Традиция и стилизация

diak-kuraev — 26.09.2015 http://www.kommersant.ru/doc/2800722

... здания "русского стиля" времен Николая II никогда не выдавали себя за что-то древнее, а лишь использовали те или иные приемы древней архитектуры. Однако в сознании потомков эти стилизации уже давно стали частью Древней Руси. Ведь они так похожи на наши представления о прошлом — куда больше, чем подлинники. Стилизация вообще легче воспринимается, чем подлинник, и здесь нет ничего удивительного. Стилизация — это не про древность, а про общие места, про то, как мы представляем себе древность. Поэтому-то она так понятна и привычна.

Свидетельство тому — судьба матрешки, национальной русской куклы. Эта исконно русская игрушка была создана где-то в конце XIX века художником Сергеем Малютиным, причем в качестве образца была взята японская статуэтка, изображающая лысого старика Фукураму. Заимствована была именно идея помещать меньшие фигурки внутри больших. А сама идея изобрести национальную русскую куклу тогда носилась в воздухе. Мастерская "Детское воспитание", которая выпустила первую семью матрешек, специализировалась на куклах, одетых в национальные костюмы разных регионов России. Проект попал в точку, и псевдонародная кукла Матрена (а ведь могла бы быть и Варварой, то есть Барби) действительно превратилась в национальный символ.

Петрушку, другую русскую национальную куклу, специально никто не изобретал. Но этот красноносый персонаж к славянским древностям, как и матрешка, не имеет никакого отношения. Появился он в XIX веке благодаря итальянским и немецким кукольникам, которые выступали на ярмарках.

Обычно мода устремлена в будущее, но бывают ситуации, когда общество мечтает жить, как жили в старые добрые времена. Хотя как ни старайся, все равно получается нечто новое, а не старое. Именно такая история произошла с традиционным православным укладом. Оппозиционная советской власти интеллигенция, которая начала интересоваться православием в 60-е годы, с большим почтением относилась к святой Руси и традиционному быту. Но как выглядит традиционная жизнь, молодые неофиты представляли довольно смутно. Именно тогда платок на голове превратился в знак конфессиональной принадлежности, хотя еще совсем недавно он был атрибутом женщины из народа, занимавшейся неквалифицированным трудом. Интеллигентные же дамы носили шляпку или берет.

Получилось это так. Когда городские оппозиционеры начали интересоваться православием, основную массу прихожан составляли женщины, принадлежащие к тому социальному слою, где было принято носить платок, а не шляпку. И юные богоискательницы с комсомольским прошлым и желанием во всем походить на старых прихожанок начали копировать то, что бросалось в глаза в первую очередь, то есть платки. Старшее поколение верующих смотрело на эту непонятную молодежь с некоторым недоумением. Еще в 80-е годы в церковной среде можно было слышать ироничные высказывания в адрес заполнявших храмы девушек в юбках до пола и платках, которые мечут театральные поклоны и даже (о ужас!) могут пойти в платке на работу.

Когда одни видят в платке предмет из простонародного гардероба, а другие — специфический православный головной убор, возникает масса забавных недоразумений. В мемуарах о митрополите Питириме (Нечаеве) приведен рассказ о сотруднице патриархии, которая стала ходить на работу в платке. Увидев очередной раз эту женщину, митрополит Питирим указал на платок и с любопытством спросил: "Что это за гадость такая у тебя на голове?" В той же книге приводится история, относящаяся уже к постсоветскому времени: "Однажды в монастырь приехала экскурсия студентов и православных преподавателей, несколько переусердствовавших в "форме одежды". Митрополит потом спросил: "А что это за тетки были с ребятами?" — "Это преподаватели, сотрудники кафедр института".— "Да? А я думал — технический персонал!"".

А в эмигрантские приходы платки в качестве православной формы одежды пришли лишь с эмигрантами постсоветского времени, которые не сомневались в своем знании единственно верных традиций и охотно делились этим знанием со всеми вокруг.

Изобретение традиции

На информацию, что культурные и религиозные символы не столь древние, как кажется, люди реагируют болезненно. Но ничего страшного или необычного в этом нет. Многие, казалось бы, старинные особенности церемониала британской монархии появились лишь во второй половине XIX века. А шотландский килт (клетчатая юбка) стали считать национальной одеждой древних шотландцев немногим раньше — в начале XIX века. И так в большинстве культур. Здесь нет ничего дурного. Желание изобрести традицию означает лишь то, что общество начинает видеть в своем прошлом ценность. Тут-то и начинаются поиски предметов старины, их воссоздание и осмысление, пишется история страны, которая становится бестселлером, реставрируются случайно уцелевшие развалины, ставятся памятники создателям и объединителям отечества.

Если же остатков древних построек не обнаруживается, их можно соорудить. Так, в XVIII-XIX веках стало модно ставить в русских парках псевдоантичные развалины. Это превращало парки в кусочек Рима, где на античные капители и полуразвалившиеся своды натыкаешься в самых неожиданных местах. Один из подобных гротов находится в Александровском саду — в результате Кремль как бы вырастает из античной руины, что для центра Третьего Рима вполне уместно. Не сомневаюсь, что создатели грота имели в виду именно это. Но легенда о том, что Московский Кремль стоит на развалинах античного города, развития не получила. И это хорошо. Все-таки изобретение истории не должно выходить за рамки здравого смысла, а в идеале — и исторической правды.

Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2800722

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив