Вечное с нами: Даниэль Баренбойм

         Глава 1. Предыстория

Так уж получилось, что самым главным в моей жизни стала музыка. Это началось в раннем детстве. Волею судьбы рядом с домом, где я родилась, организовали музыкальное училище. И не знаю, почему меня так туда тянуло. Меня никто не гнал, и я чуть ли не каждый день слушала, как играют студенты, часами сидя на стуле, как прикованная. Потом меня отдали учиться в музыкальную школу по классу скрипки. Училась я очень хорошо, лучше всего мне  давались всякие теоретические дисциплины, и педагоги прочили мне карьеру музыкального критика. У меня обнаружился абсолютный слух, я лучше всех писала диктанты.

Но музыкантом я, увы, не стала, потому что была большой ленивицей. Любой музыкант знает, что на одном таланте далеко не уедешь – нужны ежедневные многочасовые упражнения, чтобы добиться вершин. А я в детстве всё своё время отдавала чтению, это было моё самое любимое занятие: я даже в школе на уроках потихоньку читала, замаскировав книгу так, чтобы не увидели учителя.

Потом много было чего в моей жизни – и хорошего и плохого. Но музыка всегда её сопровождала, так или иначе. Когда я в свои молодые годы попала в Ленинград – опять так распорядилась судьба, которая привела меня в дом к замечательной пианистке и педагогу, профессору консерватории Надежде Иосифовне Голубовской. Она была парализована и прикована к креслу, но всё равно занималась со студентами. И я, конечно, присутствовала почти на всех её уроках. А вечерами пропадала то в Большом, то в Малом залах филармонии - ходила туда, как на работу, тогда ещё все наши большие музыканты не поуезжали, как впоследствии, за границу, да и к нам приезжали такие уникальные мастера, как, например, маэстро Герберт фон Караян.

А когда уже в довольно зрелом возрасте мне в голову пришла глупая идея поехать в Штаты, где я надеялась заработать денег, музыка меня буквально спасла. Я задыхалась в этой стране от отвращения, которое она мне внушала. Может быть, отчасти это было ещё и потому, что я выбрала себе занятие, при котором я всё время зависела от всяких мерзких личностей, которые пытались выжать из меня максимум при минимуме оплаты за рабский труд. И я, гуляя часами по улице со спящими младенцами в коляске, затыкала себе уши плейером. Я слушала Бетховена и думала: «Ему было хуже, чем мне, но он не сдался. И вы, проклятые американцы, не дождётесь, чтобы я сложила руки и подохла в подворотне. Накося выкуси!»

В общем, за свою длинную долгую жизнь я послушала множество самых разных музыкантов – и «живьём» и на пластинках и дисках. Некоторыми я восторгалась, кто-то оставил меня равнодушной…  Были и такие, с кем я умудрилась познакомиться и пообщаться – например, с Рудольфом Рихардовичем Керером и одной из самых интересных скрипачек нашей страны Татьяной Гринденко, с Валентином Жуком, который был первой скрипкой симфонического оркестра в те времена, когда им руководил Кирилл Кондрашин, а теперь уже давно живёт в Амстердаме.

Не помню точно, когда я открыла Даниэля Баренбойма. Но это было не так давно – ещё до моей болезни. Я переживала тяжёлые времена. У меня больше не было денег, которые одно время сыпались на меня как золотой дождь, а самое главное – я стала бездомной, по глупости потеряв роскошную квартиру в Питере. На работу меня никуда не брали по причине немолодого возраста, разве только на самую тяжёлую и малооплачиваемую. Я голодала, две зимы провела в пустой деревне в полуразрушенной избушке-развалюшке, а одно лето даже пришлось ночевать в палатке на берегу Азовского моря…

Я была на грани смерти. Не хочу всё это вспоминать. Если бы я дрогнула, то точно погибла бы. Но спаслась я по двум причинам. Во-первых, я начала писать, и получалось у меня совсем даже неплохо. Во-вторых, появился он – Даниэль Баренбойм. И я поняла, что отныне моя жизнь, какой бы она ни была, всё равно будет счастливой, потому что, когда я его слушала, я просто купалась в этой субстанции, которую люди называют счастьем.