Смерть по незначительности: СПИД и героиновая зависимость в России

pora_valit — 10.06.2013 Опубликовано 19 февраля 2013 года (http://pulitzercenter.org/reporting/russia-epidemic-drug-abuse-heroin-addict-intravenous-AIDS-HIV)
Автор Грегори Гилдерман, перевод http://juick.com/euphoria

Представьте себе страну с героиновой проблемой. Там живут миллионы употребляющих этот наркотик, и имеется разветвлённая сеть дилеров и поставщиков. Из-за того, что употребляющие героин предпочитают инъекции, вне зависимости от возраста и загрязнённости шприцев, в этой стране имеется проблема СПИДа. Страна столкнулась с двумя эпидемиями: героиновой и СПИДа.

Угроза здоровью населения очевидна, однако официальные лица почти ничего о ней не говорят. Общественность смотрит на наркоманов и больных СПИДом с безразличием или осуждающе. Государство могло бы предпринять какие-нибудь действия, но оно ничего не делает. Эпидемия распространяется. В результате происходят миллионы ненужных смертей.

У американцев не должно быть проблем с тем, чтобы вообразить такое место; следует лишь вспомнить США в начале 1980-х годов. В путинской России не требуется вспоминать, достаточно оглядеться.

В стране со 143 миллионами населения от 840 000 до 1,2 миллионов являются ВИЧ-положительными, согласно оценке Объединённой программы Организации Объединённых Наций по ВИЧ/СПИД (UNAIDS) и Всемирной организации здравоохранения 2009 года. Это означает, что в России одна из самых высоких в мире долей ВИЧ-инфицированных за пределами Африки южнее Сахары; Роберт Хаймер, эпидемиолог из Йельского университета, исследовавший пересечение российской героиновой и ВИЧ/СПИД эпидемий, утверждает, что инфицировано около пяти процентов молодых россиян.

UNAIDS также сообщает, что 1,8 миллиона россиян являются героиновыми наркоманами-инъекционщиками. Все немногие существующие методики лечения могут быть наиболее мягко охарактеризованы как «ненаучные»; образовательные меры, просвещение в отношении ВИЧ/СПИД почти отсутствует. Заместительная терапия опиатами — золотой стандарт в лечении героиновой зависимости — запрещена.

Несколько месяцев назад Россия отвергла миллионы долларов, предложенные Глобальным фондом по борьбе со СПИДом, туберкулёзом и малярией, в основном, потому, что не желает следовать международным протоколам борьбы с ВИЧ/СПИДом, в частности, распространять чистые шприцы среди наркоманов. Негосударственные организации, поддерживающие стратегии снижения вреда — обмен шприцев, раздачу презервативов работникам секс-индустрии — сталкиваются с преследованием со стороны полиции и уголовными санкциями.

Единственный существенный ответ России на кризис заключается в том, что антиретровирусная терапия стала доступна людям, у которых болезнь находится в стадии СПИДа, однако героиновые наркоманы воспользоваться ею не могут. Имеются слухи, о которых писали в журнале The Lancet, что даже негероиновые наркоманы вынуждены мириться с недостатком лекарств.

«Стратегия российского государства в лечении наркомании и борьбе с ВИЧ — игнорирование и отрицание», — сказала Аня Саранг, московская активистка, занимающаяся вопросами общественного здоровья, — «оно сопротивляется всем попыткам вмешательства международных организаций, не предлагая ничего для предотвращения распространения ВИЧ среди инъекционных наркоманов».

На первый взгляд, трудно постижим такой провал по обоим фронтам — против инъекционного введения наркотиков и против распространения ВИЧ. Как может столь желающая статуса страны первого мира держава слепо позволять миллионам собственных граждан напрасно умирать, особенно когда жители остального мира могут лично увидеть этот обескураживающий спектакль? Но российские лидеры не желают, чтобы Запад диктовал им, что делать, даже если это означает магическое мышление в отношении общественного здоровья. И ещё одна причина. ВИЧ/СПИД неравномерно распределяется по популяции; его жертвы — лица из групп, считающихся в стране вредными: секс-работники, гомосексуальные мужчины, героиновые наркоманы.

«Я думаю», — говорит эпидемиолог Роберт Хаймер, — «некоторые члены российского правительства всерьёз считают, что такие люди безнадёжны и не стоят звания человека».

Эпидемия началась с героина в начале 1990-х годов. Контекст хорошо известен: Советский Союз рушился, границы открывались, контроль государства над гражданами испарялся. Молодёжь была бедна, безработна и жаждала всего западного: музыки, моды, наркотиков — всё, что можно было достать.

Употребление героина лавинообразно увеличилось в конце 1990-х, так же, как в США в неблагополучных городских районах в середине 1960-х и затем в конце 1970-х. Однако между этими двумя государственными испытаниями наркотиками имеется разница. Постоянно получать героин американским преступным организациям было затруднительно, так как перевозчики должны были пересечь океан, чтобы привезти наркотик из «Золотого треугольника» Лаоса, Мьянмы и Вьетнама или Турции. Небольшое количество путей поставки могли быть атакованы органами правопорядка, к примеру, поставки нью-йоркской семьи Дженовезе, и они имели ощутимый эффект на доступность наркотика на улицах Гарлема. Разрушение этих путей в начале 1970-х помогло справиться с эпидемией, начавшейся в 1965 году. Героин стало сложнее найти, он стал дорог, а получить желаемый эффект от пятипроцентного героина, который можно было купить на улице, невозможно.

У российских поставщиков в 1990-х годах не было аналогичных географических препятствий, в основном, благодаря тому, что Афганистан в конце 1980-х годов стал крупнейшим мировым производителем опиума и основным его поставщиком в Европу. Основные пути поставки шли через Казахстан и Таджикистан, вдоль российской южной границы. Не добавляло трудностей и то, что в то смутное время органы правопорядка сотрудничали с наркоперевозчиками. В Санкт-Петербурге я говорил с 36-летней женщиной по имени Ольга, которая в то время продавала героин в своём строительном комплексе; я спросил, не боялась ли она того, что её поймают.

«Могу вам сказать совершенно точно, что милиции я не боялась».

Основной способ введения героина в России — инъекционный. Это отличает Россию от США и Западной Европы, где с середины 1990-х годов героин употребляют интраназально или вдыхают дым от его сжигания («курят»), а от шприцев зависит малое число наркоманов, в основном использующих их как последнее средство. Россияне начали с инъекций (многие жители России в детстве учились делать уколы, из-за чего у них отсутствует отвращение перед иглами, как у жителей Запада), и никогда не заботились о том, чтобы найти менее эффективный способ введения.

В России, как и в США и Европе, героиновая наркомания часто социально окрашена, особенно среди новичков. Таким образом, сотни употребляющих героин россиян неосознанно подвергают себя заражению инфекциями, передающимися через кровь: туберкулёзу, гепатиту, ВИЧ.

Во время недавнего путешествия в Санкт-Петербург я был сражён историей, которую мне рассказал 40-летний консультант наркоманов Тимур. Он работает в маленьком офисе, расположенном на цокольном этаже, и почти двадцать лет употреблял героин. Это был 1991 год, тот самый, когда в России была запрещена коммунистическая партия, а Тимур, которому было 19, с друзьями решили записать рок-н-ролльный альбом. Однажды они притащили свои инструменты и громоздкую бобинную звукозаписывающую аппаратуру в дом одного из друзей и устроили двухдневную джем-сешн-вечеринку.

«Свобода была совершенно неожиданной для многих», — говорит Тимур, — «Она была поразительна».

Только кроме свободы на вечеринке был и героин.

«Из моих друзей и знакомых с той вечеринки в живых осталось всего несколько человек».

В 1990-х годах во всём мире была известна опасность заражения ВИЧ от использования общих шприцев, но мало кто из россиян знал о ней, хотя связь героиновой наркомании и ВИЧ/СПИДа была очевидна. Как отметила в отчёте 2007 года для Центра стратегических и международных исследований Джудит Твигг, к 2002 году официально имелось 250 000 случаев заражения ВИЧ, причём 87 000 — только в 2001 году, почти все они были результатом инъекционного употребления наркотиков. Угроза здоровью нации была встречена, по замечанию Твигг, неловким молчанием.

Люди, испытавшие новые социальные и химические свободы в 1990-х сегодня разделяют озабоченность тем, как мало было сделано. «Каждый решал собственные проблемы», — говорит Алекс, 32-летний лечащийся от героиновой зависимости мужчина. Алекс вырос за пределами Москвы, но наш разговор произошёл в шестистах километрах на север от неё, в центре лечения алкогольной и наркотической зависимости в Пушкине. «У нас не было никакой информации о мире. В наших жизнях появилось множество новых вещей, в том числе наркотики, и мы просто не знали, что с ними делать. Мы потерялись, в некотором роде. Мы потеряли в этих новых штуках самих себя».

«Наше правительство тоже не думало о стране», — продолжает Алекс, — «и это главная проблема России на протяжении всей её истории».

Люди, наиболее подверженные риску заражения ВИЧ, живут за пределами доступности немногих существующих государственных мер или избегают государства из-за проблем, которые испытывают люди «с отклонениями». К примеру, героиновые наркоманы обязаны регистрироваться. После регистрации они не могут получить водительские права, могут быть исключены из учебных заведений, не могут выполнять многие работы. Хранение героина — преступление; рецидивисты получают большие тюремные сроки. Отрицательные эффекты от разглашения злоупотребления наркотиками ощутимы.

Немногим менее миллиона секс-работников в России, например, живут согласно прихотям сутенёров и полиции, их права не защищаются в случае изнасилования или нападения. Одна из бывших проституток сказала, что в органах работает множество «маньяков», живущих на взятки от владельцев притонов и уличных сутенёров. Управление ООН по наркотикам и преступности сообщило: «Перед тем, как получить первого клиента, женщин насилуют торговцы людьми, чтобы начать круг деградации и насилия».

Другая бывшая секс-работница, Ирина Маслова, возглавляет НКО «Серебряная роза»; она консультирует уличных секс-работников и предоставляет им чистые шприцы и презервативы. Так как её действия противоречат официальной политике, а НКО получает финансирование из-за границы, Маслова рискует попасть под действие нового закона, который заставит её называться «иностранным агентом», этим словосочетанием Сталин оправдывал отправление людей в ГУЛаг. От него по коже ещё пробегает холодок.

«Иногда я правда думаю о том, что было бы хорошо некоторым чиновникам и высокопоставленным лицам иметь ребёнка с ВИЧ или наркотической зависимостью», — говорит Маслова, — «или ребёнка-секс-работника, чтоб они поняли, что проблема существует».

За пределами нескольких районов Санкт-Петербурга и Москвы гомосексуалы живут в тени российского общества. В Санкт-Петербурге я провёл вечер в разговорах с группой ВИЧ-положительных гомосексуальных мужчин. Один из них сказал мне, что его мать говорила, что убьёт его во сне топором, когда узнала, что он гей. Другой сказал, что врач позвонил его руководству, и его уволили за то, что он гей. Молодой руководитель группы рассказывал, как позвонил на российскую горячую линию для самоубийц, сказав, что хочет совершить самоубийство из-за того, что он гей, так как семья его не признаёт. Оператор посоветовал ему найти психолога, который вылечил бы его и сделал «нормальным».

Сейчас растёт заболеваемость ВИЧ среди жён и партнёрш наркоманов-инъекционщиков, женщины стыдятся и чувствуют стигму, которая лежит на наркоманах.

«ВИЧ в головах россиян сильно связан с наркоманией», — говорит 29-летняя ВИЧ-позитивная Маша, — «Общественное мнение считает, что наркоман — это уродливый больной человек, который лежит где-нибудь на улице. Они распространяют этот образ на всех ВИЧ-позитивных людей».

Страх пойти в государственную клинику — а в России почти не развита система частных больниц — ведёт женщин в разрозненную сеть негосударственных организаций. Проект «МАМА+» был основан для оказания помощи ВИЧ-позитивным женщинам с маленькими детьми. 32-летняя ВИЧ-позитивная Анастасия, имеющая грудного ребёнка, беседовала со мной в Санкт-Петербургском офисе «МАМА+».

Но даже здесь болезнь превращает носителя в отщепенца. «Когда я прихожу в [государственную] больницу, доктор говорит мне прямо: „Как вы можете жить с таким диагнозом?“».

Несмотря на то, что болезнь живёт в тени, в России на борьбу с ВИЧ/СПИД выделяются сотни миллионов долларов. И почти ничего на профилактику. Лечение предоставляется в виде лекарств, выдаваемых в рамках антиретровирусной терапии людям с низким числом белых кровяных клеток в крови. Они в широком смысле и лечат и предотвращают болезнь, так как уменьшают концентрацию вируса в крови и усложняют его передачу.

Но антиретровирусного лечения недостаточно. Лечение героиновой зависимости изучалось более сорока лет, и есть пример множества стран, на который можно ссылаться. Если и существует единый всемирный закон, то он заключается в том, что нет лучшего способа для наркомана и для общества, чем опиатозаместительная терапия. Героиновому наркоману, которому предоставляют метадон или бупренорфин, не нужно вводить героин, пользоваться общими шприцами и совершать преступления, чтобы удовлетворить глубокую физиологическую жажду, которую вызывает героин, потому что заместительные вещества безопасно удовлетворяют её.

В России метадоновая терапия запрещена, и даже самые ярые критики государства говорят, что нет смысла пытаться изменить эту обескураживающую ситуацию в ближайшем будущем. Государство и Русская православная церковь предпочитают программы «12 шагов», вроде Анонимных Наркоманов. Они привлекательны, так как зиждутся на силе человеческого духа, однако когда такие программы были исследованы, они продемонстрировали очень высокие коэффициенты выбытия. Определённо не существует доказательств того, что они позволяют достичь успеха, сравнимого с опиатозаместительной терапией. Государство поддерживает программы детоксикации, но в них также высок уровень неудач, так как они не учитывают физической зависимости от опиатов.

Предоставление чистых шприцев инъекционным наркоманам — то, что обычно называют «обменом» — в России практически отсутствует. Предполагая, что в стране миллион активных наркоманов, каждому из которых требуется три шприца в день, получаем требование в три миллиона шприцев для избавления от необходимости пользоваться общими шприцами. В прошлом году одна из НГО, «Гуманитарное действие», распространила 75 000.

То, что в России отсутствуют работающие методики лечения наркомании, усиливают идеи о том, что героиновые наркоманы безнадёжны.

«Сами наркоманы думают, что им ничего не поможет», — говорит Саша Волгина, активистка и исполнительный директор организации Е. В. А., организации, защищающей права женщин. «Поэтому [существует] идея, что помочь может только тюрьма, или, я не знаю, выселение или убийство этих людей».

Существуют разные мнения насчёт того, как мировому здравоохранению следует относиться к тому, что происходит в России. Некоторые говорят, что критика лишь сделает российских лидеров ещё менее уступчивыми к изменениям; что внутри России есть желание казаться великой державой, которая сама решает собственные проблемы; что надежды лежат только в сферах нынешних политик. Другие призывают к критике и конфронтациям.

Полезно помнить, что стратегии минимизации вреда и финансирование исследований в области СПИДа появились в США не в результате внезапного озарения. Их появление было вызвано агрессивным поведением активистов за права геев, таких, как ACT-UP, а также стремительным наступлением на общество в лице знаменитостей — Мэджика Джонсона, Грега Луганиса, Элтона Джона и многих других. Опросы общественного мнения в начале 1980-х показывали, что большинство американцев считали, что ВИЧ-положительные люди сами виноваты в заражении. К 1988 году это число сократилось до менее чем 25 %, а Нэнси Рейган появлялась на ТВ вместе с Райаном Уайтом, 12-летним мальчиком, которого исключили из средней школы в Индиане за то, что у него был СПИД. Однако общественное мнение в России меняются со скоростью движения ледника по сравнению с США, а любой, кто пытается применять протестные методики ACT-UP рискует испытать незамедлительное возмездие.

Не так давно я посетил маленькую квартиру в серой «хрущёвке» на краю Санкт-Петербурга. Там на кровати 39-летняя женщина по имени Ирина, она сидит в Интернете. Её правая нога замотана бинтами, она редко выходит на улицу. Ирина была героиновой наркоманкой в 1990-х; её зависимость длилась 16 лет. В 2009 ей был поставлен диагноз «СПИД». За Ириной на маленькой кровати лежит её 13-летний ВИЧ-положительный сын. Предоставляемые ей и ребёнку лекарства позволяют им оставаться в живых.

Ирина говорит, что часто думает о том, что пропустила. «Я бы хотела посмотреть мир». Ей не хватает мужа, умершего несколько лет назад. Её отец-алкоголик проводит дни за телевизором в другой комнате. Здесь она росла. Здесь, по её мнению, она скорее всего и умрёт. Я спросил, есть ли что-нибудь в её жизни, среди всего испытанного, что ей бы хотелось, чтобы люди поняли.

«Сложно сказать. Но в действительности такое ощущение, как будто всё оставило тебя, и не осталось ничего».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив