"Салфетки" - 21. 2-ой тур

топ 100 блогов Битвы на салфетках13.04.2012
Жители Мастерской, на ваш суд представлены 10 замечательных миниатюр.
Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.
ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.
_______________________________________________________________________________
  № 1.
Соперница
Ты не получишь Его, соперница!
Ледяной шар показывает твой дом: всюду живые цветы, поют и порхают птицы, на столе корзина с фруктами – какая пошлость! В глубине комнаты ты сидишь перед зеркалом, выряжаешься на маскарад: напялила золоченую маску, нахлобучила огромную уродливую шляпу с цветочно-птичьими мотивами – фи, какой дурной вкус, припудрила носик и декольте; у тебя на пальце блестит кольцо – Его подарок. По этому украшению Он узнает новую избранницу.
Но не думай, что я так просто отдам Его тебе.
Изверг, Льдыш, видите эту бесстыжую? Летите к ней, мерзавцы, да быстрее, а не то — заморожу! Вы знаете, что нужно сделать… А я понаблюдаю. С удовольствием.
Не пойму, что Он нашел в тебе, соперница… Ты молода? Хоть мне сто веков, но я выгляжу более юной. Ты красива? Это, право, смешно: неужели ему нравится твоя кожа — смуглая, как у простолюдинки? Нет, красотка, Он не сможет забыть мои руки — белоснежные с тонкими синими прожилками, на них, как на морозные узоры, можно любоваться бесконечно. У тебя тёплая кровь? Пусть, но посмотрим, сможет ли тлеющий огонь победить холодный рассудок и точный расчёт.
Да, да, красавица, птички прилетели, у тебя таких нет, песенки они не поют, только каркают, но ты все равно умиляешься: ути-муси-пуси. Всё правильно: покорми их оранжерейным виноградом, погладь пёрышки. Льдыш молодец – взял и до крови поклевал ладонь; снимай быстрее кольцо, пока палец не распух! А вот и Изверг подоспел: ай-ай, что ж такое – унесла птичка колечко… Ха!
Вот и всё: не выйти тебе за Него замуж, не бывать тебе Владычицей Мира! Победно звенят ледяные колокольчики, фейерверком взлетает блестящий снег!
Я появлюсь на маскараде с кольцом на руке, Он встретит меня и не узнает – я стану другой, похожей на тебя, но лишь похожей, и снова приворожу Его, и снова Мир будет моим – белым, пустым и строгим, и метели запоют гимн совершенной холодной красоте…
Но где же мерзавцы? Пора бы им прилететь… Нет, этого не может быть! Зачем они вернулись к тебе? Изверг отдает кольцо?!!! Опускает из клюва прямо в ладонь… Да ещё так почтительно, словно ты уже Владычица Мира…
Из ледяного шара прямо на меня смотрят зелёные глаза, через расстояние пришёл насмешливый взгляд, он жжёт как лучи проклятого солнца – давно всеми забытого, надёжно скрытого тушами снежных туч. Шар мутнеет, покрывается влагой, по рукам текут струйки воды. Становится невыносимо тепло, моя нежная благородная кожа морщится мелкой рябью и испаряется, и я сама таю, таю, тааааююююуу-у-у…
 
№2.
***
Как странно. Вдали возвышаются здания из стекла и бетона в Сиднее, а повернешься — там живут своей жизнью джунгли. Посмотришь направо — большущий пляж с белым песком у безбрежного океана, а налево — горы с ледяными шапками. Все это Австралия — страна контрастов и противоположностей. Мой новый дом.
Под лучами солнца, готового нырнуть в темные воды океана, на руке сверкнуло колечко. Положив бутафорский лук, главный атрибут наряда Артемиды, на небольшой столик, сняла золотое колечко с бриллиантом и залюбовалась им, про себя насмешливо усмехнувшись: «Графиня Никольская, миледи. Весьма неплохо для простого орнитолога».
Перед лицом мелькнули серые крылья, заставив отшатнуться. Сверкнули черные глазки, крепкий клюв задел мою руку, которую я тут же отдернула.
— Эй?! — только и успела крикнуть вслед пернатому воришке, улетающего с подарком любимого мужа в клюве.
Не раздумывая, машинально схватив лук, спустилась с крыши виллы по внешней лестнице. Оказавшись на террасе первого этажа, перелезла через перила, решив не привлекать внимания гостей, гуляющих внутри дома на маскараде. Выругалась, когда высокие каблуки провалились в мягкую почву. Скинула туфли и осторожно побрела в сторону высоких кустов.
Сделав шаг в заросли кустарника, тут же зажмурилась и, бросив лук, прикрыла лицо руками. Потревоженные мною птицы, о которых совершенно забыла, стремясь вернуть пропажу, взлетели в воздух и устремились прямо на меня. Через минуту все закончилось. Открыла глаза, огляделась и довольно улыбнулась. Так я и думала. Лучшего места он найти бы не смог.
На небольшой расчищенной площадке у куста стоял шалашик, сплетенный из веточек и травы, где-то с метр высотой. Перед входом живописно разложены по кучкам разноцветные камешки, ракушки, пробки от бутылок, ягоды, цветы, стеклышки, видна даже гроздь винограда, красная лента и серебряная вилка. А так же сверкает мое колечко.
— Извини, шалашник, но для привлечения подруги поищи что-нибудь другое! — пробормотала я себе под нос и осторожно, используя веточку, подняла кольцо, стараясь ненароком не нарушить целостность постройки беседковой птицы.
Довольно жмурясь, размахивая снятой полумаской, босиком направилась к вилле. Усталость, возникшая после общения с высокомерными друзьями мужа, из-за чего я и сбежала на крышу, развеялась как дым от выходки шалашника.
 
№3
***
Весна девчонка — озорница
Она придёт и зазвучит капель.
Мне той же ночью сон присниться
Как за окном цветёт апрель.
 
Как девочка жар-птица
Шагает по Земле.
И речкой песнь струиться
Прощальная зиме.
 
Что горы — великаны
Вздохнули глубоко
Стряхнув с себя капканы
Растаявших снегов.
 
Что птицы прилетели
И голосом своим
Вплетают в звон капели
Рассказы о тепле.
 
Весна придёт неспешно
Листвой оденет лес,
И улыбаясь нежно
Посмотрит вниз с небес.
 
Она подарит радость
И солнца свет прольёт
На жизни нашей сладость,
Что корни в сердце вьёт.
 
Забудутся печали,
Тоска умчится прочь.
И сбудется что ждали —
Короче станет ночь.
 
Мой сон уйдёт с рассветом.
Но время-колесо
Продолжит путь к ответам…
 
№4
Возрождение
Взошло солнце, и задрожал, затрепетал лес от птичьего гама, всколыхнулась ковыльная степь от щебета, от клича-клекота пошли рябью озера и болота:
— Пробудилась! Туманная Дева пробудилась!
— Чудо! Диво!
— Летим смотреть!
Пробудилась Туманная Дева, призрачный лик прозрачными пальцами трет – сама себя не узнает, не видит. А видит стаи любопытных птиц вокруг. Протянула руку – смахнула пичугу, пальцами щелкнула – и вторая в кулаке: яркие, переливчатые, как сон, как упрек ее призрачной прозрачности. Кто она? Пар, морок, белесая дымка: есть, нету ли – не поймешь.
А как бы было красиво и ей на солнце играть-переливаться! Как этот снегирь, как клест или варакушка… Вот голубые перышки зимородка – для бездонных глаз, смотреть в такие – и не наглядеться, пока себя не забудешь. Эти, алые, с грудки зарянки – для сочных губ, медовых поцелуев. Сизые, острые, со стрижиных крылышек – на острые ресницы, на меткий взгляд, А для кос – золото фазана и иволги, будет оно струиться по плечам, ловить весенние блики, а если солнце залюбуется – и его поймает. Пух розовых цапель – на нежное тело, крылья белых лебедей – на царственный наряд.
— Если возьму, неужели вас, пичуг малых, обижу?
— Возьми, прекраснейшая, — щебечут птицы.
— Возьми и возродись, — шелестят перья.
— Возьми и помни, — капает кровь.
Только воробей Туманной Деве не нужен. Порхает у самых глаз, норовит на руку сесть – а ока как не видит.
— А я? – кричит воробей, — я как же?
— А ты сер, неказист. Зачем мне серость, когда кругом сияет красота и красотой же одаривает?
— Тогда… А тогда вот тебе глазик сверкающий в тонкое колечко – хоть его на руку надень.
Взяла Туманная Дева колечко, примерила, залюбовалась. А насмотревшись, ногой топнула:
— Прочь, глупые птицы! Не кричите горько, не пачкайте кровью белоснежное платье!
Стряхнула голые птичьи тушки с подола, отвернулась и дальше пошла.
— Матушка, посмотри: вот идет дева, как сама весна хороша! Очи бездонные сияют синевой, губы – как закатные лучи, тело – гибкий лук, шаги – легкий вздох тумана. Платье бело, как крылья ангелов, а след за ним кровавый тянется. И глядеть больно, и отвернуться — сил нет.
— Да, дитя, и больно, и не отвернешься. Такова любовь.
 
№5
***
Было очень страшно. Лавина неизведанных прежде эмоций обрушилась на изумленного наблюдателя. В какой-то бешеной круговерти видения сменяли друг друга. Чудовища, порожденные чьим-то воображением, являлись из темноты и вновь исчезали в ней, не уничтожая наблюдателя лишь для того, чтобы продлить пытку невыносимым ужасом.
Дракон, взмывающий из тугой волны, улетал, чтобы уступить место викингам, обагряющим море кровью своих врагов. Демоны бежали по кругу, монстры смотрели со стен пещеры, в которую минутой позже уходили на гибель люди. Безликий урод разрывал на части своих одноклассников… Назойливо звучала музыка – «тири-ти-ри, тири-ри-ри» – вызывая желание придушить сумасшедшего дирижера. Сзади, из клубов сигаретного дыма, тянули руки обнаженные мужчины, дыша перегаром и предлагая поэкспериментировать, а сверху пыталась огреть по голове ноутбуком какая-то сумасшедшая женщина, жалуясь на писатичей.
Он уже было решил покончить с доконавшим его абсурдом и стать шедевром, пристроившись к шагающему в пустоту маньяку, как вдруг гибнущее сознание уловило в кромешной чернушности лучик надежды. Лучик обратился светилом и озарил жемчужную птицу, призывно хлопающую крыльями; и волшебных птиц, летящих на ее призыв; и сочные плоды, залитые теплым светом; и милую девушку с удивленным взором серых глаз из-под таинственной полумаски… И потянулся он всей измученной душой в тот уголок отдохновения от ужаса и мрака… Хорошо, что аварийная система блокировки угроз существованию автоматически включила деинтернетор прежде, чем милая девочка успела выпустить стрелу, целясь в единственный глаз…
— Ну-ну, все не так плачевно, как кажется на первый взгляд. Про дополнительные сеансы погружения в изучаемую реальность, конечно, придется забыть. Радуйся, что хоть в адеквате остался, хотя нервный тик глаза и склонность к паническому бегству останутся теперь надолго, очень уж высок был уровень внешней агрессии – высший балл. Вот такие дела… Назначаю дополнительную порцию противошокового эмульгатора, вливание сыворотки эквивалента полного спокойствия, втирание эликсира миролюбия и принятие ванн с экстрактом неги и блаженства. В остальном – даже не жди сочувствия. Пошел бы, как все нормальные кворки, на семинар к Дуттлу по спариванию зебоидов с Проксимы Альдебарана, но – нет, мы легких путей не ищем… Теперь мучайся, единственный неразумный кворк, выбравший темой «Мыслительная деятельность гуманоидов третьей планеты беты Олокриса»!
 
№6
***
Уж и пряталась от него Каллисто, белый свет невзлюбила. А он — то зверем, то тенью, и все за ней. Она в рощи золотые – и он за ней крадется, смотрит оленем, черные глаза бездонные. Она к источнику, воды напиться – и уж тише ветерка весеннего ступала – а он тут как тут, птицей серой по бережку скачет. Она в горы, в пещеры глубокие – только бы скрыться с глаз его, — а он уж и здесь, сквозняком бесприютным бродит, шепчет ей слова любви. Каллисто и в слезы, и умолять: «Отпусти ты меня, погубишь невинную!». А он не слушает. Знай, любуется красотой юной нимфы, да локоны ее перебирает. Счастье неземное прочит. И все твердит, что коли не по своей воле согласится его возлюбленной быть, то силой заставит. А Каллисто не отзывается, только тихо рыдает.
Умыться в холодном ручейке, чтобы слез не заметил никто, и улыбку припомнить. Смотрит на отражение, а губы кривятся, не похоже на улыбку…
С Артемидой и подругами невесело совсем. Как заприметил он ее – не смеется Каллисто больше. Она бы и не ходила с девушками в леса, забыла бы про охотничьи забавы, да не может. Все лелеет надежду сердце ему из лука пронзить, да стрелы мимо цели летят. И то зверушки все не те, он-то в сторонке скрылся и усмехается.
А однажды приснился ей сон. Ласковый ветерок баюкает, река мурлычет, трава изумрудная мягче перины – рай, да и только. Но вот налетели на нее, дремлющую, птицы – яркие, как радуга. Одна другой краше. И наперебой щебечут: «Прими подарок, прими!». Каллисто и видит – колечко ей одна протягивает. Прелестнее и не видывала! Сверкает камушек, что глазам больно. И как раз колечко – будто для нее смастерили. От кого?.. А птицы – врассыпную! Раз – и исчезли, будто не было. А колечко палец жмет, сейчас раздавит…
Проснулась Каллисто, сердце колотится. Вот ведь ужас приснился! Смотрит – а на пальце и правда колечко. Камушек ярче солнца светит.
Подняла взгляд… Никогда она Артемиду такой разгневанной не видывала.
— Не сдержала обет? – шепчет та сквозь зубы и тетиву натягивает. – На Зевса позарилась?
 
№7
***
Каирена замерла от внезапно нахлынувших чувств. Прямо перед ее лицом сияло отблесками утренней росы кольцо непорочности. То самое кольцо! Удивительной красоты чистый бриллиант излучал все оттенки неба, отражая в себе прозрачные воды горных ручьев.
Сердцебиение участилось, а сотканные словно из воздушной паутины одежды прилипли к телу. Острая боль пронзила сознание девушки, лишь только ярко-изумрудная птица, принесшая украшение, приблизилась. Свет застлал глаза Каирены, маленькие колкие мурашки скользнули по спине.
Она солгала. Она порочна.
Из волос девушки вылетели разноцветные пташки и бабочки: радости, страсти, желания. Прикосновение – и обожженные крылья не давали лететь. Чудесные создания погибали, едва возродившись.
Ах, зачем она была неискренна? Зачем солгала Ивелю о своей невинности? Зачем целовала его нежную кожу, касалась чистых волос…
Веки словно обожгло, в груди защемило от раздирающей истомы. Лоб и виски покрылись капельками золотистого пота, который собрался в маску тончайшей красоты. Каирена вскрикнула, почувствовав, как плавится кожа на ее когда-то безупречном лице. Она обхватила голову руками, пытаясь снять чуждое украшение.
Но отвлекшись на боль, не заметила, как стала исчезать: ее изящные ножки, медовый живот, упругие груди растворились на глазах.
— Ивель! – уже задыхаясь, почти неслышно позвала девушка.- Прости…
Лишь легкая дымка тумана и крохотные росинки на свежих, сочных листьях летнего сада остались от Каирены. Кольцо почернело, и птичка поспешила вернуть его владельцу.
Статный юноша протянул руку вперед, ярко-зеленое создание исчезло в воздухе, бросив тусклое украшение Ивелю на ладонь.
— Тринадцатая. – Огорченно вздохнул он.
 
№8
Грустная сказка для весёлых людей…
Жила-была одна маленькая Принцесса. Целыми днями она сидела на траве в саду и щебетала с птичками, а больше не желала ни с кем разговаривать. Король с Королевой только вздыхали, глядя на неё. Соседи шептались, что Принцесса — дурочка, и никто не ходил к ним в гости. Шли годы. Принцесса выросла и превратилась в красавицу, но никто не видел этого, даже Король с Королевой. Они выплакали все глаза и уже ничего не могли видеть. Слуги покинули замок. А принцесса, поселившаяся в саду, этого и не заметила. Птички давно научили её пить нектар, чистили ей волосы своими клювами, иногда баловали свежими червячками, и она забыла, что бывают слуги или вовсе не знала об их существовании.
Годы всё шли, Король с Королевой высохли от горя, превратились в мумии, покрылись паутиной, замок зарос плющом, а принцесса так и оставалась молодой, потому что нектар не давал ей стареть.
И вот однажды обнищавший Принц, в поисках богатой невесты, набрёл на старый, полуразвалившийся замок. Подгоняемый любопытством он перелез через ограду и оказался в прекрасном саду.
Увидав Принцессу, он влюбился без памяти, но она даже не заметила его. Девушка продолжала щебетать с птичками, не видя и не слыша никого вокруг.
Бедный Принц не мог ни есть, ни спать, а только думал о прекрасной Принцессе и однажды он решился попросить помощи у злой колдуньи, что жила на болоте по соседству.
***
Принцесса сидела на траве в своём саду в окружении птичек и слушала их песни и тут появилась новая птичка, такая красивая, необычная. Она будто светилась вся. Казалось, она что-то хочет рассказать принцессе, но не решалась.
Влюблённый Принц, ставший сверкающей птичкой, с трепетом порхал перед Принцессой. Ему так много надо было рассказать ей, но он боялся выронить кольцо, единственное, что осталось ему в наследство от матери. Если бы принцесса взяла кольцо и одела его на свой пальчик, то…
Но принцесса лишь пожала плечами, хмыкнув: — «Фи, какая глупая», и вновь защебетала со своими друзьями. А отвергнутый Принц стал тускнеть и постепенно растворился в воздухе. Кольцо упало в траву и закатилось под какой-то корешок…
Так и лежит оно там уже сотни лет, а Принцесса всё щебечет и щебечет со своими птичками…
 
№9
***
Её звали Эльза. Всегда Эльза. Она носила разные маски. Любила разных мужчин. Но всегда оставалась с ними Эльзой. Моей Эльзой.
Её время приходило и кончалось. Моё становилось тоньше конского волоса. Я всегда нёс ей тутовые ягоды. В клюве. Она обожала их за невозможную терпкость и грусть. Было что-то невосполнимое в том, как её губы плотно сжимали ярко-синюю ягоду, а тонкие белоснежные зубы вонзались в податливую мякоть, разрывая её на мельчайшие частицы, судорожно глотая и умоляя о добавке. И я снова отправлялся в путешествие.
Путешествие длилось вечность. Как всегда. Пока я летал, она успевала разбогатеть, как вдова Онассиса, и стать беднее церковной мыши, стать владычицей империи и потерять всё из-за глупого спора нелепых богинь, влюбиться лишь для того, чтобы хоронить близких не постарев ни на миг. Но она всегда оставалась моей Эльзой. А я умел возвращаться. К маске из золотистых перьев райских птиц.
Целые стаи яркокрылых питомцев кружились над её вечно юной головкой, словно бы выточенной из цельного куска мрамора, но она смотрела только на меня и только ко мне протягивала свои руки — я нёс её любимое лакомство — тутовую ягодку.
Наверное, это и есть любовь.
 
№10
***
Девушка беззаботно прогуливалась по лесу. Она пританцовывала, весело размахивая руками. Деревья наклонялись к ней, нежно поглаживая своей листвою. Девушка отвечала взаимностью, поглаживая кору деревьев.
Благоухающие цветы вытягивали к ней свои нежные лепестки, тоже прося ее ласки. Животные, необремененые делами следовали за ней. Она вышла на широкую поляну.
Прибежали белки, неся девушке гостинцы. Прилетали разнообразные птицы, неся в клювиках подарки. Они радостно чирикали, окружая ее. Одна из них, зеленоватого оттенка, принесла в клювике нечто особенное. Присмотревшись, можно было увидеть зажатое в клюве птицы маленькое, золотое колечко. Рассмотрев его, девушка надела кольцо на палец. Она залихватски рассмеялась и поблагодарила необычную птицу.
Приняв разные подарки, она пошла дальше, радостно пританцовывая.
Девушка та, была нимфой
 
А также внеконкурсные работы, авторы которых тоже очень желают услышать отзывы о своих произведениях:
Я люблю тебя. Мир.Я люблю тебя. Мир.
 
Я верю в Иисуса Христа
Я верю в Гаутаму Будду
Я верю в пророка Мухаммеда
Я верю в Кришну, я верю в Гаруду…
 
Птичьи Боги.
Птах, Гаруда, Шамаш, Уту, Кро, Гу, Леда, Ра, Зевс, Ку, Мир, Тукан… — сколько много их… И каждый что-то символизирует своей птицей.
Шаманы — последователи Шамаша, верят что у человека — три души. И одна из них — птица. И у каждого человека — какая-то своя птица-покровитель, птица-тотем, определяющая особенности нрава(пти, пси) — темперамента, пристрастий и психической индивидуальности. Эта третья душа так и называется — нрава.Воистину — гусь свинье не товарищ. Свинья не смотрит на небо. А правильный человек смотрит, и чаще чем в землю. Правильный человек — человек небесный. У животных — нет нрава. Если и перевоплощаются животными — то те, кто отреклись от неба, и от своей небесной сущности.
А птица — целая нрава.
Нрава дается человеку при рождении, соответствующим Богом, и говорит о расположенности того или иного Божества к определенной матери(неужели Бог не может любоваться на твою женщину? Не думайте мужья, что вы единственные почитатели ваших жен, если они действительно достойны почитания) или ребенку(по дружбе или благоволению), и свидетельствует о причастии существа к небу.
Символизм у каждой птицы свой, и сложный, но не верьте в негативное.
Пока я не встретила своего парня, для меня всегда было загадкой это библейское: «Будьте просты как голуби...» Чем просты голуби? Проще остальных птиц? Мне было непонятно. Но он обьяснил мне голубя, а потом и меня саму…
У него и цвет глаз был такой — не голубой, не серый, а сизый.И глаз надо сказать, у него был наметанный.
«Привет, синица, полетаем?» — познакомился он со мной…
«В смысле? И почему синица?» — мне была приятна его простая наглость, но я не люблю загадок и недосказанностей.
«Ну потому что ты королева птиц — синица. Птица Счастья и неприхотливости, довольства тем, что имеешь. Под покровительством самого Сина, Бога Луны. Все люди — с душой — имеют свою птицу, и своего покровителя небесного. А если любишь птиц, и знаешь, что это символ Свободы и Сознания — то говорят, можно летать — по настоящему превращаться в свою птицу, или смотреть их глазами...» — учил меня он.
«Ты врешь» — сказала я.Но мне польстило.
«Ну и зря ты не веришь. Отрекаешься от неба. Всем верь — будешь небесная — никого не лишай свободы и не вреди сознаниям, и все.»- втолковывал он мне.
«А как же ловцы птиц? И птицы в клетках?» — спрашивала я.
«Большой грех — лишить птицу свободы, или жизни. Тут ошибка и козни врагов человеческих. Слово ловец в любом священном писании происходит от слова love — любовь. Так же как и ловец, и слово, которое было вначале — слово это любовь. С-лов-о… Взаимная, всеобьемлющая...» — он был очень убидителен. Мысль о том, что ему просто хотелось легкого секса — ушла от меня…
«А ты? Какая твоя птица?»- спросила я.
«Моя — голубь. Птица Мира. Это Бог такой. Будьте просты как голуби — слышала такое? Простота голубя есть полное отстутствие мотивации деятельности и бытия — без причины. Никакого двойного дна, никакой задней мысли, никакого подвоха, никакой самости и выгадывания.»
«Ты мне нравишься» — сказала я, и взяла его за руку.
Я отдалась ему, не спросив его имени… Зачем, если я знаю его душу? С утра, после восхитетельной ночи, через полузакрытые веки, я видела как он превратился в голубя и улетел в распахнутое окно…
На столе осталось записка: «Я люблю тебя. Мир.»
С этого дня я стала понимать язык птиц и чаще смотреться в небо…
ПапагеноПапагено *
Игла опустилась на проторенную дорожку пластинки с хирургической точностью: захрипела помехами пауза, а затем весело чирикнула флейта. Каким образом Лёшке удавалось сразу найти нужную композицию на стареньком патефоне?
— Начнём с чего-нибудь попроще. Барокко, классика, модерн?
Я со вздохом отняла чашку от губ. Начинается.
С первого дня нашей совместной жизни Лёшка обеспечивал мне кофе в постель, приправляя его сливками классической музыки – и очень скоро превратил моё утро в ежедневную музыкальную викторину. Победитель прошлого конкурса Чайковского был неумолим в своём намерении спасти свою благоверную, вытянув её к классическому Олимпу из пропасти любви к музыкальным орнаментам Стинга и ностальгическому свету Битлов.
— М… точно не модерн. А для барокко слишком легкомысленно, — патефон разразился баритоном, разливающимся немецким соловьём. – Ага! Ну это, знаешь ли, даже слишком просто. Опера, немецкая, классическая? – Лёшка утвердительно кивнул. – Моцарт?
— Верно. А какая именно?
— Ох, — я прикрыла глаза. Весёлый мотивчик, высокий регистр, птичьи переливы флейт… Что-то до боли знакомое. – Ну… может быть… эм…
— «Волшебная флейта», чудо, — сжалился он. – Ария Папагено, «Der Vogelfänger bin ich ja».
— «Я всем известный птицелов»? Тогда это не я чудо, а он, — я мотнула головой в сторону проигрывателя. – Чудо в перьях. В самом прямом смысле.
— А тебя разве нельзя назвать птицеловом? – Лёшка хитро щурился – в свете бледного осеннего солнышка его глаза отливали кошачьей желтизной. – Последние пять лет, если не ошибаюсь, ты активно ловишь некого соловушку…
Рабочий мобильный на тумбочке не замедлил распеться «Here comes the sun». Я взглянула на определившийся номер.
В утро моего законного выходного специалист-дерматоглифик мог побеспокоить меня по одной-единственной причине.
— Доброе утро, Коль, — сказала я в трубку. – Соловей?
— Да, — коротко ответил мужской голос. – Полагаю, ты в деле?
— Адрес! – нашарив в верхнем ящике ручку и блокнот, я торопливо записала продиктованное. – Ага, спасибо, скоро буду…
— Значит, тринадцатое нашли, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Лёшка.
— Как видишь, — я села в кровати, позволив натянутому до подбородка одеялу упасть, и перехватила взгляд его сузившихся зрачков. – А ты всё такое же животное, как четыре года назад…
— Ага, — мурлыкнул Лёшка, подтягивая к себе скрипичный футляр. – Твой ласковый и нежный зверь.
И я знала, что борьба с желанием толкнуть меня обратно на кровать будет стоить ему трёх часов непрерывных занятий.
Доехала быстро: пробок в выходной не предвиделось, а в Подмосковье – тем более. Элитный коттеджный посёлок встретил меня пестротой разномастных особняков: местные миллионеры строились, кто во что горазд, вот и соседствовал здесь английский дворец с русским теремом.
Поприветствовав коллегу-следователя, я была проведена к месту преступления.
— Безупречно, как всегда, — доложил Коля, работавший поблизости, пока я рассматривала сейф. – Если какие-то следы и были, их уже затоптали.
— Когда было совершено ограбление?
Коля только плечами пожал:
— Хозяйка сегодня полезла в сейф, а вместо него…
— Перо, — закончила я. – Что, никаких шансов?
— Снял всё, что можно, внутри и снаружи, но вряд ли от этого будет прок. Горничная драит всё по два раза в день… Снег три дня назад стаял, а вчера новый нанесло… Перо хозяйка облапила – хотя от Соловья на пальчики надеяться… — Коля ухмыльнулся в усы. – Молодец Соловушка, ничего не скажешь.
Коля испытывал по отношению к Соловью странные чувства – как и все, ведущие это дело. С одной стороны, вор и следователи – вещи несовместные, а с другой – когда имеешь дело с виртуозом, да ещё и таким… необычным…
Приступили к опросу свидетелей. Сигнализация, конечно же, не срабатывала, собаки не лаяли, охрана ничего подозрительного не заметила, записей, скорее всего, не осталось: неделю назад посреди ночи во всём поселке на час вырубался свет, — авария на линии, — и в том, что это дело рук вора, сомневаться причин не было. Кассеты на всякий случай изъяли, но в данном случае надежда была добита заранее.
Хозяйка – тоненькая блондиночка, даже дома расхаживавшая на умопомрачительных каблучках – рыдала на диванчике в огромном холле, и её стенания звенели в хрустальных подвесках венецианской люстры. Её супруг восседал рядом и сопел: тройной подбородок, уползавший под воротник рубашки, цветом готов был сравняться с алым платьем его благоверной.
— Опишите пропажу, — попросила я, открывая десятую страницу протокола.
— Ожерееелье, — завыла блондинка, промакивая платочком искусно подкрашенные глаза. Тушь, кстати, изумительная – и не думает течь. – Котик мне подарил на день рождения три месяца назааад…
— Платиновое, — буркнул «котик». – Алмаз «Джонкер».
— «Джонкер»… Тысяча девятьсот тридцать четвёртый год, Южная Африка… Семьсот двадцать шесть карат, если не ошибаюсь… Первый владелец – Гарри Уинстон?
— Понятия не имею, — голос владельца трёх особняков и четырёх квартир в разных частях света злобно булькал в необъятном горле. – Ольке брюлик понравился, я его на «Кристи» и купил, а что про него болтали, мне по…
— Да, пожалуй, теперь мне всё ясно, — я зафиксировала вышесказанное аккуратным разборчивым почерком. – Скажите пожалуйста… а вы ничего не слышали о некоем воре по прозвищу Соловей?
— Слышал, а как же! Борьку, соседа моего, год назад так же обокрали. Ничего не взяли, кроме яйца этого, Фаберже. Зелёные рядом лежали – не тронул! А на сейф посмотришь – в жизни не поймёшь, что взломали. Только перо, сука, оставил, — «котик» рычал почти по-собачьи. – Значит, до меня добрался…
— Мы ловим Соловья уже пять лет, — выслушав длинную непечатную тираду, спокойно продолжила я. – Послужной список его приличен: тринадцать ограблений. Характерный почерк: никаких следов, ни одной зацепки, соловьиное перо на месте преступления, один-единственный украденный предмет… и чрезвычайное богатство пострадавших.
— Робин Гуд х… — выплюнул честный бизнесмен. – А отловить его, когда продавать будет – никак?
— Мы думаем, что Соловей не нуждается в деньгах. Он не торговец, он коллекционер. Для него это своего рода искусство… и акт возмездия. Видите ли, по странному стечению обстоятельств, все без исключения пострадавшие лишились очень дорогих вещей с очень долгой и непростой историей… о которой они, увы, не имели ни малейшего понятия.
— То есть?
— Упомянутый вами Борис Алексеев, владелец украденного яйца Фаберже под названием «Памятное Александра Третьего», приобрёл его на аукционе «Кристи» за шесть миллионов долларов. Если я не ошибаюсь, сделал он это потому, что незадолго до покупки его коллега по бизнесу купил похожее, а Борис Иванович не хотел ударить перед ним в грязь лицом… При этом он искренне считал Карла Фаберже французом, а об Александре Третьем знал только, что он был императором. Вопрос о том, в каком веке он жил и какой страной правил, вызвал у него крайнее затруднение.
— А какая на… разница?!
— Для вас – никакой, — легко согласилась я. – А вот для Соловья, видимо, огромная. Видимо, он счёл вас, Бориса Ивановича и ещё одиннадцать ваших товарищей по несчастью недостойными владеть подобными сокровищами.
— Меня?! Недостойным?!!! Да я… — «котик» осёкся, но это явно стоило ему нечеловеческих усилий. – И что, за пять лет вы его не поймали?
— Мы пытались, поверьте. Но за пять лет у нас не возникло ни одного подозреваемого, — я запнулась, но повторила, — ни одного.
— И на… тогда нам нужна…
Я не слушала – хрустальная люстра и натяжной потолок вдруг прыгнула и унеслась куда-то, а вместо неё я видела рампы и лепнину Малого Зала Консерватории пятилетней давности. Дело Соловья только попало ко мне – но тогда ещё не было клички «Соловей». А была коллекционная скрипка Амати, похищенная в нашем районе; её обокраденный владелец, хозяин подпольного ломбарда, желавший в ближайшее время выставить скрипку на аукцион; её прежний владелец, учитель музыки, заложивший семейное сокровище за десять тысяч долларов на лечение умирающей дочери; и его любимый ученик, в день кражи гулявший на дне рождения своего друга в этом же доме. Связь между двумя последним элементами я уловила первой: потому и была в свои двадцать пять старшим следователем, что отличалась каким-то животным чутьём и раскрывала «глухари», которые тихой новенькой кидали для галочки. Разузнав всю подноготную бывшего владельца «Амати» и прослышав о талантливом Алёшеньке, который питал к своему первому учителю самые благодарные и нежные чувства, я вдруг ощутила знакомый укол в сердце: дело нечисто. Никаких следов, ни одной зацепки: у самого учителя железное алиби, — всю ночь провёл в палате дочери, — а друзья Алёшеньки хором уверяли, что тот всё время был на виду, разве что в уборную удалялся… Но чтобы убедиться в своей правоте, мне обычно требовалось всего-навсего взглянуть в честные глаза подозреваемого.
Полюбоваться на таинственного Алёшеньку, не привлекая его внимания, проще всего было при его выступлении на очередном конкурсе Чайковского. Посмотреть из зрительного зала, подойти поздравить с удачным выступлением… что может быть проще? Тогдашний июнь душил жарой. В день первого тура скрипачей небо хмурилось и ворчало уже третий день, не спеша приносить москвичам дождливое облегчение. Усевшись на первом ряду балкона рядом с возбуждённо хихикавшими студентками, я отложила бинокль, положила подбородок на парапет и первые два часа честно продремала под мелодичный сценический скрип. Наконец объявили вожделенное имя, я вскинула голову и уставилась на объект наблюдения: молодого человека в чёрном, почти мальчика – тонкого, звонкого и нервного, как его скрипка. Он вскинул смычок, возвёл глаза кверху. Улыбнулся чему-то.
В окна, будто только того и ждал, заколотился ливень – а из скрипки вырвалась музыка. Словно кристально чистая вода, высечен

Оставить комментарий

Предыдущие записи блогера :
Архив записей в блогах:
А в самом конце дня,после веселых гуляний и празднеств,на Руси издавна было ...
Вот здорово! Нет, здорово-пре-здорово, работая на телеке видеть обратную связь. Да, многие из вас не смотрят телек, я с вами. Привет! Я Марина, и я не смотрю телек! Но я в нем, и время от времени все же отступаю от этой доброй привычки. Вчера у меня появилось много новых друзей, и не ...
...
( Read more ... ...
Do.335 — тяжёлый немецкий истребитель периода Второй мировой войны, довольно часто упоминавшийся под наименованием «Pfeil»(стрела). Самолёт был более чем революционной конструкцией, хотя его компоновка, с двумя тандемно расположенными двигателями, и не была совсем новой. Всего было ...