вечерние рассуждения после четырёх часов пукания, одного неприятного разговора и двух печёных яблок
doktorsha — 28.10.2012Скажем так: я уже не помню. Вернее, помню, конечно, но лишь умозрительно – в качестве картинок и неких информационных блоков: было трудно, не высыпалась, грустила. Больно было тоже, ага. Где-то внутри даже покоится светлая мысль, что ТОГДА было труднее, чем СЕЙЧАС. Всё-таки подростковый возраст. Всё-таки ограниченность ресурса.
Я вспоминаю это шальное время, когда школа вперемешку с ночными клубами, когда много стыда и неразделённой любви, когда родители уже перестали быть опорой, а обращаться за помощью к окружающим я ещё не умела. Когда можно было обнаружить себя не только в чужом доме поутру, но и в чужом городе – в кармане ни копья, а мобильных телефонов ещё не было. Были огромные рации, которые почему-то все назывались «уоки-токи» и комплектовались огромными бритыми мужиками дурно пахнущими польским парфюмом и водкой.
Или вот, например, лет восемь спустя, тоже время было лихое. По-другому, конечно, но… Три, а то и четыре работы, институт, совместное проживание у подруги, шесть переездов за год. Я могла заснуть сидя, просто в свободные от какой-либо деятельности пятнадцать минут. Денег всё время не хватало, работа адова: то в интернате, то с ВИЧ-инфицированными, то в приёмнике-распределителе. Я помню, что было очень трудно. Но я уже не чувствую КАК.
А здесь и сейчас София Константиновна вместе с Константин
Алексеевичем проверяют на прочность этот грёбаный мир, вместе со
мной во главе: каждый в своё время и по своим поводам. И это
правда, тяжело. Может быть не тяжелее, чем родители-алкоголики или
тотальное юношеское одиночество, в условиях безденежья и
неприкаянности, но это тяжело. Самое сложное – признаться
себе, что это мой выбор. Мой выбор – кормить грудью «по
требованию», а значит не иметь возможности уехать на пару дней в
какую-нибудь катманду и там остаться жить. Мой
выбор – брать на руки при каждом писке, и пусть ноет спина и жутко
хочется просто побыть в тишине. Мой выбор не шантажировать и не
заставлять, не вынуждать и входить в положение. Или не входить, но
осознавать бессилие перед выбором другого.
Как-то сами собой в голове поселяются мысли о матери. Вообще о Матери, понятное дело. Как о роли, инициации, пути. И о моей матери. Я совершенно точно теперь понимаю, как ей было тяжело: родить в двадцать три года, потерять одного ребёнка из двух, испытывать отвержение со стороны свекрови, лишится поддержки отца (была там одна семейная история). И как принято добавлять сейчас: и это ещё не было подгузников. Я совершенно точно понимаю, что женщины, которые прошли крещение детьми обладают огромными, неиссякаемыми запасами сил, мудрости, терпения, устойчивости.
Даже если им кажется, что всё можно было бы сделать лучше – они
справились, их дети живут и здравствуют рядом с ними а не
умерли в страшных муках с откушенной головой, в общем, в
большинстве своём довольно здоровые получились у всех дети. После
этих четырёх недель мне совершенно точно понятно, что те, кто имея
ребёнка, сообщают психотерапевту, что ничего в жизни не добились и
ничегошеньки из себя не представляют – нагло врут. Как минимум
себе. Потому что это хренова адова работа – растить ребёнка. Это
испытание на выносливость, устойчивость, толерантность. Это забег с
таким отсроченным результатом, что я совершенно не представляю,
сколько должно быть любви в этих безумных бабьих сердцах, чтобы при
заяве « а я вас не просил себя рожать», или там «что ты вообще
понимаешь в жизни» не зарядить в торец – сразу, прямым коротким
ударом. Чтобы не повадно.
Респект и уважуха вам, девочки. Снимаю шляпу.
ЗЫ. А да, вот ещё что: восемь-девять клиентов в день, по сравнению с одним грудным младенцем – тайский курорт по сравнению с сибирскими рудниками. Зуб на холодец.