Современники и потомки — чей суд более справедлив?

sergeytsvetkov — 04.08.2019 В царствование Александра II, в пору необыкновенного расцвета русской культуры, многие умные и образованные люди писали такие вещи, которые могли бы очень пригодиться Альфреду Розенбергу.

Вот, например, Кавелин — человек весьма умеренных взглядов, историк, знаток государственного права:
"Кругом все валится. Нет явления, производящего сенсацию, которое бы не свидетельствовало о преждевременном растлении, о гнилом брожении, которому не видать ни конца, ни края. За что ни возьмись — все рассыпается под руками в гниль... Музыка российская в новых произведениях, по моему мнению, есть последнее слово отрицания музыки. О литературе и не говорю: ее нет; только Салтыков (Щедрин) составляет блистательное исключение: этот растет не по дням, а по часам как обличитель пошлости и навоза, в которых мы загрязли по уши, пребывая в нем даже с каким-то Wohlbehagen (удовольствие — нем.). Я часто спрашиваю себя, да уж не взаправду ли мы туранцы, как говорил Духетинский и с его слов Анри Мартен? Что ж в нас европейского? Азия, как есть Азия".

Писано в пору Толстого, Достоевского, Тургенева, "могучей кучки", Чайковского...

Допустим, Кавелина извиняет то, что он не был знатоком искусства. Но вот что писал другой современник, неизмеримо более компетентный в вопросах искусства, Тургенев:
"С великим удовольствием прочел статьи Костомарова, Богдановича, Мордовцева... Дельно, интересно, умно. Во второй части "Преступления и наказания"... опять сильно понесло тухлятиной и дохлятиной больничного настроения. Не понравилось мне также и продолжение "1805 года" ("Война и мир". — С. Ц.) Толстого. Мелкота и какая-то капризная изысканность отдельных штрихов — и потом эти вечные повторения той же внутренней возни: что, мол, я трус или не трус? и т.д. Странный исторический роман".

В другом письме к Анненкову Тургенев пишет: "Я рекомендовал г-же Виардо для чтения на русском языке вместе со мною "Детство" Толстого как произведение в своем роде классическое. Стал читать — и вдруг убедился, что это пресловутое "Детство" — просто плохо, скучно и мелкотравчато — и устарело до невероятности. Открытие это меня огорчило — стало быть, и это мираж?"

И в третьем письме (тоже о "Войне и мире"): "Прочел также роман Толстого и почувствовал... Этак нельзя, нельзя, нельзя".
Даже многоточие поставил после "почувствовал": видно, и сказать было нельзя!

Позднее, правда, он изменил мнение о романе Толстого.

Зато остался при своем Чернышевский. Он тому же Тургеневу писал: "Вы должны знать, что по натуре своего таланта и другим качествам вы не можете написать вещи, которая не была бы выше всего, что пишется другими, не исключая и вашего протеже Толстого, который будет писать пошлости и глупости, если не бросит своей манеры копаться в дрязгах и не перестанет быть мальчишкой по взгляду на жизнь".

Салтыков-Щедрин писал Анненкову об «Анне Карениной»: «Вероятно, Вы читали роман Толстого о наилучшем устройстве быта детородных частей. Меня это волнует ужасно. Ужасно думать, что еще существует возможность строить романы на одних половых побуждениях... Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя».

Вот до чего партийность и кружковщина доводят страстных людей, даже умных и талантливых!
Все четверо, однако, были выдающиеся люди своего времени, готовые вынести ему, как им казалось, окончательный приговор.

Суд потомства немногим лучше, так как меняется каждые двадцать пять лет. Толстые его выдерживают, другим знаменитостям своего времени приходится худо. От литературы XIX века остался разве что десяток имен. Остальным — несколько строк в словарях и справочниках. Так с парижских кладбищ по миновании срока свозят кости в общую могилу.

По материалам: Марк Алданов. Из записной тетради

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив