"Воспоминания тела", Ахлям Мустаганами (1993 г.)

fem_books — 13.12.2019 Возвращаться в ЖЖ не собираюсь, но на миг выйду из сумрака, чтобы поделиться тем, что обещала Майоровой. Ещё бы опубликовать это...

http://articulationproject.net/%d0%b2%d0%be%d1%81%d0%bf%d0%be%d0%bc%d0%b8%d0%bd%d0%b0%d0%bd%d0%b8%d1%8f-%d1%82%d0%b5%d0%bb%d0%b0
http://articulationproject.net/%d0%b2%d0%be%d1%81%d0%bf%d0%be%d0%bc%d0%b8%d0%bd%d0%b0%d0%bd%d0%b8%d1%8f-%d1%82%d0%b5%d0%bb%d0%b0-2

Послесловие переводчицы:


Августин Блаженный был алжирцем: послесловие переводчицы



У меня совершенно не было тем для магистерской, и мне захотелось сделать в качестве выпускной работы перевод какого-нибудь романа с арабского. Решение перевести именно «Воспоминания тела» пришло после просмотра видео палестинских рэперов DAM «Men inta/#Who_You_R» против гендерного насилия, где житие арабского феминиста описывалось так:



У меня есть трилогия Ахлям Мустаганами
Я цитирую Наваль эс-Саадави.
Критикую старосту нашего округа.
Я феминист, но готовит мне мама.



(Собственно, «Воспоминания тела» и есть первая книга в этой трилогии.)

Я тогда особенно сильно увлекалась феминизмом, и поскольку эс-Саадави всё-таки лучше известна своими нехудожественными трудами, выбрала роман Мустаганами, ничего, кроме этого, о нём не зная. По-моему, выбор оказался хорошим – в романе достаточно социального, политического, продажных политиканов, тяжёлой жизни арабского мира в целом и его женской части в особенности и даже – о ужас – арабо-израильского конфликта, и в то же время эта книга несравненно больше всего вышеперечисленного вместе взятого. Трудно объективно судить о тексте, с которым вы провели столько времени, и я готова признать, что у «Воспоминаний тела» есть свои недостатки, однако я считаю, что его стоит прочесть и стоило переводить.

Не в последнюю очередь потому, что это один из тех текстов, которые имеют переводной характер изначально. Во-первых, традиция писать и говорить на литературном арабском (в отличие от диалекта) в Алжире прервалась в эпоху французского владычества. Таким образом все главные произведения алжирской антиколониальной литературы («Неджма» Катеба Ясина, книги Малека Хаддада и Асии Джеббар) написаны… на французском, даже без авторских переводов на арабский. Поскольку роман Мустаганами, созданный на арабском, во многом опирается на эту литературу и с ней полемизирует, ей приходилось адаптировать этих авторов под другой язык. В освобождённом Алжире, который очень быстро оказался далеко не таким освобождённым, как предполагалось, литературный арабский стал в первую очередь языком не поэзии или науки, но ислама в его весьма консервативном изводе. (Возможно, в этом и заключалась ошибка французов: вряд ли они подавляли арабский как-то особенно жестоко – то есть вряд ли делали что-то, чего не делали бы у себя «дома», в метрополии; однако они не учли, что, в отличие от бретонского или окситанского, арабский является священным языком одной из крупнейших и весьма витальных мировых религий, влияние которой простирается далеко за пределы клочка земли в Северной Африке.)

По-видимому, то, что Мустаганами писала на этом языке о сексе и политике (элементах того, что сама она характеризует в «Воспоминаниях…» как «неназываемую троицу») и стало одной из причин, по которой она уже давно живёт в Ливане. Второй аспект переводного характера «Воспоминаний…» именно в этом и заключается: роман был издан и, возможно, частично написан в Ливане и предназначался в первую очередь «левантийским братушкам», то есть восточно-арабской читающей публике. На это указывает многое: и сюжетная линия Зияда, и трудно передаваемая в переводе привычка автора вставлять в текст слова и фразы на французском языке и на алжирском диалекте арабского, а потом сразу дублировать их литературным арабским. То, как она перечисляет многочисленных лиц, места, реалии и события из истории Алжира, тоже напоминает об экскурсии или учебнике; таким образом, «Воспоминания тела» являются также и своеобразным переводом с западно-арабского на восточно-арабский. В 2009 году некто Джой Нджери Каругу защитила в Принстонском университете диссертацию17, в которой изучала влияние Катеба Ясина на Мустаганами и Рашида Буджедру. Она отмечает, что в книгах Мустаганами полностью отсутствует берберская тема, занимающая немалое место у двух других упомянутых авторов. Но в свете вышесказанного как раз это и неудивительно: Мустаганами явно больше интересует панарабизм.

В-третьих, «Воспоминания тела», по-видимому, представляет собой и попытку переписать «В поисках утраченного времени» Пруста на материале жизни Мустаганами и её близких. Само название романа – отсылка к Прусту и его идее о пробуждении воспоминаний с помощью физических ощущений, не говоря уже о подобных отрывках: «Нельзя познать наши воспоминания, взглянув на почтовую открытку или на картину маслом вроде этой – их можно познать, только прикоснувшись к ним, надев их, пережив их. Например, у меня возникла неожиданная эмоциональная привязанность к твоему браслету, потому что в моих воспоминания он до того являлся символом материнства. Я и не знал об этом, пока не увидел этот браслет в тот день на твоей руке – а ведь ты могла бы его и не надеть, и тогда все эти чувства, взорвавшиеся во мне, остались бы дремать в лабиринте забвения. Теперь ты понимаешь? Память иногда тоже необходимо будить».

О Прусте напоминает и образ главного героя с его излишне страстной любовью к матери и излишне чувствительными описаниями мужских персонажей (си ат-Тахера, Зияда…). И это вдвойне замечательно, потому что предшественницей «Цикла об утраченном времени» традиционно считается «Исповедь» Блаженного Августина, который родился и умер… на территории современного Алжира. Круг замыкается, и, если честно, переводчице трудно сказать, сколько здесь случайности, а сколько намерения автора, но, безусловно, это очень интересно.

С политической точки зрения «Воспоминания тела» – это критика правительства Алжира после обретения независимости и в какой-то мере сомнение в целесообразности национализма и антиколониальных настроений как таковых (полагаю, весьма смелая позиция для времени и места, в которых существует автор). Собственно, недавние протесты в Алжире – прямое продолжение того, что описывается в романе: протестующие были недовольна в том числе и тем, что люди, стоящие у власти, попали туда сразу после получения независимости, то есть очень давно. С эстетической точки зрения роман является деконструкцией образа родины как прекрасной женщины (характерного для всех национальных литератур, а для алжирцев представленного в первую очередь вышеупомянутой «Неджмой»), а также свойственного средневековой арабской поэзии тропа «захваченный город как женщина» (встречается, в частности, у аль-Мутанабби), с которой после завоевания полагается сделать понятно что.

На этом хотелось бы закончить, хотя говорить об этом романе, по-видимому, я могу бесконечно. Остаётся только повториться: у него, может быть, и есть свои недостатки, но читать и, во всяком случае, перевести его стоило. Я рада, что это сделала.

Один из любимых отрывков:

Всё что мне нужно от этого города сейчас – милосердный выстрел, который меня прикончит. Поэтому, когда в предрассветный час женщины улюлюканьем встречают рубашку со следами твоей невинности, я принимаю эти крики как последний выстрел от Константины, не позаботившейся о глушителе ни для звука, ни для совести. Я застываю, словно труп, с ошеломлённым взглядом, пока все вокруг наперегонки мчатся потрогать твою рубашку, выставленную напоказ.

Навстречу мне гордо выносят картину, написанную твоей кровью, в доказательство их величайшего преступления и моего величайшего бессилия. Но я не двигаюсь и не протестую – человек, пришедший на бой быков, не имеет права менять порядок вещей и сочувствовать зверю, в противном случае он остался бы дома: коррида ведь существует, только чтобы матадор мог покрасоваться!

Да, что-то в этой обстановке – торжественные возгласы, украшения, свадебная музыка, радостные крики возле ткани, запятнанной кровью – напоминает мне о корриде и быках, которым уготовлена прекрасная смерть. Они выходят на арену под танцевальную музыку и умирают под неё же от специально украшенного меча, ошеломлённые красным цветом и грацией своего убийцы.

Кто же из нас бык – ты? Или я, внезапно потерявший способность различать цвета и видящий только красный – цвет твоей крови? Подобно быку, гордому зверю, которого можно поразить только обманом, я вращаюсь на арене твоей любви, зная, что мне уготована ранняя смерть…

Вид твоей крови приводит меня в смятение, наполняя противоречивыми чувствами. Всё это время я сгорал от желания знать, чем закончилась твоя история с человеком, который забрал тебя у меня, а значит, мог и забрать у тебя всё? Этот вопрос занимал меня, нет – я был одержим им с того самого дня, как познакомил Зияда с тобой, а тебя – с твоей окончательной судьбой.

Открыла ли ты ему врата своей неприступной крепости? Опорочила ли свои высокие башни? Устояла ли перед его обаянием? Отдала ли Зияду свою зрелость, как отдала мне своё детство?

Теперь, спустя целый год мучений, ответ наконец передо мной – влажный, красный, словно роза, свежий, не старше пары мгновений. Такого откровенного, недвусмысленного ответа я не ожидал. Почему же мне грустно?

Что именно терзает меня сегодня? То, что я несправедливо думал о Зияде, который умер, не насладившись тобой, и в конечном итоге поступил с тобой достойнее всех? Или то, что ты оказалась всего лишь городом, который сегодня силой взяли военные, как это бывает со всеми арабскими городами? То, что я наконец узнал твою тайну, или то, что я никогда больше ничего о тебе не узнаю, даже если проговорю с тобой всю жизнь и прочитаю тебя тысячу раз?

Значит, ты и правда была девственницей, а все твои грехи – лишь чернилами на бумаге. К чему тогда весь этот морок, который ты наводила на меня? Зачем ты подарила мне книгу, буквально заставляя меня ревновать, будто то была не книга, а нож, приставленный к горлу? Зачем с каждой строчкой, с каждой ложью учила меня любить тебя – и насиловать тебя на бумаге?

Пускай. Сегодня я утешаю себя мыслью, что изо всех моих разочарований ты была самым прекрасным.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив