апреле–мае 1918 года снова стал городом мирным, сравнительно благополучным. Потихоньку начали наводить порядок еще при Раде. Немцы, только вступив в город, увидели темный, грязный, загаженный вокзал, который уже три месяца никто не убирал и не чистил. «Тридцать нанятых германским командованием баб три дня кряду скребли, мыли и чистили», – писал Михаил Кольцов. Привели в порядок вокзал. Обыватели, видя, что артобстрелов ждать неоткуда, перестрелки давно стихли, начали нанимать стекольщиков – вставлять стекла в оконные рамы, пострадавшие во время январских сражений. Весной 1918‑го на Украину вернулись правопорядок, частная собственность и свобода торговли. Страна переменилась в несколько недель. Харьков уже через две с небольшим недели после вступления немцев принял «добольшевистский вид», жизнь вошла в нормальное русло. «Животная радость избавления от большевицкого кошмара у одних и восторг, связанный с возможностью возвращения к своим обычным занятиям и даже в некоторой мере к творческой работе, у других придавали населению какой‑то особенно оживленный вид», – вспоминал Владимир Ауэрбах, товарищ министра торговли и промышленности в правительстве Украинской державы.

Шумные улицы столичного Киева снова, как в дореволюционные времена, пестрели богатыми дамскими туалетами. Элегантные штатские мужчины надели фраки, визитки, сюртуки, военные сверкали золотыми погонами. «Нигде я не видел такого количества офицеров, как в нем, – вспоминал Виктор Шкловский. – На Крещатике всё время мелькали “владимиры” и “георгии”».

Театры, рестораны и кафе были полны народа. Очень скоро Киев наполнился беженцами из большевистской России, Совдепии, где уже был настоящий голод. Поразительно, но даже в хлебном городе Ташкенте хлебный паек сократили до четверти фунта в день. В Петрограде и Москве рады были хлебу с селедкой, который запивали кипятком, подкрашенным морковью или свеклой. «Ужасная картина – Охотный ряд. Только зелень, ягода и вобла, и масса дам, ходящих с унылыми, тихими, покорными лицами. Теперь хоть картофель есть. Круп нигде», – писала Ольга Книппер‑Чехова Марии Павловне Чеховой в августе 1918 года. «Разговоры только о еде <�…> На днях я была у больного Стаховича. <�…> Он подарил мне яйцо вкрутую – ему прислали откуда‑то, и я его как драгоценность принесла домой. Я месяца три не видела яиц». В качестве пайка выдавали несколько заплесневелых картофелин и буханку черного хлеба, «выглядевшую так, как будто она сделана из опилок». Хорошо жили только спекулянты, зарабатывавшие на черном рынке баснословные деньги. Эти деньги обычно тут же проматывали в подпольных ресторанах, где даже хлеб с маслом и «булочки, начиненные мясом, под названием “пирожки”» были доступны или местному подпольному миллионеру, или приехавшему в Совдепию богачу‑американцу.

Неудивительно, что люди бежали в Киев, в Одессу, в Екатеринослав. Поскольку Советская Россия признала Украину, в Москве на Тверской открылось украинское консульство. Уехать на Украину можно было вполне легально, получив разрешение консула. Можно, но трудно, потому что очередь в консульство была нескончаемой: «…даже подойти к дверям консульства невозможно. Сотни людей сидели и лежали прямо на пыльной земле, дожидаясь очереди. Некоторые ждали уже больше месяца…» – вспоминал Константин Паустовский. Если не было возможности ждать, ехали на Украину нелегально. Украинцы не отправляли беженцев назад, в Совдепию, но большевики на границе вполне могли разглядеть среди беженцев «контру» и отправить прямиком в ЧК.

Торговцы‑мешочники открыто переходили границу, чтобы закупить на Украине муку и крупу, а потом выгодно перепродать на черном рынке большевистской России. Офицеры, артисты, ученые, адвокаты тоже переходили эту границу, чтобы пожить по‑человечески, потому что на Украине «белый хлеб продавался запросто. Всего было полно, и после голодной Москвы люди пьянели от счастья», – вспоминал Александр Вертинский. Князь Петр Ишеев «после петроградской голодухи не пропускал ни одной кондитерской».

Не только князья и офицеры, но даже лошади здесь были довольны и сыты. Виктор Шкловский видел, как нищий вынул из своей сумки кусок хлеба и предложил его лошади, но та отвернулась. Должно быть, и у нищего этот кусок был далеко не последним.

Киев не был счастливым исключением. Вот как описывал свою жизнь профессор открытого при гетмане Екатеринославского университета Г.Игренев: «После советской голодовки поражала баснословная дешевизна цен на съестные припасы и громадное изобилие их на рынках. Екатеринослав был завален белыми булками, молочными продуктами, колбасами, фруктами <�…>. Моего преподавательского оклада в университете, 450 рублей в месяц, с излишком хватало на жизнь».

Большие города были переполнены беженцами, но беженцами далеко не бедными. Многие приехали не с пустыми руками, привезли золото, бриллианты, еще не совсем девальвированные рубли и даже ценные бумаги, которые, как ни странно, что‑то еще стоили. Кутили в ресторанах, транжирили деньги на проституток, «на веселье под песни хористок, под скрипки и цимбалы румын». Чрезвычайно распространилась игра в карты. В Киеве, Харькове, Одессе один за другим открывались карточные клубы, где вовсю шла «азартная игра в “железку”».

Надо сказать, что украинское изобилие опьяняло и немцев. Германия при кайзере Вильгельме II променяла масло на пушки, а мирное население к концу войны голодало. Немцы настолько отвыкли от нормальной жизни и хорошей пищи, что обилие еды просто сводило их с ума. Николай Могилянский вспоминал, как спесивые тевтонцы «целыми толпами» стояли у витрин магазинов, рассматривая «всякого рода яства» – жареных гусей, уток, кур, поросят, сало, масло, сахар и белый хлеб: «И все это можно было приобрести в любом количестве без всякой карточки и рациона. Нужно было видеть, с какой жадностью набрасывались на базарах немецкие солдаты на вкусное малороссийское сало, поедая его здесь же, на виду у всех, просто, без хлеба. Видно, большая потребность была организма в жирах, которых так не хватало в Германии. Когда в уездном городке мой брат предложил замерзшему на ночном карауле немецкому солдату стакан чая с молоком, здоровый детина разрыдался как ребенок: “У нас больным детям с трудом доставали молоко, а мы его не видели уже годы”, – сказал он».

Немецким солдатам разрешили отправлять на родину посылки – до 12 фунтов еженедельно. Пусть кормят свои семьи, а Украина – снабжает Германию еще и таким способом.

Но гетманская Украина не только проедала и пропивала царские запасы. В стране восстановилось железнодорожное сообщение, которое пришло в упадок еще в революционном 1917‑м. Крестьяне повезли в города продукты, потому что появился платежеспособный спрос, меньше стало грабителей: «Грабители знали, что с немцами шутки плохи и что военно‑полевой суд такие преступления наказывает быстро и решительно, а потому и сидели смирно…»

Деньги снова были в цене. Ходили немецкие марки, российские рубли (царские и керенки). Появились и украинские деньги – гривны и карбованцы. Один карбованец делился на две гривны, одна гривна – на сто шагов. Гривны печатали в Берлине, карбованцы – в Киеве, в типографии Василия Кульженко. Сначала эти деньги и принимать не хотели. Но они свободно обменивались в банках на немецкие марки «в неограниченном количестве», и люди перестали чураться гривен и карбованцев. Даже немцы охотно ими расплачивались. Министр финансов Антон Карлович Ржепецкий отчасти привел в порядок финансовую систему.

Правда, русские горожане, привыкшие осмеивать все украинское, осмеяли и деньги: «…перед Василисой на красном сукне пачки продолговатых бумажек – зеленый игральный крап: “Знак державноi скарбницi 50 карбованцiв ходит нарiвнi з кредитовыми бiлетами”. На крапе – селянин с обвисшими усами, вооруженный лопатою, и селянка с серпом. На обороте, в овальной рамке, увеличенные, красноватые лица этого же селянина и селянки. И тут усы вниз, по‑украински. И надо всем предостерегающая надпись: “За фальшування караеться тюрмою”, уверенная подпись: “Директор державноi скарбницi Лебiдь‑Юрчик”».

Лебедь‑Юрчик, чья фамилия так смешила Булгакова и его читателей, – вполне реальное лицо. Звали его Харитоном Михайловичем. Это был ученый‑экономист, который еще в УНР был заместителем министра финансов, а при Скоропадском занимал должность директора государственного казначейства («державної скарбницi»).

На Украине опьянели не только от внезапного изобилия, но и от свободы, какой уже давно не было в Москве или Петрограде. Здесь больше не убивали за «буржуйское лицо» (по крайней мере, в городах), за слишком белые руки без мозолей, не тащили в Чрезвычайку всякого подозрительного. Созданная гетманом державная варта (нечто вроде жандармерии) в подметки не годилась страшной ВЧК. В стране были разрешены забастовки, так что рабочие люди не утратили завоеванных революцией прав. Это было для экономики, скорее, невыгодно: «Ремонтные мастерские работали так плохо, а труд оплачивался уже так высоко, что ремонт паровоза обходился выше его первоначальной стоимости». И всё же заводы потихоньку увеличивали производство, снова задымились заводские трубы, «застучали кирки в шахтах; труд приобрел прежнюю силу производительности, рабочий заработок, установившись, повысился».

Как будто возвращалось мирное дореволюционное время, возвращались старые порядки.

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=48860507

«Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой»: АСТ. Редакция Елены Шубиной; Москва; 2020

ISBN 978‑5‑17‑101384‑4

© Беляков С.С.

© ООО «Издательство АСТ»

Оставить комментарий

Популярные посты:

figunet

Уничтожение борщевика на участке: способы и методы

pro100_mica

Победа дня, взятие Парижа 20 марта 1814 года

gornomari

Украина намерена купить у Болгарии два ядерных реактора – Укрэнерго

pan_tbdinsky

не только Прибалтика Россией навечно выкуплена

365days

Ежедневный дайджест марафона #веснаестьвесна — 15 апреля

silent_gluk

Среда

n-dank

карнавальное

andeadd

Интересные вопросы к подкасту про КСВ: 1. Вино и цветок

temucheen

Movie yearbook 1982

• Ранее
• Архив