ВИКТОР МОЗАЛЕВСКИЙ. АТОМНЫЕ ВЗРЫВЫ.

lucas_v_leyden — 21.05.2020 Прошлогодняя публикация воспоминаний Виктора Ивановича Мозалевского (1889 - 1970)¹ сместила баланс его наследия: из тех сочинений, что сам он перечислял в одном из автобиографических писем², теперь напечатаны практически все. Остались несколько рассказов (например, пришедшийся бы удивительно ко времени "Покоренный ферофаг" - про злодейский микроб, пожирающий металлы: "человечество от ферофага спасает гений и наука"³), одна пьеса и - увы - некоторое количество произведений, от которых не уцелело и следа, за исключением единственного упоминания. Особенно огорчительна утрата целого ряда поэтических текстов: вопреки естественному ходу вещей, войдя в литературу прозаиком, Мозалевский обратился к стихам лишь на исходе четвертого десятка: в его автобиблиографии значится поэма "Елка" (1937, 1944), поэма "Братья" и книга стихотворений, законченная в первый военный год. Все эти опыты до наших дней не дошли (либо пока не обнаружены): сохранились лишь два образца подобного рода - поэма "Девятнадцатый" и печатаемые ниже "Атомные взрывы".
      Это довольно причудливый текст, в котором, как случается с крупными рифмованными формами, каждый читатель найдет примерно то, что ему заблагорассудится: от не очень умело рассказанной романтической истории до весьма выразительного портрета эпохи социального замешательства - и все это под очевидный аккомпанемент апокалиптических ожиданий. Мы знаем много типов прозы поэта: здесь же дается вполне очевидный пример поэзии прозаика (о чем сообщает и подзаголовок), напоминающий некоторой особенной лирической обстоятельностью "Беспредметную юность" Егунова. С Егуновым роднит поэму и ее нарочитая нашпигованность намеками, отсылками и цитатами, большую часть которых мы явно не в силах выявить, а, выявив, интерпретировать: вот, например, соседствующие "манто" и "мопс", мифологически родственные, случайны здесь или нет? Текст печатается по машинописи с обильной авторской правкой (РГАЛИ. Ф. 2151. Оп. 1. Ед. хр. 22).










1.

Так в комнате одной из миллиона многих
ОН жил, какой-то, некий ОН,
И по ночам порой божок двурогий
В окно врывался и тревожил сон.
А за окном года летели, как метели,
То хлынет сброд, то пусто, как в душе,
А иногда вдали и вёсны зеленели
И пахло фьялками небесное сашэ.
Но и не без того, чтобы холодной ночью
Людей испуганных в подвалы не везли
Иные песни пели, впрочем,
Мяукал кот. А обреченный кочет
Своим "кукареку" и раздражал и злил…
Не поняли? Гоним судьбой
Взрывался год тридцать седьмой.

2.

Веками мы приучены к анкетам
(Не только спецотделом, нет!)
Всю родословную от альфы и до зета
Расскажут вам писатель и поэт.
Такой рассказчик и теперь не вымер
И вам поведает о бабке в декольте,
О дедушке, красавце и кумире,
(А гений наш и балагур Владимир
Потребовал, чтоб "сукин сын Дантес"
В анкете доложил занятие отца -
Загробные ламца дрица-цаца)⁴.
И, сын эпохи, я и был бы впрямь смешон,
Когда бы не донес по правилам, кто ОН.
Известно: на обман поэты очень падки
Начну о нем обиняком, загадкой,
По методу остатков⁵.
Отец его… О, requiem aeternam⁶…
Не исходил от буржуазной скверны,
Он не был и кудлатым адвокатом
(Преступников не защищал, а прятал)
И смокингов нарядных не носил
И не был скрипкою в шантане "Гран мерси!"
Он - "вольный слушатель" ходил в "Унирситет",
Жил на окраине, носил тайком кастет,
У "красных фонарей" девицу защитил
Кого-то долго бил, в участок угодил,
Где бороду его щипали словно паклю
(За то он мнил себя Персеем и Гераклом).
И вот на ласковой и чуть хмельной Манон,
Из части выпущен, женился вскоре он.
Но... "шапки снять!" Убит на баррикаде.
В те огненные дни, когда событьям рады
Сошлись интеллигенты в ресторан
На миги подышать московской доброй кухней -
Стерлядкой кольчиком, ухой из осетра
Под пенье грозное (Шаляпин пел: "Эй, ухнем!")
"Голубчик мой! За что сражался и убит!"
Безумная Манон у гроба причитала.
И был слушок, что в церкви прозвучало
"За счастье наше. Будет выть!"

3.

Итак, пройдем вперед по улицам загадки
И нам ли, старикам, бросать свои повадки.
А кстати и о них... В году сорок втором
На "диком севере" погиб поэт Эн Эн Дер⁷.
Он все пять лет не ладил с топором
(Таежный лес рубить работа не для "дэнди"!)
Давно-давно в журнале "Арабески"
Он нежно, ласково мой побранил рассказ:
"Талантлив, но, простите, этот Энский
Все вяжет ребусом, а я в отгадках - пас"⁸.
О, друг, астральный друг, взлетевший к небу,
В те годы жизнь была порой какой-то ребус.
И часто "Поп" свое - молитвы, ладан, требы,
А черт свое и не боится неба...
Но уж пора сказать, кто этот скучный "ОН"
И как "фамилие" и сколько было жен.

4.

А вы, мой призрачный читатель,
Кем вы хотите в жизни быть,
Чтоб не ругаться и не ныть
И фиг за пазухой не прятать?
Быть может, стать, как скажем, "Занд",
В которой все перемешалось,
Прекраснодушие и шалость
И затянувшийся талант?
И Ра, и Фрейд, йоги, Кант...
И сорок лет о всем, о всех
Романы, очерки, эссе...
Сегодня - два листа о сланцах,
А завтра - о вреде мышей,
И уж давно заказан ей
Подвал об "эфиопских" танцах.
Что ж, не хотите быть как "Жорж"?
А жаль, ведь жизнь ее - мажор⁹.

5.

Но между тем и между прочим,
Пренебрегая многоточьем,
Спрошу: а где живете вы?
На Юго-Западе Москвы
В гигантской гордой новостройке?
Забыли нары вы и койки
Пятнадцати тяжелых лет
Когда взорвал законы Зет?
Увы, по правде говоря,
Иных Москве вернули зря.
Иные растерзать способны
Того, кто много лет назад
Какой-то призрак гардеробный
Не сохранил для их ребят.
И жалко им "своих сокровищ" -
Кастрюль, трельяжей и бидэ.
Нет, видно никакой беде
Не проучить таких чудовищ,
И справедливей, может быть,
Им урками весь век прослыть.

6.

Бывает так: в сыром подвале
Шизофренички опекун
Живёт. И мысль упрямо жалит
"Не дать ли тетке мышьяку
И завладев ее богатством,
Двенадцатиметровым царством,
Жену и кошку завести.
Ведь теткам - тлеть, а нам цвести".


7.

Ах, нет! Давно живете вы
В просторной старенькой квартире
Во благоденствии и мире -
Примерный лад - родной Москвы
Живут там: слесарь и провизор,
У вас есть общий телевизор,
Таисья ставит пироги
"Столичную" - Федот Иваныч,
"Как гадко запираться на ночь,
Ведь мы не воры, не враги!"
А если болен кто - "ох, ах!"
И вся квартира на ногах,
Несут бульон, лимон, боржом,
Лекарства и фруктовый джом <�так!>
И словом здесь девиз (не смех!)
За друга все и друг за всех.

8.

…………………………………
Так в комнате одной удобной
И ОН прожил немало лет,
И все щадил его беззлобно
Судьбы стоствольный пистолет.
На поле подмосковной брани
Лежал в снегу в ключицу ранен,
Но, в общем, до конца войны
Господь солдата сохранил.
Так кто же ОН? Не инженер ли?
А может быть один из "Перлов" -
Душ человечьих инженер?
(Но между строк сказать не струшу
От многих "инженеров душ",
Хоть был иным отыгран "туш",
От них избавить надо душу!)
Работал ОН на тайной кухне,
Готовя взрыв земли и лун,
И не боялся же, форсун,
Что наш-то мир "подлунный" рухнет.
Но слажен был весь коллектив
(Без бюрократов, без доносов!)
И каждый молод, горд, счастлив,
А подковыр, как шлак, выносят
И чтобы расщеплять атом,
Не станут продавать "манто"
И аксиома там (не ребус!),
Что живы "не единым хлебом-с".

9.

И я, и он давным-давно
Обожжены наукой, но…
Мы не илоты, не тетери
И мифы слушаем, не веря.
Вы помните, как гневный Феб
Жестоко покарал Икара
И как Анаксагор ослеп,
Залюбовавшись солнц пожаром.
О, есть запреты, есть "табу",
Куда влезать не должен всякий,
А если ринется в борьбу,
Сорвется вниз, как некий Иаков.
Ворчат веками забияки:
"Вы библии забыли знаки,
Создаст заморский исполин
В пробирке гибель всей земли.
Вдруг сбудется завет железный:
Провалится Европа в бездну
И, не успев промолвить "а",
Испепелится африканец.
Астральною загадкой станут,
Как пролетевшая звезда,
И океаны, и пампасы.
Тогда стихов ты не создашь
О рябчиках и ананасах.
И некому сказать: пропала,
Как будто вовсе не бывала,
Как та царица Шамахи.
Вот вам "ха-ха" да "хи-хи-хи".
Молчим. Грядущее неясно.
И может статься жизнь прекрасна.
Вернемся же к "своим баранам"
И, не влюбляяся в обманы,
Мы, наконец, войдем в "романы".

10.

И надо ль говорить (и ныне так ведется)
Какой бы опус автор не творил,
Он без любви едва ли обойдется,
Хотя бы создавал роман "Золотари"
Или рассказ о выделке капрона
Или стихи, как лечится фиброма.
И автор нет да нет в творения свои
Хоть чуточку вольет любви.
Таков и я. Начну, что инженер мой
Женат, (ненадолго!) был на - короче - стерве.
Ему огни и взрыв в работе хоть бы хны,
Но чувств "огонь" и взрывы ссор жены
Были страшны.
А ведь кропал стихи, и для хнабасмной¹⁰ нимфы
Придумывал особенные рифмы:
"Лиловь", и "славословь",
и "моря бирюзовь" и ей "не прекословь"…
Но эта самая любовь,
С высот спрыгнула, словно Подколесин
И на сердце давно туман и осень.
В широтах тех, где жил наш физик,
Жила-была печальная вдова
Дом был изглодан и к паденью близок
Десяток лет, да нет, пожалуй, два.
А при вдове и дочь (но вовсе не Параша,
Агафия, попроще - Гаша)
Взрывались годы, и она,
Скромна, серьезна и умна
В каком-то учрежденьи служит,
Лелеет мать, но вот беда,
Ни с кем не говорит, не дружит,
"Скажи-ка, мать, где служит твой дичок?"
А мать молчок.
Но управдом секретно
С улыбкой поясняет "где то..."
А я окажу, скажу без риска,
Она в п/я телефонистка,
Добавить надо: девушка была
Не то, что бы сикстинка, но мила.
В подвале во дворе жил Валентин-художник,
Он с детских лет "шедевры" создавал,
Отец-портной, ругался, но не гнал.
А сыну счастие - в "салон" попал.
Ах, нет, несчастие: пугнули формализмом,
А высший критик Мопс сказал: Натуралист он.
Искусствоведка Зуб: "У вас рисунка нет."
А зритель Жук: "А где же цвет и свет?"
И в тощий коврик холст укутав
Прочь со двора
"Где выход?!" "Тута".
…………………………………….
Взрывались годы, два ли, три ли,
И уж о нем иные говорили:
"Конечно, он не маршал - лауреат,
Но все ж сержант, а не простой солдат.
Попробуйте создать портрет
Рабочей девушки или "артиста Бэт".
Он к Гаше, Гаша: "Нет!"
И как ни соблазнял ее он всякой чушью,
Что есть в лице ее и Врубель, и от мах,
От гойевских - "порыв, расплох, размах".
И наспех рисовал неясный образ тушью,
Чтоб Гашу искусить - она же "нет, нет, нет!"
"О, если б вы могли писать портрет..."
"Кого?" - "Ах, это мой секрет".

12.

Несется вихрем год, а мать несет молитвы.
"О, как ты, дочка, дорога!
Не заманила в дом работницы при бритве
И не вселился мужем хулиган".
Но с гаком семьдесят прошла и умерла.
В те дни разбухла вдруг весна,
Иные расцвели, а кой-кто начал чахнуть
И на дворе и псиной стало пахнуть.
Но все ж весна! И Гаша у окна
Одна, одна, одна... И влюблена.
С тех пор, когда ей было
Без малого осьмнадцать лет".
Он был тогда... Студент.
Красив? Конечно, не горилла,
Не дрилл и не гибок, но... нет, чего-то нет.
И уши велики. В одежде не изыскан.
Всегда в очках, с газетой или книжкой.
А сбейте прочь очки... Ну, и глаза!
Хоть вовсе не агат, совсем не бирюза.
Но взрывы... Но огни. В глазах все это есть.
А Гаше виделось и то, чего не счесть,
И ум, и доброта, энтузиазм и честь,
Что он готов весь мир зажать в объятьях,
(Ведь сволочь, правда, есть,
Но, в общем, люди - братья)
А уж когда пришлось почти что умирать им,
От дистрофии ей, ему от ран, -
Она навзрыд одно: "Светите вечно, звезды..."
Но он поправился и изучал уран,
На Север улетел, простите, "портить воздух",
И стали тетушки кумекать, примечать:
"Вот почему загажен весь климат".

13.

Роман кончается. А, может быть, и нет.
Но дом обшарпанный, прожив сто тридцать лет,
Презрел, что чей-то стол от жалоб пухнул
И рухнул.
"Все кончено. Проваливаюсь в бездну.
Исчезнуть лучше мне, исчезнуть".
Вот и пойми их выдумки и форс?
Ты им квартиру, ванну, лифты, ниши,
Дом в 10 этажей, красив, не без излишеств,
В нем мавританское сроднилось с рокок?.
А им-то что! От... глаз, вишь, далеко.
Итак... Однажды вешним утром…
(Бывают, знаете, весенние утра,
И вся Москва в сирени, в солнцах, в перламутрах
И хочется вскричать на целый мир "Уррра!")
Но взвыть ученому на улице срам?тно.
Он скромно поспешал к Смоленскому метро,
Молочницу толкнул, обозван "обормотом".
"Смотри вокруг себе. Куда незнамо прешь!"
И вдруг как будто все остановилось,
Вся улица преобразилась,
Ни тротуаров нет, ни стен,
Невесть откуда музыка явилась
(Как видно в облаках взыграл Шопэн).
А сверху сыпались - и травы, и цветы,
Как на пиру Гелогабала.
Но миг прошел, и снова "ты", как "ты",
И все вошло в пазы, обычным стало.
И в тот ушедший миг Агафья, не спеша,
К герою подошла, в глаза его глядела,
Как (помните?) глядела и душа
На "ею брошенное тело".
Сказала голосом чуть дрогнувшим, простым:
"Я вас люблю. Прощайте..." И в "кусты"...
Весь день рассеян был и весел физик
И что-то пел, не вальс и не хорал,
А так, постылый "чижик-пыжик".
И вдруг не ту наладил кнопку
И - шутки прочь - чуть зданья не взорвал,
И если бы не крикнули "аврал".
Он жизнь и многое мог скомкать,
"Я вас люблю"… Смотрите - слова три,
А мощь! Что им и вес, и габарит.
………………………………………………
Взрывались месяцы, и год цеплялся за год
Взмаячили клинки высотных пагод,
Ученый раздобрел и стал порядком лыс,
Сменил метро на черный строгий "ЗИС".
Звонок. "Войдите. Кто вы?" "Ваш сосед.
Ведь рядом жили мы почти 16 лет.
Я - Валентин. И вот какое дело.
Заказан срочно ваш портрет
И... вы колеблетесь? О, я художник зрелый,
Портрет, что надо, напишу.
Вы правы, и сейчас найдется шут,
Ухлопает весь веронэз на щеки,
Из носа пустит кадмия потоки,
А из прекрасных глаз
Два яблока гнилых создаст".
Уговорил. И утром в воскресенье
Ученый стал терпеть мученье.
То - "ниже голову", то "не туда глядите!"
"Закройте рот... Ах, черт возьми, вы спите!"
И вот на первый раз закончили сеанс,
Мольберт отставлен, брошена палитра
И русский всей душой Гоген или Сезанн
Скосил глаза на стол, а там - цветы, поллитра,
Кровавое вино в графине и "апорт",
Селедка, ветчина и прочий натюрморт,
И хлоп! пошел глушить и водку, и "Тельяни",
И много говорил, все больше сам с собой,
И так и сыпал: Я, Лентулов, Модильяни,
И "дама в розовом", и "мальчик в голубом",
Ругнул культ личности и спорил с Пикассо.
"Ах, дома у него не все или не всё!
Ну, например, хвалёный этот голубь?
Что это? Дух святой и иордани прорубь?
Или флоберов попугай Лулу?
Старьё! Шурум-бурум!
Пришелся просто ко двору.
Другое дело - "Комедьянты"
Там мощь титана, кисть гиганта...
Но… я вам надоел?" Смеется физик: "Нет!
Мне ваша речь милей, чем мой портрет".
И монолог продолжен Валентином.
"Тогда поговорим о будущих судьбинах.
Допустим: Я - Уэльс, вы - Чеховский Вершинин.
Итак... На Севере растоплены все льдины,
Повсюду (и всегда) плюс 27 в тени,
И венерьянки к нам взлетают на пикник.
И сыты все. Какой продукт нам нужен?
Крупинок пять обед и две на сытный ужин.
Ну, а надеть какой-то там костюм
Какому дураку взбредет на ум.
Чуть свет уж на ногах красавица в шатре
(Нет зданий, нет дворцов, а строить тюрьмы - грех
И смех. Ведь в государстве том
Все ходят нагишом..."
"А как же... там?"
"Не фиговый листок, повязка
Из... не из золота. Металл без веса, сказка!
Так вот красавица вылазит из шатра
И, чувствуя часы, прошепчет "мне пора!"
Потом на палочку верхом она садится...
(Не смейтесь! Палочка сложнее многих "Ту"
Мизинцем жмет шпынёк
И... швырк ракетой в Ниццу.
"Пора развлечься мне, не то закиснешь тут.
Ведь в Ницце - бой быков, отличная традицья,
Прошла сквозь множество веков.
Но вот беда: хотите ль, не хотите,
Осталось на земле до тысячи быков, -
Да сотни две подкинет нам Юпитер".
"Где папочка?" - Мы спросим малыша.
"Вчера он воспорхнул, чтоб морем подышать.
Не то на Целебес¹¹, не то под Сочи,
И обещал вернуться ночью."
А... впрочем, пап ведь нет,
И нет ни жен, ни мам.
Детишек надобно? Возьмите, нате, нате!
В сосуд запустят миллион мальков,
А подрастут - посадят в инкубатор
И через 9 дней бебешенька готов...
Наука, что ни говори,
Любовь профукали, и это натворил
Взбесившийся от расщепленья атом.
Однако, что это мы выперли вперед?
А ну-ка осади на века три обратно!
Вы Гашу помните? "А как она… живет?"
И физика лицо зазеленили пятна.
Художник пьян, но строг и словно по лбу бьет:
"Она на Севере погибла безвозвратно.
Профукали любовь... Ну, что же тарарахнем,
Да полетим за ней на палочках верхом
На Марс или в Боржом.
Не пьете? Ну, а я бокальчик осушу…"
И вспомнил физик тот весенний шум,
На небе облака (и не в "штанах", а в звуках).
Печальный взгляд и дрогнувшую руку,
Цветы на небе (может быть, на блузке?)
"О, голубь мой! О, попугай Лулу!.."
И физик зарыдал по-русски¹².



==



==

¹ Литературный факт. 2019. №№ 2 и 3.
² Письмо к В. Г. Лидину от 7 октября 1956 г. // РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 760. Л. 6.
³ Так его сюжет пересказывал сам автор (Мозалевский В. И. Обман. Бердин, 1923. С. 7). Текст рассказа сохранился в архиве (РГАЛИ. Ф. 2151. Оп. 1. Ед. хр. 13).
⁴ Краткие воспоминания Мозалевского о Маяковском см.: Литературный факт. 2019. № 3. С. 71 - 74. Здесь цитируется его хрестоматийное "Юбилейное".
⁵ Метод остатков - понятие из теории логики.
⁶ Покой вечный (лат.).
⁷ Вероятно, речь о Сергее Абрамовиче Ауслендере (1886 - 1937), в действительности расстрелянном на Бутовском полигоне. Мозалевский посвятил ему главу воспоминаний: Литературный факт. 2019. № 3. С. 83 - 85.
⁸ Отзывы Ауслендера на рассказы Мозалевского нам неизвестны; из разысканных рецензий на первую книгу его рассказов ни один не напоминает по тону процитированный здесь. Журнала "Арабески" не существовало (точнее сказать, был один, ограничившийся единственным номером в 1906 году, но это не он). "Арабески" Гоголя как пример для прозы Мозалевского упоминал в своей - довольно-таки бранчливой - рецензии Б. Садовской (Северные записки. 1914. № 3. С. 181. ).
⁹ Если исходить из того, что каждый из героев должен иметь прототипа, то можно попробовать связать "Занд" с Ольгой Форш, в пользу чего говорит и четырехбуквенная фамилия, и упоминание сланцев (роман "Одеты камнем"). Но, конечно, это может быть и просто совпадение.
¹⁰ Соединение в одном слове двух средств для окраски волос - хны и басмы. Занятно, что машинистка, с трудом разбирающая почерк Мозалевского (машинопись испещрена пропусками, заполненными им вручную), на этом неологизме не замешкалась.
¹¹ Сейчас Сулавеси.
¹² Аллюзия на прославленный романс Вертинского: "Грустит в углу ваш попугай Флобер, / Он говорит "jamais" и плачет по - французски".

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив