Рассказ Офера Глузмана

david_2 — 18.10.2010
Командир танкового взвода Офер Глузман начал войну Судного Дня в составе 71-го батальона танковой школы, переброшенного на Голаны на усиление 7-й танковой бригады. С 7-го октября воевал в составе роты «мем» 77-го батальона 7-й бригады. Рассказ описывает третий бой в Долине Слёз (Эмек А-Баха).

Примечания к переводу:
- Фугасные снаряды: в данном случае имеются в виду бронебойно-фугасные снаряды с пластичным ВВ, со сминаемой головной частью – «меих» (HESH, они же HEP). Поэтому «фугасные» это формально не совсем точный перевод, но другие варианты перевода я посчитал слишком громоздкими либо искусственными.
- Эпископ: призменный перископический прибор наблюдения, по-русски неофициально называется «триплекс», по названию многослойного стекла, применявшегося для защиты смотровых щелей.
- Боевая дальность: дальность прямого выстрела. При установке этой дальности для конкретного типа снаряда апогей траектории равен контрольной высоте цели, что позволяет вести эффективный огонь на коротких и средних дистанциях без измерения расстояния до цели.
- Дежурные снаряды: снаряды, находящиеся в боеукладках возле пушки под рукой у заряжающего. Основной боекомплект находится в труднодоступных боеукладках, и по окончании серии стрельбы заряжающий должен перезарядить снаряды из них в дежурные, чтобы танк снова был готов к стрельбе.
- Некоторые другие термины, команды, детали радиообмена и т.д. тоже оставлены в переводе в том виде, в каком они применяются в АОИ, без замены на российские аналоги.

Рассказ Офера Глузмана.

Вторник. Девятое октября 1973.

Рассвет.

Мы на рампе к северу от Тель-Джит. Рассветная боеготовность сопровождается приглушенным шумом едущих танков. Амнон спрашивает, видит ли кто-нибудь что-нибудь. Ничего не видно. Утренние туманы и пыль, которая отдыхает на нас, скрывают от нас всё. Шум движущихся танков усиливается, а мы ничего не видим. «Йоав, поворачивай потихоньку справа налево и ищи», - говорю я наводчику. «Секунду, - говорит Сабах. - Я уже заканчиваю готовить кофе». Сабах каждое утро готовит кофе при помощи электрического кипятильника. Джезва на казеннике, а каждый танкист знает, что на полу вода не кипит. Вообще, можно подумать, куда нам торопиться. Приоритеты ясны. Скорее всего, горячего мы сегодня больше не выпьем. Шум танков слышится в башне приглушенно, и разговоры по внутренней связи его перекрывают. Война может подождать. Наконец вода закипает. Сабах раздает кофе Йоаву и Шараби. Я обычно во второй раздаче. Сабах достает мне свою фляжку. «Если не можешь ждать, выпей немного моего кофе». Какая заботливость. «Лезь наружу, - говорю я Сабаху, - ищи танки». Медленно поднимается солнце. Есть несколько минут с самого утра, с восходом солнца, когда можно видеть. Несколько минут, когда солнце еще не превращает утренние туманы в одеяло из белых капель, через которые ничего не видно.

Когда видимость позволяет, почти все засекают танки, которые движутся напротив нас. Странно. В целом ощущение было, что это не большое подразделение. Двадцать, может тридцать танков. (Какие сумасшедшие мысли. Нас было всего четыре танка на рампах в центре сектора. Амнон, Ноах, Нир Керен-Цви и я. А ощущение было, что подразделение против нас не такое, чтобы из-за него вызывать подмогу. Всего-навсего что?! Двадцать-тридцать танков. Не особо). Я чувствую, что не засекаю все танки. Гром движения танков как от большего числа танков и ближе. Амнон выстреливает первый снаряд и дает команду по внешней связи. Его оценка дальности 1200. Я стою слева от него, и стреляю по танкам слева от центра сектора. Сирийцы обнаруживают рампу и начинают стрелять в нашу сторону. На наше счастье, центральная рампа построена прекрасно. Сирийцы попадают по насыпи и над нами. Нужно только быть осторожным и менять позиции. Как по учебнику. Я заканчиваю серию и меняю позицию. Рампа не очень большая, и я поднимаюсь на позицию рядом с Амноном.

Команда, и мы на огневой позиции. Пушка находится напротив валуна на рампе. Я говорю Йоаву отставить. Вылезаю из башни, и, пригнувшись, пытаюсь сдвинуть валун в сторону. Я верил, что пока валун отделяет меня от сирийских танков, меня не заденут. Вообще, я был неуязвим. Мне было ясно, что в меня попасть нельзя. Снаружи я слышу крики Амнона по связи. Я смотрю на него, и он показывает мне руками, что я сошел с ума, и чтобы я вернулся в башню. Я показываю ему рукой «секунду», и продолжаю двигать валун. Когда мне стало ясно, что валун не будет мешать, я вернулся в башню. «Матрас, здесь 4, быстрее сдвинуть валун, чем менять позицию». - «4, здесь Матрас, есть более умные способы заезда на огневую позицию. Конец связи». На этом этапе мне показалось, что Амнон уже разочаровался в возможности сделать из меня командира учебного взвода. «Огонь!» Йоав стреляет и попадает. Я снова спускаюсь с позиции и поднимаюсь на позицию на левом краю рампы. Для сирийского наводчика я сдвинулся не намного, но любое изменение полезно. Сириец должен наводить с короткой остановки, и каждое изменение вынуждает его прицеливаться заново. Нир Керен-Цви меняет позицию на ту, где я стоял раньше. Он выстреливает снаряд и попадает в валун на рампе. Пушка взрывается и превращается в розочку. У меня вертится на языке сказать ему: «1-бет, есть более умные способы заезда на огневую позицию», но я остерегаюсь. Нир спускается назад, мы остались втроем.

До этого этапа мы подбили несколько танков, которые были перед нами. («Станции Матраса, здесь Матрас, рапорт достижения целей, прием». - «Здесь 1, четыре, прием». - «Здесь 4, один, прием». Взвод с собственной сетью связи). Пока мы стреляем, сирийская артиллерия начинает по нам пристреливаться. Сначала они стреляют по Тель-Джит. Конечно, самый заметный артиллерийский ориентир на местности. В субботу я стоял на этом холме, и там было очень плохо. Так или иначе, солнце поднимается и делает туман всё более густым, и ослепление усиливается. Мы не видим танки. Шум гусениц танков, приближающихся к нам, продолжается. Я и сегодня могу восстановить в памяти скрип гусениц Т-62 и ощущение земли, трясущейся под ногами. Проходит еще какое-то время, и вдруг открываются двери ада. Вся артиллерия сирийской армии опускается на рампу. Что на рампу?! На меня! Первое ощущение это ощущение полного шока. Я прыгнул в башню. Крышку командирского люка заклинило, и я не мог закрыть башню, но старался, чтобы голова была внутри. Обстрел продолжался, и не было похоже, что они собираются прекращать. Я посмотрел на попадания возле танка, и навел Шараби, чтобы он стал над ямой, проделанной одной из бомб. Уже тогда я верил в статистику. Большая часть эпископов в башне разбита осколками бомб, и через них ничего не видно. Через несколько минут Амнон дает команду проехать 100 метров назад, чтобы выйти из артиллерийской цели. Мы едем, а снаряды за нами. Через несколько сот метров мы за пределами сирийского обстрела. Теперь надо возвращаться.

Как проходят сквозь стену огня, и дыма, и осколков металла, и земли? Стену толщиной пятьдесят или сто метров в каждую сторону.

Считаем до трех, и говорим Шараби быстро ехать вперед. У Шараби толстые очки, и он нерасторопен в чистке эпископов. Он не видит, что перед ним. Он едет по ощущениям, а толстый металл не дает ему ничего ощущать, пока мы это не проедем. Яма. Валун. Артиллерийский снаряд возле гусеницы, по ящику ЗИП. Что угодно. И тогда он спрашивает тихим голосом: «Что это было?», выдыхает с облегчением, что он еще может спрашивать, и опасается, что некому будет ответить. «Шараби, направо сильно! Направо, направо. Хорошо». Шараби чувствует облегчение. Кто-то видит дорогу. Но почему он так кричит.

Управление танком с помощью рук и ног Шараби требует непрерывной бдительности. Довольно страшно, честно говоря. Потому что пройти стену огня, и дыма, и осколков металла, и земли, высунув голову, действительно может быть чем-то, чему и сегодня, тридцать лет спустя, я не могу дать название. Это не сумасшествие. Сумасшествие это что-то определенное. А пройти стену огня, и дыма, и осколков металла, и земли, высунув голову, это было ощущение, что я всесилен. Я мог не опасаться. Я был неуязвим. Я знал, что это несложно. Просто сказать Шараби ехать вперед.

На четвертый день боев я знал, что я непробиваемый. В течение трех дней перед этим вся сирийская армия пыталась подбить мой танк. Целые артиллерийские батареи стреляли в меня везде, где я стоял. Десятки сирийских танков искали меня и стреляли по мне. Лучшие из худших наводчиков пытались померяться со мной силами, и ничего. Со мной не справиться. Когда снаряды сирийских танков попадали с недолетом, я кричал по внешней связи, что кто не достает, пусть подойдет поближе. Амнону это не нравилось. «Кто говорит по внешней связи?!» - вызывал он грозным голосом командира учебной роты. «Я», - отвечал я. Радиодисциплина не была моей сильной стороной на том жизненном этапе.

Йоав смотрит через прицел пушки и видит стену. «Куда ты нас ведешь?!» - спрашивает он с опасением наводчика, поле зрения которого очень ограничено, и он не осознает, что происходит за узкими рамками прицела. «Всё нормально, Йоав. Если ты не положишься на меня, на кого тебе полагаться?! Кроме этого, другого танка у тебя нет. Шараби, едь. Едь. Йоав, опусти, следи за гребнем. Шараби, едь быстро. Выжми газ до конца, и не снимай ногу с газа, пока я тебе не скажу!». «Хорошо, хорошо, - говорит Шараби. - Не кричи». - «Йоав, опусти, пушка в небе!» - «Я слежу за гребнем», - говорит Йоав, и я не знаю, действительно ли он на что-то наводит, что кажется ему целью, или он предпочитает убрать вид подальше от глаз. Несколько месяцев назад в рекламе показывали тесты с разбиванием машин. В конце теста убирали обломки манекенов и остатки машин, и раздавали награды техникам. В отличие от них, Йоав и я могли видеть, как приближается стена. «Держи пушку горизонтально, если не хочешь смотреть, но будь готов. Они высыпают всё, что у них есть, а тихо на той стороне. И их танки тоже».

- Где? Где их танки? - спрашивает Шараби.
- На той стороне, - отвечаю я. - Едь, едь.
Вроде обязательной концовки для беседы с Шараби. Если ему не повторяют «едь» каждую секунду, танк сразу замедляется.
- Едь уже. Я тебе сказал не снимать ногу с газа! Едь!

- 4, сохраняй линию, прием.
Амнон соблюдал радиодисциплину.

- На рампе, - отвечаю я. И всё. Я наткнулся на стену. Крышка командирского люка застряла на девяноста градусах. Я сидел на командирском кресле и как можно больше втягивал голову. Осколки капали внутрь. Я был один. Внутри сумасшедшего шума, танка, прыгающего между попаданиями снарядов и ямами, которые они создали, и камнями, вдруг меняющими свое место, внутри огня, и дыма, и осколков металла, и плачущей земли, было тихо. Когда я смотрю фильмы про ураганы, и рассказывают про то, что в центре бури тихо, я знаю, о чем они говорят. Я был там. Отстраненная тишина. Звуки слышались далеко, как будто они приходят из другого места. И в тишине Шараби спрашивает: «Что это? Что это?», а я говорю ему, что если он снимет ногу с газа, он нас убьет. Наконец-то я нашел, как заставить Шараби ехать быстро. Заряжающий Сабах сосредоточенный и тихий. «Снаружи опасно?» - спрашивает он.

Так проходят стену огня, и дыма, и осколков металла, и земли.

Как будто это гора или ров, которые проходят и всё. Как будто стена не может двигаться обратно. А за стеной действительно тихо.

Йоав следит за гребнем. Нас три танка. Амнон, Ноах и я соревнуемся, кто первый доедет до рампы к северу от Тель-Джит. У меня глупое ощущение, что трудную часть мы прошли. Что только надо доехать до рампы, пока на нее не поднялись сирийские танки, что только... Я пересекаю странную борозду. Отстраняю мысль и ору: «Шараби, едь, едь, едь». Хотя на самом деле уже не надо. «Шараби, сними ногу». Приехали. Сразу с подъемом на рампу Йоав загорается: «Я засек, я засек». Не большой фокус засечь с двухсот метров. «Пушка, бронебойный, боевая дальность, вправо половину, огонь». - «Вправо поворот, огонь!»

А дальше действительно были пустяки. Они действительно подошли поближе. Ничего себе поближе – очень. Годы назад, в субботу, я объяснял Шараби, что по окончании серии стрельбы мы спустимся с позиции и поднимемся на другую позицию. Что это стандартное упражнение, и чтобы он был бдительным среди шума и вони, чтобы услышать, как я скажу назад быстро. Чтобы отсчитал примерно три снаряда, и был готов. На каком-то этапе Шараби спрашивает, попадает ли Йоав, потому что серия не кончается. Снаряд снимает у меня с башни ящик ЗИП. Шараби спрашивает, что это было. А я смеюсь: «Назад быстро».

- 4, ты у меня в прицеле. Вернись вперед.
Я слышу Амнона по связи и не понимаю. Я смотрю направо и вижу, что пушка Амнона направлена на восемь часов, и я у нее на пути. Я смотрю налево, и вижу, что то, что мы сделали до сих пор, было только начало. Я возвращаюсь вперед, и сириец попадает с недолетом. Йоав кричит: «Я его засекаю. Я его засекаю. Стреляю сейчас». Счастье наводчика, у которого один танк заполняет весь рисунок линзы. «Огонь», - отдаю я команду после того, как снаряд вышел, после того, как пламя уже поднялось в небо. Как будто не команда, а описание того, что я вижу. Йоав договаривался о деталях с Сабахом. («Ставь бронебойный, ставь бронебойный», - кричит Йоав. «У меня кончились, - отвечает Сабах. - Есть фугасные и фосфорные. Что ставить?» - «Фугасный, фугасный». - «Заряжено». Йоав выстреливает еще один снаряд и кричит: «Цель». Иди знай. Среди горящих танков, пыли, которая лежит на всем и не движется, и темноты после выстрела. Иди знай). Я смотрю вперед в долину и не вижу перед собой двигающиеся танки. Я снова смотрю на танк Амнона. Он спускается с рампы и направляется к выходу из вади с севера. Я говорю Шараби «назад быстро», и еще на первом слоге «назад» мы внизу рампы. Это значит, что бдительность от количества часов сна не зависит.

(За несколько минут (или часов, или дней) до этого, по окончании серии стрельбы я скомандовал: «Водитель, назад быстро». Ничего не произошло. «Шараби, - крикнул я, - назад, назад». Ничего. Сирийский снаряд попадает в рампу перед нами и швыряет на меня землю и осколки. Есть три-четыре секунды, в течение которых пыль от попадания нас скрывает. Я перешел к мольбам: «Шараби, едь, или мы умрем». Ничего. Я повернул башню наполовину влево, чтобы сохранять связь между пушкой и сирийскими танками напротив, и чтобы Йоав мог посмотреть, что делается в отделении водителя. «Он спит», - говорит мне Йоав. «Пни его», - сказал я. Йоав вытягивает правую ногу и говорит, что не достает, я поворачиваю еще немного влево, и Йоав пинает, и пинает, и пинает. В конце концов Шараби просыпается, ругает Йоава, который плохо себя ведет, и объясняет ему, что он может говорить по внутренней связи. «Назад быстро». Мой голос был не мой. Это был вопль, который усиливался в моих легких и ждал выхода, если только Шараби будет готов услышать с другой стороны. «Тебе внутренняя связь не нужна», - говорит он. Он с трудом снимает с тормоза и едет назад так, как он едет вперед. Ничего не видя, и с постоянным опасением, что там что-то будет. Потихоньку).

Мы с Ноахом спускаемся с рампы и едем десять-двадцать метров за Амноном. Сабах сообщает, что нет дежурных снарядов, и надо заполнить снова. «Я быстро, и много всё равно нет», - говорит Сабах. Счастье заряжающего. Много нет. «Что у нас есть?» - спрашиваю я. «Шесть фугасных и два фосфорных», - говорит Сабах. «Ладно. Заряжай». Я останавливаюсь за насыпью базальтовых камней, выкорчеванных киббуцниками Эль-Ром, и перезаполняюсь. Ноах слева делает то же самое. Три-четыре минуты спустя я смотрю на Ноаха, а он смотрит на меня, и без разговоров мы начинаем двигаться. Разворот Ноаха шире моего, и как только он проходит каменную линию, из-за нее выскакивает Т-62, его пушка направлена прямо на Ноаха. Йоав кричит: «Танк!» и выстреливает снаряд, который был в стволе. Был фосфор. Вообще-то с пяти метров фосфор тоже уничтожает танки. Хлопья фосфора капают вниз на наш танк. «Шараби, налево сильно. Йоав, следи за сектором». Я объезжаю горящий танк. «С чего вдруг фосфор?» - спрашиваю я Сабаха. «Это то, что было сверху, я и зарядил. Какая разница?» Действительно. Какая разница. По внешней связи я слышу, как Ноах говорит: «4, спасибо». «Оставь второй фосфор на конец», - говорю я. «Заряжено». На этом этапе у Сабаха нет вдохновения беседовать. Я думаю, что Сабах впервые понял, что снаружи опасно, когда хлопья фосфора упали внутрь танка. Он мигом понял, что это тот фосфор, который мы только что выстрелили. Тот факт, что его части возвращаются самостоятельно, сразу объяснил ему, что дистанция от противника так себе.

Перед нами толпы сирийских танков на плато при выходе из вади. Мы выстреливаем два фугасных и уничтожаем два из них. Остальные продолжают подниматься. Как будто ничего не произошло. Амнон сдает назад, останавливается возле Ноаха и говорит ему, что левый убит, и он эвакуируется.

Значит, так. Ноах и я. Этого должно хватить. А что такого?! Чувство, что меня не могут задеть, усиливается. То, что до сих пор было ощущением, становится ясным знанием. Меня не могут задеть. Я непробиваемый.

Как мы учили, упражнения нужны, чтобы служить нам, когда мы не сможем ясно думать. Чтобы реакция была автоматической.

(Упражнение по стрельбе на короткую дистанцию: по цели на дальности 500 надо давать отклонение на половину вправо, скомпенсировать отклонение выверки прицела).

- Йоав! Вправо два с половиной. Делай, что я тебе говорю, и не начинай проявлять самостоятельность на шести фугасных и одном фосфорном, которые у нас остались. Огонь! Если бы ты по нему промахнулся, про нас бы написали во всех книгах по наводке. Мы могли бы быть примером.

Да, цель закрывала перекрестие почти полностью, но упражнение есть упражнение.

Мы продвинулись, пока не заняли господствующую позицию над выходом из вади.

Я направлял пушку в сторону антенны, которая поднималась из вади. Если на ней был флаг, я давал команду: «Пушка. Фугасный, вправо два с половиной». (Дальномерную шкалу мы уже несколько часов оставляли немного ниже первого деления, поэтому в команде не было дальности. И боевой дальности тоже. Инженер, который проектировал шкалу, не думал, что бывают такие бои. Танки?! 30 метров?!) «Огонь!»

Как отсюда убежать. Я закупориваюсь и убегаю от себя. Кто не убежит от себя, останется тут, живой или мертвый. Кто хорошенько закупорится (как я потом укрывал своего сына Йотама в зимние дни в Иерусалиме), может, сумеет вернуться к себе. Если выживет.

Если на конце антенны не было флага, я давал команду: «Спаренный. Боевая дальность. Огонь», - и танкисты напротив останавливали танк и выпрыгивали наружу. Потом кончились фугасные, и кончился фосфор. И мы стреляли из 0.3 по всем танкам, которые поднимались из вади. Потом мы стреляли из «Узи». По танкам. Дальность подходила, а лучше ничего не было. Гранаты я сохранял на случай, если к нам подойдут двуногие. Гранаты это вообще хорошо для уверенности в себе. У Ноаха было еще несколько снарядов. И каждое его попадание усиливало покой в пузыре, в котором я находился.

Потом, вдруг сразу, всё стихло. Я не знаю, было ли это действительно «вдруг», или тишина и шум прерывали друг друга, пока не победила тишина. Но через некоторое время, длину которого я и сегодня не могу оценить, из вади больше не поднимались танки. Я заметил, что больше не вижу вспышки огня, вырывающегося из пушки напротив. Что я не говорю себе с издевкой, какой дерьмовый наводчик. Кто его учил стрелять?! («Йоав, вправо поворот, пушка, фугасный (Сабах: «Остался только фосфор». - «Ладно, заряжай, заряжай». - «Заряжено»), готовсь, прицел! Огонь! (Йоав: «Вправо два с половиной?») Огооонь!»). И всё, что осталось среди дыма и огня, среди трупов танков и трупов солдат, это страшная усталость и огромная пустота. Как будто мы ушли и еще не вернулись. И мы тут ждем своего возвращения.

Когда всё успокоилось, я почувствовал странное ощущение танка без боеприпасов. Я предлагаю Ноаху спуститься и перезаполниться. Через минуту он говорит, что 10 не разрешает. Сначала пусть вернется Амнон. Мы ждали. Через несколько часов Ноаху и мне разрешили спуститься и перезаполниться. Когда мы доехали до поворота и остановились, я вышел из башни впервые за десятки часов. Я спрыгнул с заднего крыла на землю. Мои колени превратились в воду и не держали меня. Я растянулся. Вдруг меня ударило осознание. Идиотизм непробиваемости исчез, и я понял, что я абсолютно уязвим. И что несколько часов назад я тоже был не совсем непробиваемый. И вообще я не могу объяснить ничего из произошедшего. Ничего. Мы заново выверили прицелы (мы отъехали друг от друга на расстояние 1000 метров по карте, и выверили прицелы друг по другу). Я не знал, точно ли это 1000 метров или нет, но Йоав меня успокоил: «Ничего. Максимум, сделаем боевую выверку. Я уже два дня так стреляю». Мы вернулись на рампу.

Среди этой тишины в нашу сторону ковыляет пикап «Виллис», и останавливается возле нас. Из него выходит Меир Хар-Цион. Ого. Я не знаю, когда нашим детям говорят «герой», кто у них сразу встает перед глазами. Для меня это был Меир Хар-Цион. Герой. И вот он здесь. С его застывшей рукой и хромотой, и он спрашивает: «Скажите, где тут сирийцы?» И мы, у которых пропал голос, показываем ему головой вправо, за рампу. И Меир Хар-Цион забирается на рампу, его рот слегка открывается, и через несколько минут он спускается обратно и спрашивает, мы ли это сделали. Интересуется, где он может найти в танках «Калашниковы», и где пистолеты, и где сухой паек. А мы говорим ему, что легче подойти к танкам, которые в вади. Потом он вернулся и сказал нам громко, что у него не в привычке: «Ребята, всё, что я когда-либо сделал, это ничто по сравнению с тем, что вы сделали тут». Раздал курящим сигареты «Житан» из пайков сирийских танкистов, и ушел. Наверно, просто так сказал.

Сохранено