СТИХИ ФИЛОЛОГОВ. 3. ПАВЕЛ ФИЛИППОВИЧ

lucas_v_leyden — 30.05.2012 В холодные, темные, депрессивные дни конца января первой военной зимы в Петроград приехал из Киева двадцатичетырехлетний студент-филолог. Не по годам разумный и обстоятельный, он, по всей вероятности, следовал заранее намеченной схеме ученых занятий, из-за чего трехнедельный вояж вместил в себя столько событий, сколько иным из его коллег и современников хватило бы на несколько лет. В печатном отчете, изданном по итогам его командировки¹ (честь, для студента незаурядная) с нескрываемой гордостью перечислены основные свершения: работа в архиве Академии Наук с фондом Общества любителей российской словесности (выявлены – и здесь же, в отчете, изложены обстоятельства участия Баратынского в ОЛРС), изучение в Отделе рукописей Публичной библиотеки письма отца Баратынского к Аракчееву (напечатано тут же), обширные просмотры отсутствующей в киевских фондах периодики начала XIX века с попутным копированием текстов, относящихся к научным интересам путешественника и, наконец – доклад в Неофилологическом обществе «Об авторе стихотворения «Какая эта сторона»»² с очередным уязвлением давно нелюбимого студентом Модеста Гофмана. За пределами отчета (который завершается изящной благодарностью В. И. Саитову, В. И. Срезневскому и И. А. Бычкову – круг общения, поневоле впечатляющий!) остались визиты и коммуникации в области изящной словесности. Доподлинно известно, что 20 февраля он говорил по телефону с Блоком (о чем ниже), но легко допустить, что в предшествующие вечера, с трудом изгнанный надменным служителем из закрывающегося архива, он шел в одно из мест, где с приличествующей военному времени скромностью собирался литературный Петроград – например, в театр по случаю премьеры пьесы Гиппиус «Зеленое кольцо» (18 февраля) или на какую-нибудь из популярных писательских лекций, а то и в доживающую последние дни «Бродячую собаку». Впрочем, филолог в нем постепенно побеждал поэта, так что вполне вероятно, что по вечерам он сидел у себя во временном пристанище, переписывая, разбирая и систематизируя накопленное за день. Не так было год назад, когда… впрочем, пора представить нашего героя.
Павел Петрович Филиппович³ родился 20 августа (по другой версии – сентября) 1891 года в селе Кайтановка Киевской губернии⁴ . Отец его – сельский священник⁵ ; вероятно, по его служебным надобностям семья переехала в Златополе, где наш герой ходил в гимназию; после учился в коллегии Павла Галагана (специальное заведение, имевшее целью подготовить талантливых юношей к поступлению в университет). Воспитанником он, похоже, был незаурядным, о чем свидетельствует верительная грамота, выданная учебным заведением при прощании:

«АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Дан сей Филипповичу Павлу сыну священника православного вероисповедания, родившемуся 20 сентября <�так!> 1891 г. в с. Каштановке <�так> Звенигородского уезда Киевской губернии, в том, что он вступив в Коллегию Павла Галагана 31 августа 1906 г., при отличном поведении обучался по 1 июня 1910 года и окончил полностью восьмиклассный курс, при чем обнаружил следующие познания:
Закон Божий пять (5)
Рус. язык и словесность пять (5)
Философия пропедевтика пять (5)
Латинский язык пять (5)
<�…>
Математика пять (5)
Физика пять (5)
Космография пять (5)
Законоведение пять (5)
История пять (5)
География пять (5)
Немецкий язык пять (5)
Французский язык пять (5)
На основании чего и выдан ему сей аттестат зрелости, представляющий
ему все права, обозначенные в параграфах 130-132 Высочайше утвержденного
30-м июля 1871 года устава гимназий и прогимназий.
Киев мая 30-го дня 1910 года» ⁶ .

Аттестат прилагался к прошению о зачислении Филипповича на юридический факультет Киевского университета, но ни Плевако, ни Карабчевского из него не вышло: чтобы выбрать судьбу, ему понадобился год – и летом 1911-го в канцелярию университета поступило новое ходатайство:

«Честь имею просить Ваше Превосходительство зачислить меня в число студентов историко-филологического факультета.
О сем просит студент П. Филиппович.
1911 г. августа 1
с. Капустино Звенигородского уезда Киевской губернии» ⁷ .
К этому моменту за плечами у будущего филолога был уже небольшой литературный опыт: прошедшей зимой его стихотворение появилось в уральском журнальчике «Заря жизни» (приложение к екатеринбургской газете обладало эстетической толерантностью и впечатляющим списком авторов: там, в частности, печатались – возможно, без ведома автора – стихи Андрея Белого). Следующие его стихи - в основном, под псевдонимом «П. Зорев» (запоздалый фимиам к символистскому жертвеннику) – начиная со следующего года, спорадически появляются в киевской мелкотравчатой прессе. Точное время знакомства Филипповича с основными героями местной литературной жизни неустановимо; известно, например, что ему был поднесен экземпляр дебютной «Флейты Марсия» Лившица (1911) ⁸ ; книга вышла весной 1911 года и немедленно была запрещена⁹ – и, следовательно, врученный до конфискации тиража экземпляр должен был означать уже наличествовавшую дружбу. (С другой стороны, годом позже запрет был снят и оставшиеся книжки вновь поступили в обращение). Немногочисленные мемуаристы, припоминавшие нашего героя, посвящали ему не более, чем пару строк: «Павел Зорев (псевдоним П. Филипповича) был студентом-филологом, писавшим на двух языках (украинском и русском). Он помещал в «Музах» лирические стихи и переводы. Скромный, всегда, казалось, спокойный, он был очень одаренным поэтом и историком литературы» ¹⁰ . Приведенная миниатюра относится к воспоминаниям об эфемерном киевском журнале «Музы»; почти одновременно Филиппович печатается в другом, столь же мимолетном «Лукоморье» (см. наш сюжет о Животове): эпоха 1911 – 1913 года – эпоха временного перемирия в свежесложившемся киевском литературном мире, но уже готовится будущая пря. Внимательным свидетелем ее делается московский издатель и поэт Арсений Альвинг, поневоле выступающий последовательным конфидентом для своих киевских корреспондентов. Во второй половине 1913 года он выражает осторожное желание прочесть в Киеве лекцию; наш герой готов ему поспособствовать:
«Ваше намерение приехать в Киев и прочесть лекцию весьма радует и меня и Вл. Мих. <�Отроковского> Как устроить это? Мы думаем, что не следует искать «устроителей» - таковых в Киеве мы не знаем (помимо, конечно, разных обществ, устраивающих «благотворительные» лекции), заявление же губернатору подавайте Вы сами*, а мы подыщем помещение – может быть, удастся захватить Педагогический музей – лучшее в Киеве помещение для лекций и недорогое. Будем вести «предлекционную» агитацию и в известной степени успех можем гарантировать. Но когда Вы думаете приехать – теперь или после Рождества? Ведь, на праздники мы уезжаем из Киева. Между прочим друг Сандомирского студент А. Дейч ( историко-лит. статьи в «Ниве» - его) читает в субботу в Университ. на практ. занятиях реферат о футуристах и думает, кажется, прочесть его затем в виде лекции – посему поторопитесь, если хотите привлечь публику и новизной темы, а это не маловажно» ¹¹ ; это же письмо кончается изящным пуантом: «Ведь, поэзия Ваша согрета сердечным порывом, чего никак нельзя сказать, напр. об Эльснере, в суждении о котором Вы не ошиблись… Я не в первый раз слышу подобное мнение» ¹² .
Между тем, задетый кадилом Эльснер несколькими неделями спустя пишет тому же Альвингу:
«Рад был душевно получить от Вас «известия». Что Вы скрипите насчет здоровья – это у Вас как – дурное «предубеждение» на этот счет, или сериозно? Я тоже сейчас забронхитился. Был у меня апостол Павел (Отроковский = Петру) излагал сущность… на сколько смогу сделаю все соответственно. Будут прозондированы 3 почвы: «Вечерней Газеты» (довольно паскудный грунт), Общественное собрание, журнала «Музы» где «Мусагетом» Дейч, которому я говорю дерзости при редких встречах. Он правда всегда безответен и это еще более раздражает. Дабы вообще его характеризовать скажу, что Сандомирский – гениален в сравнении с ним. Я искренне Вас жалею, ибо сей последний воевода вероятно теперь осаждает «Жатву». Когда собираетесь выпустить последний альманах, о котором шла речь в декабре? Сегодня были у меня курсихи и просили устроить вечер с «Игорем Север.» и Ларионовым – я же должен сделать литературный винегрет о «новых достижениях» или что-нибудь в этом роде. Я говорил курсихам о Вас и о Вашем «футуризме». Но они рассудили так: супротив Ларионова и его картин (он будет с экраном) вам не выстоять. Solo же – они очень бы хотели, чтобы Вы прочли, но возможно подешевле. Вечер с тремя аршинными фамилиями (ибо моя для Киева такого же размера) думают устроить 8-9 марта. Рефератику же о футуризме вообще они всегда были бы рады… я еще не разобрался в составе комитета и пока не рискую что-либо определенное заключать о их солидности. В дальнейшем сообщу сам, или через апостолов – Когда явится охота – черкните не раздумывая» ¹³ . (Читатель, конечно, заметил, что наш герой фигурирует в этом слегка чванливом письме под именем апостола Павла… забегая вперед, хочу сказать, что спесь с автора скоро будет даже не сбита, а скушена – ибо вот-вот он подвергнется атаке вражеской болонки и будет кататься на киевскую окраину за уколами от бешенства).
В феврале 1914 года Филиппович едет в Москву и Петербург. Испросив разрешения у университетского начальства («Покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство разрешить мне месячный отпуск в Москву и Петербург для занятий в библиотеках, что необходимо для написания курсового сочинения.
О сем просит студент П. Филиппович 5 февраля 1914г.» ¹⁴ ), он составляет маршрут, сообразный двум сторонам своей натуры, объединяя в нем архивно-библиотечные разыскания с посещением столичных литераторов. Начал он, по всей вероятности, с Москвы, где посетил Вяч. Иванова (вещественным памятником этой встречи осталась рукописная тетрадочка стихов с эпиграфом из Баратынского и инскриптом: «Глубокоуважаемому В. И. Иванову с искренним желанием найти те пути, идя по которым я смог бы стать ближе своими стихами к его возвышенной лирике» ¹⁵ ), возможно, встретился с Альвингом¹⁶ и откуда отправился в Петербург.
По всей вероятности, одной из основных целей этой поездки было знакомство с Блоком, но время было выбрано неудачно: сгущающаяся депрессия последних недель достигла в первую декаду марта своего пика. 11 марта Блок записывает: «Заходил Андрей Кондратьев (не принял). Приходил киевлянин (не принял)» ¹⁷ . Бедный киевлянин, вернувшись в свою гостиницу (про которую четверть века назад один ее постоялец любил исполнять комические куплеты «Он жил в Пале / Он жил в рояле…»), написал почтительнейшее письмо:

«СПБ 11 марта 1914
«Пале-Рояль»

Глубокоуважаемый Александр Александрович!
Очень сожалею, что мне не посчастливилось увидеться с Вами…
Ваши книги я знаю и люблю; хочу, чтобы Вы мимолетно познакомились с моими стихами, если это не причинит Вам досады: ведь, кто теперь не пишет стихов и вероятно многие из «молодых» докучают Вам…
Может быть что либо в моих стихах Вам понравится, или покажется вообще удачным, и тогда Вы сможете доставить мне искреннюю радость, откликнувшись по такому адресу: Киев, Университет Св. Владимира, Студенту Павлу Петровичу Филипповичу.
Оставляю Вам и № Киевск. журнала «Музы», в котором есть заметка о Вашей драме «Роза и Крест» (эта драма мне дороже всего из написанного Вами…) – м.б. полюбопытствуете еще раз убедиться, что многим Киевлянам дорого Ваше творчество.
С уважением
П. Филиппович

P.S.Зорев – мой неудачный псевдоним – «Жатва» (IV), «Заветы» (1913 - № 8, 12) и др. журналы. Осенью собираюсь выпустить книжку.
П.Ф.
P.S.²В. И. Иванов передает Вам через меня привет – я был у него в Москве» ¹⁸ .

В следующем петербургском вояже 1915 года (с описания которого я начал свое правдивое повествование) акценты и цели переменились – это уже не путешествие поэта, волею судеб изучающего филологию, а командировка ученого, порой от скуки пишущего в рифму. Разница хорошо видна при сопоставлении двух обращений к Блоку: в 1914 году под его дверью жался начинающий поэт, ждущий одобрения; ныне по телефону ему звонит исследователь, собирающий материал:

«Оттиски статей о Боратынском и Ф. Глинке пришлю в ближайшем времени, а книгу, когда она выйдет. Буду очень рад, если разыщу в Ваших статьях (или Вы сообщите) хотя бы мимолетные упоминания о Боратынском, но позволяющее внести его в соответствующую главу моей работы, как свидетельство той близости поэта Боратынского Вашей душе, о которой Вы вчера говорили (по телефону…)
Я слыхал, что под Вашей редакцией выходит Полн. Собр. соч. А. Григорьева… м.б. у него есть что-либо о Боратынском?... К стыду должен сознаться, что совсем не знаю его крит. статей, но постараюсь узнать. <�…>
Может быть, если мои работы в области изучения Бор-го внушат Вам доверие, Вы сообщите мне Ваше стихотворение о Б-м и позволите его напечатать в книге, с оговоркой, что оно юношеское Ваше произведение, как Вы сообщали?...» ¹⁹

Впрочем, несмотря на переменившуюся тональность, Филиппович оставляет Блоку несколько своих стихов, присовокупляя: «Я шлю Вам, Александр Александрович, мои стихи, сложив их без определенного порядка. Если осенью издам книгу, они будут распределены вместе с другими моими стихами по циклам» ²⁰ . Любопытно, что и Блок, разжалованный из мэтров в объекты изучения, относится к визитеру благосклоннее, набрасывая на его письме конспект будущего отзыва: «Отв. 7/ III. Простота борется с метафоричностью и вычурностью модернизма; пока не побеждает» ²¹

Месяц спустя, Филиппович пишет московскому автору, в котором не без основания провидит родственную душу поэта-филолога – Сергею Боброву – начиная текст со скопившейся за два года автобиблиографии:

«Из одного прошлогоднего издания «Центрифуги» я узнал Ваш адрес, узнал также, что во II-м сборнике «Ц<�ентрифу>ги» должна появиться Ваша статья об Ак<�адемическом> Изд<�ании> Соч<�инений> Боратынского. Все, что относится к Боратынскому, меня весьма интересует – я сам занимался и занимаюсь изучением жизни и творчества Б-го, написав о нем большую работу (я – студент филолог, и за данное сочинение получил золотую медаль), к печатанию которой приступаю (вероятно – в конце апреля).
Об Ак. Изд. мной написана большая статья, помещенная в март. кн. журнала Министерства Нар. Просв.; оттиски ее я получил на днях, и могу прислать Вам один, если сообщите, верен ли известный мне адрес до наст. времени. Но тогда попрошу и Вас прислать Вашу статью (в Киевских кн. магазинах означ. выпуска «Ц-ги» не имеется, равно как нет и «Лир<�ической> темы») и не отказать в любезности сообщить, в каких статьях вы упоминали о Б. (мне известны лишь Ваши статьи в «Совр.» с упоминанием об Ак. Изд. и Бар.), какие эпиграфы из стих. Б-го брали (мне помнится у Вас есть таковые)» ²²

Заметно, что в собственной репрезентации Филипповича нет уже ни слова о своих стихах; только потом, в завязавшейся переписке, он, рассказывая о трудах по составлению жизнеописания Баратынского, вскользь упомянет и о планах издания собственного сборника: ««Как я уже Вам писал к печатанию этой работы я приступаю теперь – начнет она появляться верно с июня-июля в «Универс. известиях», а м.б. к ноябрю выйдет отд. книгой – книгу эту Вам пришлю, но раньше, вероятно, в начале осени, пришлю книгу стихов, кот. хочу издать, конечно уже под своей фамилией» ²³ . Начиная с этого момента почти вся его переписка посвящена историко-филологическим вопросам; не переставая время от времени печатать стихи и критические заметки²⁴ , он решительно выбирает стезю ученого. В 1915 году выходит его обширная рецензия на собрание сочинений Баратынского, подготовленное М. Л. Гофманом, в которой среди прочего предлагаются передовые даже по современным меркам решения в области текстологии и эдиционной практики²⁵ ; с начала 1917 года в «Университетских известиях» печатается его главный труд – жизнеописание Баратынского. В ожидании выхода его отдельной книгой, Филиппович собирает адреса тех, кому собирается ее послать – Брюсова, Вяч. Иванова, Белого; уточняет новые координаты Блока²⁶ . События осени 1917 года меняют эти планы.
Книжка каким-то чудом успевает выйти и даже попасть в крупнейшие библиотеки, но в биографии самого автора происходит решительный перелом – он (насколько об этом можно судить со стороны) практически одномоментно отказывается от русского языка и стремительно украинизируется. В 1923 году он был в Петрограде (подробности мне неизвестны, но случайно сохранился его инскрипт книговеду и библиографу Ф. И. Витязеву, датированный первым сентября²⁷ ). Но все его печатные работы – филологические штудии и вернувшиеся к нему стихи – отныне печатаются только по-украински.
Здесь я поневоле вынужден переменить масштаб повествования: в 1920 – 1933 годах Филиппович был профессором Киевского университета; в 1923 и 1925 годы издал две книги стихов (“Земля і вітер” и “Простір”); входил в литературную группу неоклассиков; переводил на украинский с французского и русского языка²⁸ ; выпустил несколько монографий о Шевченко. В 1935 году был арестован, в 1936 году осужден на десять лет; этапирован на Соловки, где был расстрелян 3 ноября 1937 года.

