«Удались из моей ленты!» — пишет кто-то в комментарии к очередному посту в фейсбуке. В переводе с языка виртуального это звучит как «Вон из моего дома!». Проклятия в сети, как сугробы во дворах в снежную зиму: ни проехать, ни пройти. Эти «сугробы» проникают в нас, превращаются в ледяные глыбы. «Лед» из интернета уже порушил тысячи и тысячи социальных связей. Откуда берутся эти глыбы и что с ними делать? Об этом мы говорим с докторантом факультета медиа и коммуникаций Лондонской школы экономики Григорием Асмоловым. Наша беседа связана с темой его работы «Роль интернета в формировании субъекта в кризисных ситуациях».

— Появление социальных сетей изменило структуру того, как мы узнаем новости о каком-либо кризисе, например о политическом, о серьезном международном конфликте или о природном катаклизме. Раньше пространство получения новостей и пространство персональной коммуникации были разделены. Радио, телевидение, газеты… Мы брали информацию из этих источников. Если новости были острыми и приходили издалека, то максимум, что мы могли сделать, это обсудить их с теми, кто рядом.

Интернет и разные цифровые платформы убрали расстояние, объединили пространство получения новостей и пространство социальных коммуникаций. Мы обсуждаем новости там же, где получаем, и это пространство превращается в среду конфронтации. Кризис — на расстоянии вытянутой руки, вернее — на расстоянии пальца от экрана смартфона. По сути, мы оказываемся внутри кризиса вне зависимости от того, как он далеко, если в сегменте нашего присутствия в интернете есть высокая концентрация информации о нем. Мы уже не смотрим на ситуацию со стороны. Мы погружаемся в кризис и начинаем судить людей, чья точка зрения не совпадает с нашей. Это удар по нашим социальным связям.

— Происходят резкие, а подчас и грязные дискуссии с переходом на личности, с оскорблениями, угрозами, проклятьями, когда целая толпа блогеров буквально валит с ног тех, кто выбивается из общего хора. Нет ли у вас ощущения, что если бы эти разговоры в сети были не публичными, а личными, накал запальчивости и страстей был бы гораздо ниже?

— Сегодня в мире становится все популярнее так называемый иммерсивный театр — «театр погружения». Там нет четкого разделения между сценой и зрительным залом, непросто определить, кто зритель, кто актер. То же самое, в какой-то степени происходит сегодня с конфликтами в социальных сетях. Мы можем сидеть дома, в Москве или в Барнауле, в Англии или в Германии, — не важно. Но как только мы вошли в сеть, мы на общей сцене вместе с героями конфликта, границы стерты.

Публичность добавляет и усиливает эффект, связанный с погружением в конфликт. Наши споры отражаются на других, вовлекают других, приводят к цепной реакции и репродуцируют конфликтную среду. По сути, мы становимся разносчиками вируса. Через такие дискуссии мы вряд ли изменим чье-то мнение, но участие в них имеет другую мотивацию. Это демонстративное поведение, поведение актеров на виртуальной сцене, когда важно показать свое мнение через драму сетевого конфликта. А аплодисменты заменяются «лайками».

— И аплодисменты важны до такой степени, что можно изгнать тех, кто говорит что-то иное. Я часто слышу грозный окрик: а ты знаешь, что в твоих рядах есть тот, кто говорит, что Крым наш? Или, наоборот, не наш? Это пример условный, на место Крыма можно поставить что угодно.

— Да, многие начинают некое очищение своих сетевых рядов. Исследователи фиксируют, что в случае конфликтов происходит повышение политической гомогенности — то есть выстраивание персональных хроник под одно мнение. Американский исследователь Карл Сустайн называет это формированием информационного кокона, когда вас окружают только те люди, которые разделяют ваши убеждения. Израильские исследователи показали, что в ситуации обострения конфликта подобная чистка сетей затрагивает или дальних знакомых, с которыми людей объединяют «слабые связи», или политических активистов. Близких людей этот так называемый «френдоцид» не затрагивает. Но опыт русскоязычного интернета показывает, что здесь такой иммунитет не работает. Пользователи удаляют близких друзей, иногда даже родственников, да и просто тех, кто высказывает свои политические взгляды.

— Это с чем связано?

— Иммунитет формируется через политическую культуру. Например, в Англии говорить с незнакомыми людьми на политические темы считается не очень приличным. Да и у знакомых, у друзей неловко, к примеру, спрашивать: за кого вы голосовали? Во многих западных странах есть целый ряд наработанных защитных механизмов, которые изолируют политические темы от персональных коммуникаций. Это опыт сотен лет. Политологи говорят о современных политических институтах как о механизме локализации конфликтов. Они позволяют перенести разногласия в регулируемую политическую среду. Так, например, устроен британский парламент.

Можно предположить, что русскоязычный сегмент интернета оказался сильно отравлен конфликтными дискурсами прежде всего потому, что в СССР не было политической культуры, которая бы предлагала какие-либо защитные механизмы. С другой стороны, еще и государство стало намного активнее и эффективнее вести себя в интернете, используя различные механизмы вовлечения людей в конфликты.

— А какие для этого есть механизмы?

— Я уже говорил о механизме погружения. Не менее важны механизмы вовлечения в конфликт. Технологии краудсорсинга в данном случае обеспечивают мобилизацию ресурсов интернет-пользователей: люди участвуют в распространении информации о конфликте, в проверке данных, становятся троллями.

Есть цифровые платформы, которые занимаются картографией, когда на карту наносятся данные о конфликте из разных источников. Есть технологии, которые вовлекают людей в хакерские атаки, связанные с конфликтами, есть краудфандинг — в том числе площадки для сбора денег на поддержание военных действий и покупку военной экипировки. В начале российско-украинского конфликта было много подобных финансовых инициатив.

И, наконец, есть платформы и группы в социальных сетях, которые непосредственно предлагают людям стать добровольцами или наемниками.

Когда используются механизмы погружения и вовлечения, наблюдается достаточно тревожная динамика: с одной стороны, это социализация конфликта через интернет, с другой — его интернализация, когда конфликт становится частью внутреннего мира человека. Недавно исследователи из университета Мемфиса проанализировали блог девушки, которая стала добровольцем радикальной террористической группировки в Сирии. Анализ показал, как на протяжении времени личные темы вытеснялись политическими, кроме того, резко росла степень эмоциональности контента. По сути, исследователи показали, как личность постепенно поглощается конфликтом. Такие процессы затрагивают сегодня многих, хотя, конечно, в крайне редких случаях это заканчивается решением человека непосредственно участвовать в конфликте.

В Англии бытует популярный термин «кража идентичности», когда речь идет об использовании ваших данных для проведения финансовых махинаций. По сути, здесь мы тоже сталкиваемся с «кражей идентичности», когда наша идентичность похищается в целях конфликта. И чем шире спектр социализации, вовлечения людей в конфликт, тем глубже проникновение конфликта в структуру личности. Чем больше людей вовлечено в кризис, тем он глубже становится внутри нас. Мы не можем изолировать свою нормальную жизнь, в которой есть семья, развлечения, работа, от постоянного прямого присутствия кризиса.

— Но что это дает, например, государству?

— Высокая степень вовлеченности людей в конфликт позволяет легче ими манипулировать. Цель здесь не только в том, чтобы убедить в чем-то людей, как это происходит в случае пропаганды и информационной войны. Она еще и в том, чтобы вовлечь людей в конфликт и сделать его частью их жизни. Речь идет о краже нашей идентичности государством, которое преследует политические цели. Чем шире и глубже проникает конфликт, тем выше его поддержка со стороны людей.

Государство умело пользуется разными механизмами для того, чтобы люди вошли в нужное состояние, подпитывая конфронтацию в сетевой среде. Термин «диванные войска», имевший когда-то юмористическую окраску, сегодня, с точки зрения влияния интернета на его пользователей, приобретает иное значение. Мы становимся войсками, наш диван, наш дом, нашу жизнь превращают в поле боя.

Мы имеем дело с новой природой конфликта. Основное поле битвы — это человеческая личность, формирование позиции субъекта по отношению к конфликту. Механизмы погружения и вовлечения не только поддерживают конфликт, но и, по сути, создают его.

— Все-таки мне кажется, человек разумный должен рано или поздно в этом разобраться. Говорю на своем опыте и на опыте многих своих друзей. Мы тоже проходили в жизни этот этап, когда пытались что-то доказать в споре. И не могли остановиться. Но потом это проходит как ветрянка: раз переболев, вы ее уже больше не подцепите. Что это за категория людей, которые провоцируются бесконечно, — тролли или жертвы?

— Ваш пример с ветрянкой точный, потому что он ставит вопрос о механизмах формирования иммунитета. Иногда переболев информационной болезнью, потеряв друзей, потратив много эмоций, мы приобретаем опыт, который позволяет защитить себя. Мы не допускаем больше кражи своей идентичности, защищаем свой внутренний мир. Здесь важным фактором выступают критическое мышление и рефлексия. Мы начинаем понимать, что не важно, какую точку зрения мы представляем: условно, Крым наш или не наш. Мы все равно, отменив свою повестку дня, живем в чужой, которая нам навязана, подпитываем «конфликтизацию» своей среды, повышаем градус ненависти.

Да, есть люди, у которых этот иммунитет не вырабатывается. Здесь могут быть разные психологические причины. Но все без исключения, в той или иной степени, становятся жертвами сетевой картечи. Я и сам себя иногда нахожу в ситуации, когда требуются некие усилия, чтобы не вступить в конфликт. Это не так просто.

— Я могу понять, что обсуждение конфликтов увеличивает территорию ненависти, и это намеренно и умело провоцируется. Но почему у нас даже трагедии превращаются в свару? Все друг друга в чем-то упрекают: вы сочувствуете жертвам в Брюсселе и Париже, а когда наш самолет разбился, вы не так сильно скорбели. Или еще тема — травля известных деятелей искусства, которые сказали что-то, что противоречит позиции комментаторов. Здесь злоба просто зашкаливает. Почему так происходит?

— Наша персональная коммуникация заражена политическими конфликтами, не изолирована от них. Именно поэтому даже трагедия и скорбь сразу переводятся в конфронтацию. И удаление друзей, и нападки на знаменитостей в этих отравленных кризисом средах связаны с очень сильной поляризацией и классификацией. Есть только черное и белое, человек воспринимается не как сложная личность, а как ответ на единственный вопрос: ты с нами или против? Происходит упрощение коммуникации и разделение на своих и чужих по очень формальным признакам.

И получается, что люди постоянно вовлечены в конфликт — будто у них нет своей жизни. Это выгодно государству: когда людям важен конфликт, он становится легитимным.

Галина Мурсалиева
обозреватель «Новой»