Воспоминания. Студенческая жизнь. Мое жилище. 3
tareeva — 25.07.2011 Однажды мне повезло с жильем. Хорошая знакомая моей сокурсницы, пожилая женщина с дочерью подростком, уезжала на несколько месяцев к родным в Ленинград и хотела, чтобы в квартире жил кто-нибудь надежный. Сокурсница порекомендовала меня, у нас с хозяйкой Ниной Себастьяновной было что-то вроде собеседования, после которого она решилась сдать мне квартиру, недорого, немногим дороже, чем я платила за углы. Это была настоящая студенческая мансарда под крышей двухэтажного деревянного дома в Карманицком переулке, напротив и чуть наискосок от теперешней станции метро «Смоленская», тогда этой станции еще не было. Мансарда состояла из дух комната – большой и поменьше, и большой кухни без окон. В сущности это была отдельная квартира, только туалета там не было, он был на первом этаже. В кухне был газ, холодная вода, горячей не было, в меньшей комнате тоже был кран и металлическая умывальная раковина. Я приспособилась мыться у этой раковины. Ставила возле нее таз, становилась в него ногами и мылась с головы до ног холодной воды.Поскольку соседей у меня не было и мои гости никому не мешали, гостей этих у меня было очень много, все время толпился народ. Посидеть с друзьями здесь было проще и дешевле, чем в кафе или ресторане. Мой старый друг, сослуживец по армейской газете, Саша Родин, спрашивал у меня в какое время можно прийти, чтобы не было «этого кагала», и можно было бы спокойно пообщаться только со мной. Я не могла назвать такого времени. Поздно вечером, почти ночью я слышала в открытое окно крик шепотом: «Лина, можно к тебе?» Я выглядывала в окно и в темноте, не видя кричавшего, также шепотом кричала: «Заходи». Мне отвечали: «Я не один». Я кричала: «Заходите все». Так поздно любил приходить сокурсник Витька Беликов, красавчик с золотыми кольцами кудрей. Он постоянно острил. Острил достаточно примитивно безыскусно, но почему-то было смешно. Например, на лекции, когда преподаватель говорил о каком-то царе, какие тот совершал дурные поступки, Витька возмущенно восклицал на всю аудиторию: «А куда народ смотрел?!» - и все смеялись. Ко мне он обычно приходил с кем-нибудь из своих друзей не из университета. Он никогда не ходил один. Он однажды привел ко мне своего друга Костю – студента студии МХАТ. Костя собирался стать комиком, учился у Грибова, и это амплуа ему очень шло. Как-то мы втроем пили чай, и Витя спросил: «Интересно, беременных лошадей в армию берут?» Меня этот неожиданный вопрос поставил в тупик, но Костя тот час же ответил: «Только во время войны», - и было смешно. Впоследствии так случилось, что я работала с матерью этого Кости, она рассказала мне, что Костя прослушивался во всех театрах Москвы, и его никуда не взяли, а его жена и бывшая его однокурсница, напротив, преуспела, работает в театре и снимается в кино (я не стану называть ее фамилию, вы возможно ее знаете). Костя подумывал о работе в провинции, мне было его жалко, он казался очень одаренным.
Мебель в квартире была простая, но все необходимое было. В большой комнате тахта, кушетка, шкаф для одежды, письменный стол и красивый старинный туалетный стол, над которым висел китайский фонарик, действительно китайский, и еще там были старинные серебряные подсвечники, которые Нина Себастьяновна, уезжая, не спрятала. Тареев, когда пришел в Карманицкий впервые, первое, что сделал - тут же сходил в магазин и принес свечи. Мы вставили их во все подсвечники, и стало возможно собираться при свечах, это создавало настроение. В меньшей комнате был диван, ночной столик, венский стул и шкаф, а также, как я уже говорила, умывальная раковина.
В период Карманицкого переулка я подголадывала, как почти всю свою студенческую жизнь. Однажды мы с Ритой рассматривали остатки супа в кастрюльке, решая можно ли их съесть или нужно выбросить. Мы попросили присутствовавшего при этом Сашу попробовать и сказать, что он думает. Саша не согласился. Сказал, что если он попробует и ему покажется, что суп есть нельзя, то мы его выльем, в то время как сами мы, может быть, решили бы иначе. Холодильников тогда не было, и еду нужно было покупать каждый день. На период Карманицкого пришлась летняя сессия, там готовились к экзаменам я, Тареев, часто Рита и другие ребята, кому необязательно было сидеть в библиотеке. Во время перерыва в занятиях мы плясали. Часто танцевали матлот – матросский танец: три или четыре человека становились рядом, клали друг другу руки на плечи и так танцевали шеренгой, делая синхронные движения. Нам казалось, что получалось очень красиво. Вообще я любила июнь в Москве, куда не придешь – все с мала до стара готовятся к экзаменам: школьники, студенты очники, заочники, вечерники, студенты институтов усовершенствования врачей, учителей и прочие; слушатели каких-нибудь курсов, в крайнем случае университетов марксизма (были такие, закончившие этот университет имели право три года у себя на работе не ходить на политзанятия). Все занимались, у всех были осунувшиеся одухотворенные лица и большие глаза, казалось, вся страна учится, это вселяло надежду и было радостно. Мой брат, работавший в Казахстане, тоже приехал в Москву усовершенствоваться. Он жил не у меня, но у меня часто бывал. Однажды он и мой друг Олег решили погладить брюки, я устроила все необходимое для глажки, а сама ушла в другую комнату и стала мыться под краном, поглядывая в окно. И увидела, что к крыльцу подходит Эмма, респектабельная Эмма, а у меня в большой комнате ребята без брюк. Я бросилась к ним с криком: «Ребята, надевайте брюки, Эмма идет!» Ребята посмотрели на меня изумленными глазами, и тут я сообразила, что на мне вообще ничего нет, и побежала к себе. Этот позорный случай я запомнила на всю жизнь.
Тареев бывал в Карманицком часто и иногда оставался ночевать, ведь здесь были две комнаты. Игорь не любил своего дома и при всяком удобном случае уходил из него. Два года он прожил со своим лучшим другом Леонидом в комнате Леонида в Столешниковом, у Леонида умерла мать, и он предложил Игорю жить вместе. Теперь в Карманицком Тареев отдыхал от своего дома. С появлением Тареева у нас кроме танцев появились другие развлечения: борьба и фехтование. Игорь учил нас этому, как его учили в ГИТИСе. Фехтовали мы чем попало – лыжными палками, какими-то деревянными рейками и пр. В борьбе конечно я проигрывала Игорю, смешно было нас сравнивать по весу и прочим данным. Он сам это понимал и предложил связать ему правую руку, привязать кисть к плечу, и он будет бороться одной левой. Я сказала, что смогу его победить, если мне разрешат запрещенные приемы: кусаться и царапаться. Он согласился. Я считала, что у меня бульдожья хватка, и что если я вцеплюсь, то разнять мне челюсти можно будет только, убив меня, живая я челюсти не разожму. Но мне не удалось проверить свою хватку. Игорь защищался, и мне не удалось достать его ни когтями, ни зубами. Рита говорила: «Игорь теперь не сможет жить без тебя, ну где он найдет другую такую дурочку, которая бы с таким азартом участвовала во всех его затеях. Взгляни на себя – после борьбы ты вся мокрая, от тебя потом разит, растрепанная, нижняя губа распухла, ты ее сама себе искусала. Тебе говорят, сдавайся, и будет считаться ничья, а ты не сдаешься, неужели ты рассчитываешь победить?». Я не рассчитывала победить, просто я не умела сдаваться. Словом, эта щенячья возня всем доставляла удовольствие. Мы фехтовали ножами, даже в Артистическом кафе. Рита спрашивала у меня: «Игорь у тебя ночует, и что?» Я отвечала: «И ничего». Она говорила: «Он святой». Я спрашивала: «А почему ты не говоришь, что я святая?»
Продолжение следует…