--
* или кто-нибудь из нас, или наших знакомых

==
¹ Филиппович Павел, студент. Отчет о поездке в Петроград. Печатано по определению Совета Императорского Университета Св. Владимира. Оттиск из «Университетских Известий». <�Киев. 1915>.
² Позже вышел отдельной статьей: Филиппович П. П. Об авторе стихотворения «Какая это сторона?». Киев. 1916. Центральный нерв ее – изъятие поименованного стихотворения из корпуса стихов Баратынского и переатрибутирование его Ф. Глинке.
³ С начала 20-х годов фамилия его будет писаться с одним «п» - Филипович, но мы, сосредотачиваясь по преимуществу на первых десятилетиях его жизни, станем использовать вариант, которым он подписывал свои первые работы – с двумя «п». Эта проблема интересно рифмуется с вечной дихотомией в написании фамилии главного героя Филипповича – Баратынский или Боратынский?
⁴ См. анкету 1914 года: РГАЛИ. Ф. 1624. Оп. 1. Ед. хр. 229. Л. 1; в некоторых его биографиях встречается написание «Каштановка» и «Кастановка». Общие сведения о семье (в т.ч. чувствительное предание о родстве с Гоголями-Яновскими) см.: Костенко Н. В. «Врятуɛ вроду i себе людина...» // Филиппович П. Поэзiï. Киïв. 1989. С. 6.
⁵ См.: «ФОРМУЛЯРНЫЙ СПИСОК о службе священника св. Николаевской церкви с. Капустиное Звенигородского уезда Киевской епархии Петре Филипповиче. За 1909.
Священ. Петр Андреевич Филиппович, сын псаломщика ... род. в м. Корсуне, Каневского уезда 1864 г. 5 октября окончил Киевскую духовную семинарию в 1887 г. по первому разряду с званием студента ... назначен в учительскую должность при церковно-приходской Притиско-Николаевской школе г. Киева» (Павло Петрович Филипович: матерiали до бiографii (Пiдгот. до друку Г. Д. Казьмирчук, В. С. Дмитрiев) // Декабристи в Україні: дослідження. Т. 4. К. 2005. С. 172). Указанием на этот принципиальный для нашей темы источник я обязан высокочтимому А. А. Ильину-Томичу; он же сообщил мне текст этой и следующей заметки: Казьмирчук Г.Д., Латиш Ю.В. Українське декабристознавство. Черкаси. 2002. С. 162 – 170. См. также: Брюховецький В. Павло Филиппович // …З порога смертi: Письменники Украïни – жертви сталiнских репресiй. Вып. 1. Киïв. 1991. С. 432 – 534; Костенко Н. Павло Филиппович // Письменники Радянськоï Украïны: 20 – 30 роки: Нариси творчостi. Киïв. 1989. С. 284 – 306; Олександровська Ю. Павло Филиппович // Лiтература та Життя. 2007. № 1. С. 7; Костенко Н. В. «Был когда-то трубадуром…» (О русских стихотворениях Павла Филипповича) // Радуга. 1989. № 12. С. 138 – 142 и др. Украинские стихотворения Филипповича републикованы в Киеве в 1989 году; статьи – в 1991-м (Филиппович П. П. Литературно-критичнi статтi. Киïв. 1991 (Передмова, упорядкувания i примiтки С. С. Гречанюка). К сожалению, из-за специфики комплектования российских библиотек мне остался недоступным живо интересующий очерк: Оглоблин А. Воспоминания о Миколе Зерове и Павле Филиповиче // Хроника-2000. — 1993. — Вып. 1—2 (и напечатанный там же: Полонская-Василенко Н. Киев времен М. Зерова и П. Филипповича).
⁶ Там же. С. 171 – 172. То, что дата выдачи аттестата предшествует обозначенной в нем дате окончания заведения, объяснить я не в силах.
⁷ Там же. С. 172
⁸ Хранился в собрании А. Дейча: «Его <�БЛ> первая книга «Флейта Марсия» (1911) вышла года за два до нашего знакомства тиражом в 150 нумерованных экземпляров. К сожалению, у меня не сохранился подаренный поэтом этот сборник, и лишь недавно знакомый киевлянин отдал мне «Флейту Марсия» с авторской надписью Павлу Петровичу Филипповичу, нашему общему другу»
⁹ Шнейдерман Э. И. Бенедикт Лившиц: находки, уточнения, догадки // Russian studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1994. Вып. 1. № 1. С. 196.
¹⁰ Дейч А. День нынешний и день минувший. Литературные впечатления и встречи. Изд. 2-е. М. 1985. С. 268
¹¹ Письмо 11 ноября 1913 года // РГАЛИ. Ф. 21. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 1 - 2
¹² Там же. Л. 2
¹³ Недатированное письмо // РГАЛИ. Ф. 21. Оп. 1. Ед. хр. 42. Л. 2 – 3 об. Судя по разговорам о предстоящем марте, письмо должно быть датировано январем-февралем 1914-го
¹⁴ Павло Петрович Филипович: матерiали до бiографii. C. 171
¹⁵ РГБ. Ф. 109. Карт. 46. Ед. хр. 39
¹⁶ В книжных фондах РГБ хранится экземпляр оттиска статьи Филипповича (Филиппович П. Два неизвестных стихотворения Е. А. Боратынского. Киев. 1914) с инскриптом: «Дорогому Арсению Алексеевичу Альвингу» и датой 31 марта 1914 (R 327/281). В работе этой, сопоставляя упоминания Баратынского в письмах А. И. Тургенева П. Вяземскому с репертуаром «Московского телеграфа», Филиппович атрибутирует Баратынскому неподписанное ст-ние «Запрос М-ву» («Что скажет другу своему…»), доказывая принадлежность последовательностью биографических сопряжений. Второе ст-ние – «Стихи, написанные на манускрипт поэта» («Быть может, милый друг, по воле Парки тайной…») из «Соревнователя» - с не столь изящным, но довольно убедительным доказательством.
¹⁷ Блок А. А. Записные книжки. 1901—1920. М. 1965. С. 215 – 216. Киевлянин здесь не опознан.
¹⁸ РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 438. Л. 1 – 2. Комментарий к этому сюжету (основывающийся, впрочем, лишь на печатных материалах) см.: Зленко Г. Д. П. П. Филиппович и А. А. Блок. Эпизод из истории украинско-русских связей // Филологические записки. Вып. 4. Воронеж. 1995. С. 184 – 188. Кстати сказать, отпуск Филипповичу был разрешен только до 5 марта (см.: Павло Петрович Филипович: матерiали до бiографи. С. 171), так что он поневоле вынужден был торопиться в обратную дорогу.
¹⁹ РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 438. Л. 2 об.
²⁰ Там же
²¹ Там же. Л. 2.
²² РГАЛИ. Ф. 2554. Оп. 1. Ед. хр. 67. Л. 1 – 2. Любопытно, что автор письма, датируя его, промахнулся с годом, пометив его невозможным 13 апреля 1913-го; педантичный адресат отметил получение письма 17 апреля 1915 года.
²³ Письмо 21 апреля 1915 года // РГАЛИ. Ф. 2554. Оп. 1. Ед. хр. 67. Л. 4 об.
²⁴ Особняком среди них стоит рецензия на мандельштамовский «Камень», недавно републикованная (см. главу «Акмеист и неоклассик» в работе: Тименчик Р. Около акмеизма // Vademecum. К 65-летию Лазаря Флейшмана. М. 2010. С. 181 – 183; см. там же комментарий к смутному слуху о совместном времяпрепровождении Мандельштама и Филипповича.
²⁵ Филиппович П. П. Об академическом издании стихотворений Е. А. Боратынского. Пг. 1915
²⁶ «Был бы Вам очень благодарен, если бы Вы сообщили мне адрес нескольких лиц, которым хочу также послать свою книгу: 1) В. Я. Брюсова, В. И. Иванова (Зубовский, 25, 9 - ?), А. Белого (Б. Ник. Бугаева?). Может быть знаете и адрес А. А. Блока (Петроград, Офицерская, 54 - ?). Надеюсь, что просьба моя не затруднит Вас – особенно относительно адресов В. Брюсова и А. Белого…». – Из письма Боброву середины ноября 1917 года (помета получателя) // РГАЛИ. Ф. 2554. Оп. 1. Ед. хр. 67. Л. 5 об. - 6
²⁷ «Глубокоуважаемому Ферапонту Ивановичу Витязеву от автора. Петербург. 1 сентября 1923» (на экз.: Филиппович П. П. Об авторе стихотворения «Какая это сторона?». Киев. 1916; книжные фонды РГБ; U283/280).
²⁸ Среди переведенных им авторов был В. Я. Брюсов, вдове которого Филиппович писал 30 сентября 1932 года: «Мне дорога память о Валерии Яковлевиче, которого я всегда считал своим учителем в области поэзии и которого один раз – перед войной еще – видел и слышал в Москве. Мои украинские переводы стихов В. Я., так лестно для меня отмеченные в Вашей надписи на книге – знак моего давнего восхищения и неизменной признательности. Вместе с моими друзьями – Н. К. Зерновым и М. Т. Рыльским, я работал тогда (1924 г.) над книгой переводов из Брюсова с увлечением» (РГБ. Ф. 386. Карт. 156. Ед. хр. 81).

14.88 КБ

* * *

<1>

Едва навстречу снам и теням
Устало склонится листва,
Мы песни звонкие заменим
На мимолетные слова.

Траву туманами понежив,
Прохлада нехотя плывет,
А мы мечтательные мрежи
Выносим медленно, и вот –

На глади ласковой и синей,
Что сжата в зеркале пруда,
Недолголюбою святыней
Светлеет первая звезда.

<2>

ПЕСНЯ ШУТА

Колпаком задорно-хмурым
Я закрылся, как щитом.
Был когда-то трубадуром
И внезапно стал шутом.

Синеглазая принцесса
Изменила мне давно –
Полюбился ей повеса.
Жаль… А, впрочем, все равно.

О, как счастлив я, умея
Едким словом уколоть!
Очарованная фея,
Чересчур Вас мучит плоть!

Не мешало б обвенчаться,
Ведь, недолго до греха.
Будут слезы… И смеяться
Мне дано лишь… Ха.. ха… ха!..

<3>

Там за окном, не засыпая,
Темнеет звездно вышина.
В тот мир таинственный вступая,
Душа смятения полна.

Изгнанницы немой бездомней
Приникнет к скованной земле,
А ночь все тише и огромней
Растет, растет в надзвездной мгле.

Но мало бедному сознанью
И счастья нужно и тепла,
Чтобы душа пугливой ланью
К привычной жизни ожила.

От абажура свет печальный…
Уютных комнат тишина…
А мир ночной, мир безначальный
Стоит за ставнями окна.

<4>

ВЕТЕР

Передразнивая ветер,
Блещут лозы на лугу, -
То привстанут, то отпрянут,
То сгибаются в дугу.

Над спокойною травою
Подымая мятежи,
Всюду шумная осока
Точит тонкие ножи.

А на небе все вольнее
Пролетают облака,
Чтоб не стыла, не грустила,
И не хмурилась река.

<5>

В ЛЕСУ

Люблю рассвет в глуши зеленой,
Люблю отлеты светлых дней,
Но для души неутоленной
Еще милее и родней –

Бродить по млеющей поляне,
Вдыхая душный запах трав,
Пока в слепительном тумане
Лучится огненный расплав,

Пока чуть слышно и любимо
Лепечет лес издалека,
А думы проплывают мимо,
Как в тихом звоне облака.

<6>

Тружусь я в поле до заката.
Когда же гаснут очи дня,
Я подхожу спросить у брата,
Возьмет ли он с собой меня.

Посмотрит тихо и устало.
Его страшит дыханье тьмы,
Он опустил свое забрало
И расстаемся молча мы.

В тумане сумрачном, без шума
Исчезнет он, а я один
Томлюсь тревожно и угрюмо
Над сиротливостью долин.

Мой мир печальней, чем погосты,
Мне не найти путей к Отцу,
И слезы, чистые, как звезды,
Скользят по темному лицу.

<7>

СТАРЫЙ ЗАЛ

Уныние пустынных комнат
Тревожит даже вечера,
Но вещи-старики не помнят
О том, что умирать пора.

У столика с хромою ножкой
Столпились кресла и диван,
И словно осени дорожка
Здесь коврик из далеких стран.

Пускай седою паутиной
Состарены давно углы,
Одна из стен горда картиной,
Где зори ясны и светлы.

И все приветливей, чем ране,
Гостей встречает темный зал,
Не забывающий преданий,
Которых он не рассказал.

<8>

В ЛЕСУ

В лесу цветущем и зеленом
Лежу под тенью дубняка,
А надо мной, по синим склонам,
Как сны, проходят облака.
Листва шумит нежней и глуше,
Глаза слепит от знойной мглы,
И льется сладкой дремой в уши
Жужжанье томное пчелы.

<9>

Я хотел бы и петь, и смеяться,
Хороводы водить на лугу,
Но веселого праздника в святцах
Отыскать для себя не могу.

Да и как разойтись на просторе
И беспечной душой ликовать,
Если темное, давнее горе
У ворот постучалось опять.

Если белые схимники бродят
И, не глядя совсем на меня,
Ввечеру алой кровью обводят
Покрывало умершего дня.

<10>

ОСЕННИЙ ПЕЙЗАЖ

Потускневший пепельный песок
Незаметно испещряют тени –
Перепевы надоевших строк
Из акаций старых и сирени.

Мне постыл деревьев полусон, -
Все равно им: блекнуть, золотеть ли.
Так и тех, кто будет присужден,
Равнодушно ожидают петли!

Жутко мне под игом пустоты.
Ухожу я, и скрывают стены,
Что в саду лишь желтые цветы –
Жалкий знак томленья и измены.

<11>

ОКТЯБРЬ

С утра за стеною томится
Уныние бледного дня.
Проходят усталые лица
Мелькают и мучат меня.

Забор потемнел от досады,
Но небо его не щадит,
И даже церковной ограды
Коснулось дыханье обид.

И белая краска линяет.
Мне больно… Я плачу о том,
Что дождик тоску нагоняет
И тонким и скользким кнутом,

Что длинную ленту дороги
Покрыла осенняя грязь,
Где вязнут озябшие ноги
В неведомый путь торопясь.

<12>

ДВЕ НОЧИ

Старик не проклял дочерей
С ним разделивших тайно ложе,
И не глядели звезды строже,
И не пришел рассвет скорей.

Ласкала нежная дремота
Земли и неба юный строй,
И тихо было под горой,
Как и в пещере темной Лота.

Когда ж Сигор яснел средь мглы,
И стадо просыпалось в поле,
Вдали виднелся столп из соли
Над морем выцветшей золы.

<12а>

РАЗЛУКА

Еще не вывел старый Днепр
Уснувших пленниц зимней стужи,
Но взволновали темный склеп
Раскаты солнечных оружий.

Грустны, туманны берега
В предчувствии слепой разлуки,
И только мне не дорога
Ты, разневолившая руки

И уплывающая вдаль
По воле чудного светила,
Чтоб снова знойная печаль
Тебя бесследно растопила!

<14>

Неласковы дальние вести,
Но сумерки нежат окно.
пусть плачет жених о невесте,
Мне глуше, грустней суждено:
Скитаться лишь тающей тенью
По медленным строкам письма
Когда ни тоске, ни смятенью
Отдать не захочет зима.

<15>

ЖАЛОБНАЯ ПЕСНЯ

Кто пожалеет весну мою,
Бедную спутницу дня?
Жутко тоскую и думаю, -
Кто пожалеет меня?..

Мне, обделенному ласкою,
Хочется вдруг зарыдать,
Детской осмеянной сказкою
Радость былую назвать,

Радость мою невозвратную…
Верно, и мне суждено
Только зарею закатною
Глянуть в чужое окно…

Тихо… Дорогой угрюмою
Вечер торопит коня.
Вижу, тоскую и думаю, -
Кто пожалеет меня?..

(№ 2 - Лукоморье. 1911. № 1. С. 3; № 3 - Эпоха (Киев). 1915. № 12. С. 3; № 5 - Родная земля (Киев). 1918. № 1. С. 55; Музы (Киев). 1913. № 1. С. 6; № 8 - Путь. 1914. № 1; 15 - Заветы. 1913. № 8; остальные – по рукописному сборнику с заглавием «Из книги «Дол»» и эпиграфом из Баратынского, преподнесенной Вяч. Иванову: РГБ. Ф. 109. Карт. 46. Ед. хр. 39)

Сохранено