Владимир Кобрин. "Легенда и быль о новгородце Петре Волынском"

philologist — 12.11.2017 Автор - Владимир Борисович Кобрин (1930-1990) — советский историк, специалист по истории России XV—XVI веков. Доктор исторических наук, профессор. Ниже размещена глава из его книги: Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. — М.: РГГУ, 2008.



ЛЕГЕНДА И БЫЛЬ О НОВГОРОДЦЕ ПЕТРЕ ВОЛЫНСКОМ

Множество легенд и преданий сохранилось о годах царствования Ивана Грозного. Здесь и спрятанные клады, и легендарные библиотеки, и заточенные в темницы сестры царя, на самом деле не существовавшие. Как в кривом зеркале, отражается в этих легендах историческая действительность, сдвигаются пропорции, смешиваются разные эпохи. Не станем, однако, просто отвергать легенду, заменявшую неграмотному человеку Средневековья учебник истории. Вслушаемся в нее, тем более что источники крайне скудны.

...В дни Ивана IV жил в Новгороде «некий Волынец, волочащей именем Петр, которой за некое преступление от тамошнего гражданского начальства был наказан (за ево непорядки)». Затаив злобу, он сделал челобитную за подписями архиепископа «и всех первейших дворян и граждан» с просьбой к польскому королю взять Новгород под свое покровительство. Бумагу эту он спрятал за образ в Софийском соборе, а сам отправился с изветом в Москву. Царь послал «одного из верных своих» выяснить, насколько соответствует действительности этот извет. Челобитная была найдена там, где ее спрятали. Привлеченные к ответу новгородцы с удивлением поглядели на челобитную и заявили: «От подписей рук наших отпереться не можем, но что мы королю польскому поддаться хотели или думали, того никогда не было».

Царь же поверил Волынцу. «И с того времени царь Иван Васильевич своим подданным в верности к себе болше стал не доверивать, и жесточае и свирепее с ними поступать стал, а Волынца богатством великим наделил». Эта легенда была записана в XVIII в. и тогда же включена в один из рукописных сборников новгородских летописей. Обычно ее не принимали всерьез, слишком много в ней от вымысла. Да и почти два века отделяли запись от самого события. Впрочем, этой легенде вторит другая. В 1902 г. в деревне Бедовой Пустозерской волости Архангельской губернии фольклорист Н.Е. Ончуков записал такой рассказ о том же событии. «Был в Москве человек-волшебник, писал руками и ногами; написал грамоту-письмо и положил в церковь за икону, перед которой государь прикатится, дак стоит у службы. Царь Иван Васильевич прикатился в церковь, увидел письмо, взял и положил в карман. Прочитал после - Новгород отказывается прочь от его, и дети все прочь от его. Царь рассердился и стал казнить людей занапрасно».

Как видим, тот же сюжет, только имя «волшебника» исчезло. Неужели дым без огня? Нет, в истории так бывает редко. Путь исследования приводит нас к немногочисленным сохранившимся от тех времен историческим источникам. Опустошительные пожары уничтожили большую часть царского архива XVI в. Многих документов уже нет, но сохранились их названия. Поэтому опись архива, составленная еще в 60-е годы XVI в., представляет особую ценность. Вот ящик, где лежал указ, «как государь приехал из Слободы, о опришнине»; мы же знаем только краткое переложение этого указа в летописи. Вот «ларчик зелен окован», в нем находилось «дело Прокоша Цвиленева, что сказывал на него ноугородцкой подьячей Богданко Прокофьев государьское дело, и про зсылку боярина Василья Михайловича Юрьева», и множество других следственных дел опричной поры. Конечно, хорошо бы прочитать не эти не совсем вразумительные заглавия, а сами дела. Но на нет и суда нет, а заголовки тоже дают немало.

В описи встречается и знакомое имя: в том же ящике, где хранился указ об опричнине, - «челобитная безымянная, подали ее в Челобитную избу на Петрово имя Волынского, что будто Петр слышал у Федора у Новосильского про государя непригожие речи». Итак, на Петра Волынского был подан, говоря точным языком, анонимный извет. Волынского обвиняли в том, что он слышал непригожие речи, а государя об этом не известил. По тогдашним временам это было тяжелое преступление: услышать, как какой-то смельчак осуждает (а может быть, всего лишь обсуждает - и это непригоже!) действия государя, и не донести. Имеется помета, что в ноябре 1569 г. эту челобитную «взял к государю дияк Василей Щелкалов». А месяцем позже царь пошел походом на Новгород. Прежде чем начать действовать в Новгороде, царь почему-то заинтересовался уже завершенным делом (в архив попадали лишь решенные дела). Не связано ли это как-то с Новгородом? И почему именно Василий Щелкалов отвез челобитную в опричную Александровскую слободу?

Приближенные Грозного во второй половине его царствования, известные дьяки Василий Яковлевич Щелкалов и его брат Андрей, всегда оставаясь в тени, в тиши приказных канцелярий, были, однако, всевластны. И на редкость ясно ощущается роль Василия Щелкалова в новгородском деле. С этим же обстоятельством связан один весьма странный документ - царская грамота следующего содержания: дьяк Василий Щелкалов бил челом государю на дьяка Ивана Михайловича Висковатого, что тот его обесчестил, обвинив в государственной измене. Царь разобрался и пришел к выводу, что Щелкалов прав. Висковатого же присудили к уплате грандиозного по тем временам штрафа: 200 руб. В.Я. Щелкалову и 600 руб. князю В.И. Темкину-Ростовскому, которому Висковатый предъявил те же обвинения. Тогда Висковатый якобы, в свою очередь, обратился с челобитьем: у него нет таких денег, и он просит разрешения отдать взамен Щелкалову и Темкину свои вотчины. Царь милостиво согласился и «Ивана Висковатого пожаловал». Щелкалов и Темкин получили все земли опального. Но щедрым разрешением разориться царь жаловал заведомого покойника, ибо грамота была выдана 15 марта 1571 г., а 25 июня 1570 г. на Красной площади при большом стечении народа Иван Висковатый был казнен.

Обвиняли Висковатого в связях с новгородцами, но подлинная причина наказания заключалась в другом: многолетний глава русской внешней политики, «канцлер», как называли его иностранцы, Висковатый решился посоветовать царю несколько умерить казни. Приговор читал Василий Щелкалов. Можно представить, что на следствии Висковатый, известный непреклонным характером, бросал в лицо своему обвинителю горькие слова упрека (В.И. Темкин был также участником следствия по новгородскому делу и известным опричным палачом). А это помогло облечь в благопристойную форму раздел вотчин Висковатого между его обвинителями. Кстати, через три недели, 6 апреля 1570 г., Щелкалову, вероятно, в награду за «усердие» при исполнении царской воли, были переданы и поместья Висковатого. Итак, Щелкалов участвовал в следствии по новгородскому делу, и именно он перед походом Ивана Грозного на Новгород привез ему дело Петра Волынского, обвинявшегося в недоносительстве о государственном преступлении.

А из легенды мы знаем, что какого-то Петра Волынца считали в XVIII в. виновником бедствий Новгорода. Таковы исходные данные. Но что же было в действительности? В то самое время, когда Иван IV расправлялся с новгородцами, в Россию прибыло польское-литовское посольство Яна Кратошинского. 718 человек посольской свиты да еще 643 человека купцов и слуг медленно двигались от западной границы к стольному граду. 3 марта, едва успев перед началом распутицы, посольство добралось до Москвы. Царя, однако, там не оказалось: после экспедиции в Новгород он вел в Александровской слободе «следствие» по делу о новгородцах.

Согласно дипломатическому этикету, послы не имели права начать переговоры, не представившись царю. Как объяснить им долгое отсутствие монарха? Надо было придумать причину поделикатнее, что и было возложено на Петра Ивановича Волынского, главного пристава посольства. Он ежедневно являлся на посольское подворье; следил, чтобы поляки из посольской свиты не общались с москвичами, а особенно с пленными поляками; пил с послами фряжские вина и вел долгие споры, за чье здоровье выпить раньше - польского короля или русского царя (так и не доспорив, каждый оставался при своем: поляки пили за Сигизмунда-Августа, Волынский - за Ивана IV). Только через Волынского осуществлялась связь посольства с внешним миром. Даже купание посольских лошадей в Москве-реке не обходилось без его надзора. Конечно, у Волынского имелись помощники, но в ответе за все оставался он один. Он и рассказал послам, что царь «был в своих вотчинах в Великом Новегороде и во Пскове для своих земских расправ, и там места дальние, и дорога была государю трудна», что теперь он «для своего покою поехал в свое село в Слободу опочинути».

С 3 марта по 7 мая ждали послы аудиенции. Они волновались и даже требовали отправки домой: все равно, говорили поставленные на полное государственное довольствие дипломаты, «хлеба государева нам не переести и меду не перепити». Волынский же твердо стоял на своем. На столь ответственную должность, какую занимал Волынский, вряд ли мог попасть случайный человек, находившийся под подозрением. Должно быть, Волынский сумел как-то заслужить не только прощение, но и доверие царя. И напрашивается мысль: привлеченный к ответу по делу о недоносительстве, не помог ли он сочинить другое, куда более серьезное? Это предположение кажется достаточно обоснованным, когда знакомишься со служебной карьерой и родословной П.И. Волынского, отпрыска старшей ветви разветвленного рода, ведшего свое происхождение от знаменитого героя Куликовской битвы воеводы Дмитрия Боброка. Дед Петра Ивановича, Савва Игнатьевич, и его брат Василий Игнатьевич владели поместьями в новгородской земле. Потомки же Саввы Игнатьевича, в том числе и Петр Иванович, были дворянами последнего старицкого князя Владимира Андреевича, основного антагониста Ивана Грозного в годы опричнины. Если вспомнить, что новгородцев, кроме всего прочего, обвиняли в связях со старицким князем, то участие во всей этой истории старицкого дворянина и одновременно новгородского помещика особенно вероятно. Конечно, нельзя точно сказать, как конкретно поступил П.И. Волынский. Тем не менее возможно, что в легенде, на первый взгляд малодостоверной, мы находим зерна истины.


ЕЩЕ РАЗ О ПЕТРЕ ВОЛЫНЦЕ (ВОЛЫНСКОМ)

Р. Г. Скрынников в своей заметке утверждает, что нет ни прямых, ни косвенных данных, которые говорили бы о причастности Волынского к «новгородскому изменному делу», и связывает Петра Волынца новгородского предания с неким лазутчиком из Волыни, доставившим документ, который должен был скомпрометировать Новгород в глазах царя. Не занимаясь подробным разбором предложенной Р.Г. Скрынниковым версии обстоятельств новгородского погрома, отмечу моменты в моей заметке, на которые мой оппонент не захотел обратить внимания. Дело не в том, что, как пишет Р.Г. Скрынников, П.И. Волынский был обвинен в недоносительстве за месяц до похода Ивана Грозного на Новгород. Дело о недоносительстве, и это обстоятельство, как я подчеркивал в своей заметке, было уже законченным к ноябрю 1569 г., в архив ведь попадали только решенные дела. Наиболее важным мне представляется, что дело было взято из архива для царя перед самим его выходом в поход на Новгород, причем взято одним из главных следователей по Новгороду - В.Я. Щелкаловым. Это уже больше, чем простое совпадение.

Прошел Р. Г. Скрынников и мимо того примечательного факта, что Волынские были новгородскими помещиками, а сам Петр Иванович служил Владимиру Андреевичу Старицкому. Во время бурных событий 1569-1570 гг., в обстановке похода на Новгород и казни В.А. Старицкого мудрено было не только спокойно усидеть на месте, но даже просто сохранить голову такому человеку, как П.И. Волынский, да еще с политическим обвинением за плечами. Жизнь в этих условиях могла быть куплена только ценой чужой крови. Эту цену, вероятно, и заплатил П.И. Волынский. Я не настаивал с полной категоричностью на том, что события происходили именно таким образом. Мне прежде всего хотелось обратить внимание на возможность использования преданий и легенд для дополнения сведений, современных событиям письменных источников. Но и после ознакомления со статьей Р.Г. Скрынникова мне по-прежнему представляется более вероятным, что погром Новгорода был инспирирован из Москвы, а не из Вильны или Кракова.

Не преувеличивает ли Р. Г. Скрынников мастерство польско-литовских дипломатов, когда приписывает им только на основании двух глухих и непрямых упоминаний источников план столь сложной провокации? Ведь и «гонца с изменническим письмом» (Джерио), и «польскую память» (Опись Царского архива), и инструкции русским дипломатам в Польше можно рассматривать как реминисценции грамоты, подделанной П.И. Волынским. Вовсе не противоречат моему предположению о роли П.И. Волынского в разгроме Новгорода и интересные наблюдения Р. Г. Скрынникова о деле боярина В. Д. Данилова. В заключение несколько слов по поводу филологической части заметки Р. Г. Скрынникова. Прозвище «Волынец» он считает признаком приезда его носителя с Волыни. Между тем антропонимические данные нельзя трактовать столь однозначно. Известно, что русские дворяне Черемисиновы не имели никакого отношения к мари-черемисам, а многочисленные носители имени «Козарин» - к хазарам. Фамилия же «Волынский» могла за два века в устной традиции без труда преобразоваться в прозвище «Волынец» и быть даже переосмыслена.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив