Шестое небо - 5

Парк, тенистый и запущенный, каким и полагается быть старому парку, полному листьев и гладких каштанов под ногами, шумел кронами вокруг. Юрий Львович стоял, заложив руки за спину, и с пристрастием изучал афишу. Здешний клуб оказался устроенным на манер летнего кинотеатра — вместительный павильон с условными решетчатыми стенами. Два щита перед входом лаконично, решительно и симметрично делили окружающий мир на СКОРО и СЕГОДНЯ. И пока будущее, представленное пустым СКОРО, было ожидаемо неопределенным, свежая афиша на втором щите наполняла сегодня каким-никаким смыслом. Заложив руки за спину, Юрий Львович в который уже раз перечитывал: СЕГОДНЯ ПРЕМЬЕРА Ю.Л. КАГАНЕР. К броскому аншлагу пририсован был гуашевый человек — очевидно, он самый, Ю.Л. Каганер. По версии художника, Юрий Львович напоминал одновременно задумчивую голову профессора Доуэля и Гойко Митича в образе Чингачгука.

— Нравится? — спросил его голос за спиной.

Каганер обернулся. За спиной стоял Ионыч и глядел попеременно на него и на плакат.

В авторстве афиши не было теперь никакого сомнения.

— Очень нравится. У художника, безусловно, талант.

Мимо них, поодиночке и парами, проходили отдыхающие. Перед входом образовалась нетерпеливая шумливая толпа.

— Гляди, Львович, сколько народу на тебя пришло.

Каганер присматривался к происходящему с опаской.

— Ладно, и что дальше?

— Отпирать пойдём, — сказал Ионыч, — время. Уважаю точность.

Гремя ключами, сторож проследовал к дверям, Юрий Львович не отставал ни на шаг.

С разных сторон на него глазели и перешептывались. Ионыч открыл, и жаждущие искусства устремились в зал.

— Э, нет, — схватил Каганера за рукав Ионыч, — тебе не туда.

Влекомый сторожем, Юрий Львович поднялся по лестнице и остановился перед железной дверью с табличкой “Посторонним вход запрещен”.

— Ну, вот, теперича ты не посторонний, — сказал Ионыч, отпирая.

Пока сторож возился с ключом, Каганер с удивлением понял, что за все годы, за всю разъездную свою киношную карьеру он ни разу — ни одного — не входил в такую комнату.

В пустой кинобудке было темно и тихо. Через квадратное окошко в дальней стене до Каганера донёсся шум из зала — там топтались, хлопали откидными сиденьями и громко шептались. Он живо вспомнил, как, бывало, в детстве с тревогой оглядывался на такое окошко, что маячило за спиной опасной амбразурой; вот и теперь он заглянул в него — со своей стороны — с необъяснимым волнением: белое полотняное поле расстилалось там.

— Засей его, — тихо сказал Ионыч.

Каганер дёрнулся, как от удара. Сейчас только понял он, что проектора в будке не было; впрочем, на всём “Небе” провода и прочие признаки электрификации отсутствовали напрочь.

— Но как? — спросил Каганер в недоумении.

Ионыч тихонько подтолкнул его к окошку, из сумрака придвинул стул. Каганер сел напротив амбразуры, и две тяжелые шершавые ладони легли ему на лоб.

— Просто смотри туда, смотри и думай. Поплачь о себе, если хочешь.

В зале свистнули и захлопали.

— Пора, Львович.

Дверь кинобудки захлопнулась с железным лязгом. Теперь он один.

— Кхм, — неуверенно прочистил горло Каганер.

Экран в зале немедленно вспыхнул, засветился, запузырился рваной плёнкой. Его растерянное лицо появилось в центре.

— Это поразительно, — сказало лицо Юрия Львовича на экране и сделало смешную гримасу.

В зале засмеялись.

— Это мужик с пляжа, — сказал кто-то громко.

— Да, — подтвердил Каганер, — разрешите представиться, меня зовут Юрий Львович, и я…

— Алкоголик, — добавил прежний дурашливый голос. Вокруг засмеялись и зашикали.

— Нет, — сказал Каганер, — не бывал я трезвее, чем сейчас, за всю свою жизнь.

И, похоже, пришло время её судить. Я готов.

И он принялся вспоминать, рассказывать, смеяться и плакать. И люди в зале увидели его раскадрованную жизнь, засмеялись и заплакали вместе с ним, вплоть до самой его смерти.

— Знаете что? — спросил он, когда экранный Ионыч запер за ним ворота. — Давайте я вам настоящее кино покажу. Хотите?

Это было чем-то новым здесь. Люди перед экраном замерли, потом зашумели, потом захлопали.

— За свою жизнь я снял всего один стоящий фильм, и так уж получилось, что на экраны он не вышел. Сейчас я наконец это исправлю.

Каганер глубоко вдохнул и сосредоточился. “Мотор”, — скомандовал он себе и отпустил заглавные титры. Музыка полилась в зал, и Юлия, его вторая жена, улыбнулась ему холодно, словно предвидя исход, и сказала первую реплику.

— Говорят, вы были сегодня в ударе.

— Отчего же не пришли?

— Прилюдные исповеди — не мой жанр.

— Так вы не ходили? В первый свой день?

— Ходил, конечно. Это был скучнейший вечер в истории Вселенной; я излагал основы релятивизма.

— И как зал?

— Неистовствовал.

Каганер засмеялся.

— Вот, возьмите. От растроганного Ионыча.

Он протянул Савельеву пакет. Физик отложил свой блокнот и осторожно принял посылку.

— Что такое это лекарство? — тихо спросил Каганер.

Савельев улыбнулся:

— Вы же видите, здесь написано…

На столе перед ними стояла бутылка из-под лимонада, закупоренная вместо пробки свернутой бумажкой. Небрежно приклеенная волнистая этикетка у основания горлышка сообщала подзабытое из детства: “Напиток Золотой Ключик”.

— Я не понимаю.

— Кто-то романтичный назвал бы это ключом от рая, кто-то — ключом от клетки. Со своим вариантом я пока не определился.

— Вы открыли мне новый аспект, — задумчиво проговорил Каганер. — Вы хотите сказать, отсюда есть выход?

Савельев забрался с ногами в койку, повозился там несколько секунд, устраиваясь, потом заговорил:

— Нам обоим очевидно, что Вселенная это не мир, но набор, система миров, пронизанных связью. В этом здании нет чуланов, нет тупиков, а лишь анфилады комнат. Выход есть всегда, вопрос лишь в том, как его найти.

— По ту сторону выходом была смерть, — прошептал Каганер, — и процессом можно было управлять… логично предположить, что и здесь…

— Самоубийство? — насмешливо спросил Савельев. — Валяйте. Я вдоволь с этим наигрался. Для начала предлагаю просто задержать дыхание…

Он с интересом уставился на Каганера, наконец не выдержал, прыснул:

— Друг мой, видели бы вы себя со стороны…

— Это… это феноменально, — восхитился Юрий Львович после тщетной попытки вызвать у себя удушье. — Выходит, нам и кислород здесь не нужен?

— Элементарная логика, мой друг. Питание и дыхание взаимосвязаны, их общая цель — добыча энергии. Вы ведь понимаете, что источник энергии здесь иной?

Каганер уставился на физика; до него кое-что дошло:

— Мы не едим, мы не дышим, нам не нужен туалет, мы даже не можем себя убить… Позвольте, а люди ли мы вообще?

Савельев издевательски зааплодировал:

— Очаровательно. Душа Каганера в поисках самоидентификации. Проснитесь же, Юрий Львович, вы больше не биологический объект.