"Респектабельные граждане" - мой текст для спектакля вербатим

feministki — 01.05.2014 Попросили тут меня группа товарищей написать текст для театра вербатим. На тему дискриминации. Типа, монолог. Подумала, что он будет интересен в сообществе) Текст, ясное дело, документальный, жизненный...
Буду рада любым комментариям, в т.ч. конструктивной критике, поскольку в вопросах вербатимов еще девочка))

примечание: специально сохраняла некоторую разговорность речи - чтоб, типа, драматугричнее)


У моего сына две мамы. Я и моя бывшая жена. Мы когда-то влюбились друг в друга с первого взгляда, нам хотелось, чтобы наша любовь была вечной, бесконечной и грандиозной, уже спустя полгода после знакомства мы нашли донора и зачали. Наш ребенок рос в моем животе, но он был наш на все 100%. Он впервые забился, когда она гладила мой живот своей рукой. Маленькая ножка стукнула прямо по ее ладони…
Мы рожали его вместе. В роддоме с начала сказали, что мы просто подруги, но хватило нас ровно на пол часа. После этого уже весь роддом знал про партнерские роды лесбийской пары. Мы рассовали купюры по каждому карману в каждый белый халат, моя жена купила для медперсонала торт, в общем, к нам отнеслись толерантно. Это был самый радостный момент нашей жизни. Самый счастливый, самый волшебный момент. И никто нам его не испортил. Спасибо им за это, не зависимо от их мотиваций. Моя жена первой после врача взяла на руки нашего малыша, обняла его, приложила к моей груди… Потом втихаря выпила пузырек медицинского спирта, чтобы как-то справиться с переполнявшими эмоциями, скормила мне плитку шоколада, двести раз нежно поцеловала меня и сына и была выдворена медперсоналом домой. Меня положили в отдельную палату, а сына – в дурацкую стеклянную коробку в палате для младенцев, которым требовалось дополнительное медицинское вмешательство. Он родился желтеньким. Мы называли его «китайским императором», а врачи – «ребенком с тяжелой формой послеродовой желтухи». И я осталась там одна. Одна, в своем отдельном боксе с разорванной и заштопанной промежностью. Иногда я ходила в палату к сыну, чтобы посмотреть на него через стекло, иногда тайными тропами выбиралась в больничный коридор, чтобы на несколько минут увидеть жену (это было злостное нарушение режима!), а еще два раза в день ко мне заходила медсестричка. Она смотрела на меня поджав губы и спрашивала: «Ну, как вы себя чувствуете?» «Средне», отвечала я, хотя чувствовала себя хуево. «Температура есть?» «Нет», отвечала я, что означало «есть, но в норме». И она уходила. Она приходила ко мне так утром и вечером целую неделю. Всегда у нас был один и тот же диалог. А потом, вдруг, однажды утром вместо сестрички зашел парень медбрат. Он тоже задал те же дежурные вопросы, но после этого не ушел, а взял в руки спирт и ватный тампон и выжидающе на меня посмотрел.
«Ну…» сказал медбрат… «Что, ну?» ответила я? «Некоторые стесняются, но я же медик», сказал медбрат… «Чего стесняются?» «Я должен обработать вам швы». «Аа… Ну, обрабатывайте»…
Медбрат с минуту повозился ватным тампоном в моей промежности, а потом удивленно так спросил: «А вам что, швы не обрабатывали?» «Нет», ответила я. «К вам должна была два раза в день приходить медсестра, и обрабатывать швы…»
Я сказала, что медсестра приходила. Но первым, кто взглянул на мою промежность после родов за неделю, оказался этот медбрат… Из больничной карты следовало, что швы мне, как и положено, обрабатывали два раза в день.
И тут мне стало смешно. Мне действительно стало смешно, когда я попыталась представить, что же происходило в голове у этой медсестрички. Конечно, она знала, что я лесбиянка – об этом судачил весь роддом после наших партнерских родов. И конечно же (я поинтересовалась) она обрабатывала швы другим женщинам. Что она думала? Что стоит ей прикоснуться тампоном с антисептиком к моей разорванной и заштопанной лесбийской промежности, как я приду в сексуальное возбуждение и ее изнасилую? Или что у меня там зубы, и я откушу ей руку по локоть?
Трудно. Очень трудно порой понять, что делается в головах у других людей. О чем они думают и почему считают других опасными, неприятными, неприемлемыми…

Однажды мы всей семьей – я, наш маленький сын, моя жена (теперь уже бывшая жена…) Однажды мы шли гулять на ближайшую к нашему дому детскую площадку.
Площадка была возле семейной общаги. На ней собирались жительницы этой общаги со своими детьми - в основном, матери одиночки, и матери одиночки у которых есть мужья, но мужей не видно – они пьют. Семейная общага – это такое маленькое гетто для бедных и неблагополучных. Мы приводили туда своего сына поиграть с детьми. В тот раз площадка была полна детей. Они визжали, обсыпали друг друга песком, катались с горки… Мамы курили на скамейках и жаловались друг дружке как всегда…
Мы решили сначала зайти в магазин за лимонадом (было жарко), а потом вернуться. По пути в магазин мы увидели еще одну семью, идущую на детскую площадку со своими с детьми. Это была цыганская семья. Папа, мама, и две девочки. Я часто встречаю их в нашем районе. Они не обычные цыгане. Они такая, образцовая цыганская семья – с виду, по крайней мере. Они почти всегда ходят в белом. Их одежда такая белая, чистая и наутюженная, как ни у кого вокруг. Женщина в своей одежде соблюдает традиции своего народа, но как-то так стеснительно, будто старается, чтоб окружающие этого не заметили. Она как бы говорит: «да, на мне длинная юбка, но ТАКУЮ длинную юбку и украинка надела бы… Да, у меня пучок на голове обмотан маленькой газовой косынкой. Но это же не платок – просто маленькая, незаметная косынка». Они так хотят слиться с общей массой «респектабельных граждан» Что выделяются на ней белоснежным накрахмаленным пятном… И темной кожей…

Мы зашли в магазин, купили лимонад, пошли обратно на площадку. На площадку, где только что, пару минут назад было полно детей – помните? И знаете, что мы увидели? Теперь там, в песочнице были только две черненькие цыганские девочки в белоснежных платьицах. «Респектабельные гражданки» - одинокие матери и жены алкашей из семейной общаги – увели своих детей…
Потом я наблюдала это не раз и не два. Как только на детскую площадку приходила цыганская семья, у родительниц сразу появлялись какие-то срочные дела. Им нужно было пойти в магазин, или пора было идти готовить ужин, или еще что-то… Они расходились мгновенно. И один наш белокурый мальчик играл с этими кучерявыми малышками в белых платьицах. И ему было весело. Ему было весело с детьми местных алкашей, ему было весело с цыганскими детьми… Маленьким детям вообще всегда весело вместе. Где тот момент, когда это заканчивается? Когда она появляется – эта грань, эта граница между своими и чужими?
И знаете, о чем я думала? Если однажды я на площадке обняла бы и прижала к себе свою жену (теперь уже бывшую жену), если бы эти мамы из семейной общаги поняли, что мы лесбиянки, они увели бы своих детей?
А цыганская семья? Увели бы они своих дочерей, узнав, что они играют с сыном лесбиянок? Я не знаю… Меня мучил этот вопрос, но проверять не хотелось. Нашему сыну было весело там. А супруги цыгане, завидев нас где либо, всегда улыбались и здоровались. Они стали единственными родителями с той площадки, которые всегда узнавали нас и здоровались. Наверное, для них мы тоже были «респектабельные гражданки», которые не побрезговали их обществом. Быть может, они думали что мы просто подруги или сестры…Разочаровались бы они, узнав о нас правду?
Когда я оказалась «неприкасаемой» для медсестры, которая должна была обрабатывать мне швы, мне было смешно – честно. Я знала, что они все равно заживут. Я сделана из мяса, мне – не страшно. Страх за себя - не такой уж сильный, на самом деле. Но если «неприкасаемым» становится твой ребенок – именно потому, что вышел он из твоего чрева… Ребенок, еще не успевший отрастить пуленепробиваемый панцирь, не способный даже понять причины неприятия, причины отторжения его «респектабельными гражданами»… Это совсем не смешно. Это бьет сильнее. Это бьет по уязвимейшей болевой точке матери. Это заставляет нас быть конформными. Это заставляет цыганку в десять раз тщательнее стирать и утюжить белоснежные наряды для своей семьи. Это заставляет меня на вопросы о второй маме отвечать «это крестная». Заставляет женщину из семейной общаги жить с алкашом, «чтоб у ребенка был отец». Страх, что другие родители уведут своих детей с детской площадки так, будто твой ребенок – прокаженный.

Мои швы давно зажили.
Но мой ребенок – как оголенный нерв, оставшийся снаружи, вне моего тела.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив