"Правила жития" Александра Зиновьева

banguerski_alex — 01.09.2025 Это интервью я взял у Александра Зиновьева в конце октября 1992 года, когда ему исполнилось 70 лет.

Мы разговаривали несколько часов. Вернее, говорил он, а я слушал, почти не задавая вопросов. Александр Александрович поставил непременным условием публикации, что я не буду делать сокращений, которые обеднили или исказили бы смысл сказанного им. Условие, по тем временам, было почти невыполнимым. Во всяком случае, тогда мне не удалось найти в России ни одного издания, готового предоставить свои страницы для столь масштабной беседы, содержавшей столь резкие суждения, неприемлемые либо для правых, либо для левых, либо для тех и других.

Правда, будучи в то время начальником Русской службы Международного Французского Радио (РФИ), я воспользовался своим служебным положением, чтобы, с согласия Зиновьева, выпустить в эфир значительные отрывки из нашей многочасовой беседы. Получился целый цикл из тринадцати 10-минутных передач. Но кто их слышал? По самым оптимистическим оценкам, аудитория РФИ в России составляла несколько тысяч человек... Неопубликованное, не по моей вине, интервью тяжким грузом лежало на моей совести журналиста. Пусть с опозданием в 33 года, я возвращаю свой долг перед покойным писателем и философом.

- Что Вы испытываете, разменяв восьмой десяток?

- Никогда не думал, что дотяну до такого возраста. В моей книге « Нашей юности полет », которую в брежневские годы считали антикоммунистической, а теперь не печатают в России под тем предлогом, что она, якобы, оправдывает сталинизм, есть такой рассказ: умирает человек, родившийся в годы революции и переживший все трудности истории страны. У постели умирающего возникает спор между Богом и Дьяволом на тему: согласится умирающий повторить прожитую жизнь или нет. Бог агитирует за повторение жизни и старается пробудить в памяти человека то хорошее, что ему довелось пережить. Дьявол же, наоборот, старается напомнить человеку о плохом в прожитой жизни. Просмотрев в памяти свою жизнь и взвесив все « за » и все « против », человек принял решение не повторять ее. В этом рассказе я выразил мои собственные умонастроения. Если бы мне сейчас всесильный Бог предложил пережить мою жизнь снова, я бы, и без подсказок Дьявола, категорически отказался.

- Как Вы стали писателем?

- Первое мое литературное произведение было опубликовано в 1976 году, когда мне было 54 года. Это были « Зияющие высоты ». Но литературным творчеством я начал заниматься еще в детстве и занимался им всю жизнь. Только я не знал, что это – творчество, да к тому же – литературное. И никто, буквально никто из тех, кто был знаком с этим аспектом моей жизни, ни разу не сказал мне об этом и не посоветовал стать писателем. Наоборот, я всегда ощущал в моем окружении боязнь того, что я вдруг всерьез займусь литературной деятельностью, и добьюсь какого-то успеха.

Уже после опубликования « Зияющих высот » один очень влиятельный западный логик, до этого включавший меня в число трех крупнейших логиков современности, сказал мне на международном философском конгрессе, что я напрасно написал эту книгу. После этого он никогда и нигде не упоминал мое имя, как логика, и приложил усилия к тому, чтобы другие последовали его примеру.

Моя литературная деятельность началась, когда я потешал односельчан шутками, не отдавая себе отчета в том, что это были шутки. Эта способность « хохмить », как говорили в годы моей молодости, непроизвольно проявлялась всю мою жизнь, во всех ситуациях, когда вокруг меня были люди, способные реагировать на остроты и шутки. Я никогда не прилагал никаких усилий к этому. Это получалось, как правило, неожиданно для меня самого. С 11 лет я начал рисовать карикатуры и сочинять тексты к ним в стенных газетах. Сколько их было – невозможно сосчитать. Я всегда вел в них отделы сатиры и юмора. Иногда в одиночку выпускал целые специальные сатирические стенгазеты, в армии один делал « боевые листки », порою – по нескольку штук в день.

Причем ни о каких претензиях на авторство при этом и речи быть не могло. Мои литературные упражнения не ограничивались стенными газетами. Тридцатые годы были годами повального увлечения литературой. Причем, не только чтением, но и сочинительством. Участвовал и я в этом. И, опять-таки, отношение к моим сочинениям было какой-то леденящей холодностью. Других обсуждали – хвалили или ругали. А по моему поводу всегда было недоумение и молчание. В одной компании стихийно получилось соревнование на стихотворную импровизацию на заданную тему. Я выдал такое стихотворение:

Пройдет еще немного лет.
И смысл утратят наши страсти.
И хладнокровные умы
Разложат нашу жизнь на части.
На них наклеят для удобств
Классификаторские метки.
И, словно в школьный аттестат,
Проставят должные отметки.
Устанут даже правдецы
От обличительных истерий
И истолкуют как прогресс
Все наши прошлые потери.
У самых чутких из людей
Не затрепещет сердце боле
Из-за известной им со слов,
Испытанной не ими боли.
Все так и будет. А пока
Продолжим начатое дело.
Костьми поляжем за канал.
Под пулемет подставим тело.
Недоедим. И недоспим.
Конечно, недолюбим тоже.
И все, что станет на пути,
Своим движеньем уничтожим.

Вдумайтесь в это стихотворение. оно вполне было в духе тогдашней идеологии. Но, вместе с тем, что-то в нем было такое, от чего присутствовавшие отвели в сторону глаза и замерли. Как будто я был существом иной, враждебной им природы, инопланетянином. Так, с самоощущением инопланетянина, я и прожил свои 70 лет.

Был у меня школьный друг, с которым мы устраивали развлечения, вроде тех, которые устраивал поэт Минаев еще в прошлом (т.е. в 19-м – А.Б.) веке. Минаев на пари проходил Невский проспект, сочиняя стихи, и, при этом, не задерживаясь более минуты на подыскание рифмы. Я однажды это сделал, пройдя проспект Мира от Колхозной площади до Рижского вокзала. При этом я в стихах описывал то, что видел по дороге. Припоминаю один фрагмент. Мы проходили мимо дома, на торце которого была огромная реклама: « Храните свои деньги в сберегательной кассе ». Я тут же сымпровизировал:

Тут для нас не устанавливают регламент,
Хоть всю ночь до утра таскайся
Мимо дома с идиотской рекламой:
« Храните свои деньги в сберегательной кассе ».

В 1942 году в нашем авиационном училище появилась « Баллада о неизвестном курсанте », чрезвычайно талантливая, но скабрезная и похабная. Я сочинил свою « Балладу о неудачниках », но уже с политическим оттенком. Пускать ее по рукам было нельзя: Особый отдел наверняка бы нашел автора, и меня, разумеется, отправили бы в штрафной батальон. Я нисколько не ценил сделанное и уничтожил балладу. Потом я ее реконструировал для « Зияющих высот ». И вообще, многое в моих опубликованных литературных произведениях было воскрешением в памяти и реставрацией того, что я сочинял еще в молодости. Так, например, стихотворение « Тост » я сочинил еще в мае 1945 года, а опубликовал лишь в 1978 году в книге «Светлое будущее ». Это относится и к многим стихотворениям в книгах « Евангелие для Ивана » и « Желтый дом ».

В 1946 году я демобилизовался из армии и приехал в Москву с чемоданом, набитым рукописями, а не трофейными вещами, как другие офицеры. Я тогда решил попробовать напечатать повесть, которую написал незадолго до демобилизации.

Я показал эту повесть двум писателям. Один из них повесть похвалил, но посоветовал ее уничтожить, если я хотел уцелеть. Узнав какому второму писателю я ее показал, он посоветовал немедленно забрать у него рукопись и уничтожить вообще все, написанное мною. Мне повезло. Я успел забрать рукопись у этого писателя под каким-то предлогом. Но он успел с десяток страниц просмотреть. На другой день ко мне явились с обыском, но ничего не нашли. Это была моя первая и последняя попытка напечатать мои сочинения в России.

- Но Вы продолжали писать « в стол »?

- Нет. После этого наступила 30-летняя пауза. Но, хотя мне тогда казалось, что я раз и навсегда покончил с литературой, все эти 30 лет я продолжал литературную деятельность в том же духе, как до этого. За эти годы я накопил в памяти материала на десятки книг. Не думая при этом о том, что когда-нибудь эти книги станут реальностью.

Благодаря этому я потом писал книги чрезвычайно быстро. Сразу почти без исправлений или совсем без них. « Зияющие высоты » я написал в общей сложности за 6 месяцев, впервые перечитав написанное уже после их публикации. А фрагменты из той злополучной повести я восстановил в 1983 году и поместил в книгу « Нашей юности полет ». Это – повесть о предательстве и « гимн » предательству. Уже в той уничтоженной мною повести я использовал различные литературные средства в единстве – стихи, рассказы, памфлеты, анекдоты – в общем, то, что потом поразило моих критиков в « Зияющих высотах ».

Послесталинские годы в Москве были годами расцвета беспрецедентного в истории литературы феномена: интеллигентского фольклора. Во всех компаниях, в которых мне приходилось бывать, по многу часов подряд велись разговоры, насыщенные остротами, анекдотами, литературно препарированными сплетнями и выдуманными историями. Никто не мог и подумать о том, чтобы все это публиковать. Гений народа испарялся в этой болтовне в ничто. Моей узкой специальностью в этих разговорах было высмеивание марксизма, коммунистической системы, представителей власти. Обычно я обыгрывал марксистские изречения или реальные истории, связанные с преподаванием марксизма. Например, марксистским идеям насчет эксплуатации человека человеком я придал такой вид:

"При капитализме один человек эксплуатирует другого, а при коммунизме – наоборот".

- Но это же очень известный анекдот!

- Да. А перед Вами – его автор. А, скажем, марксистскому определению производственных отношений я придал такой вид: производственные отношения - суть отношения между людьми в процессе их производства.

Вот несколько моих философски-социологических рассказиков тех времен:

"Лошади кушают овес.

До революции для обозначения действия по поглощению пищи употребляли три различных слова: кушать, есть и жрать. Причем кушали – дворяне, ели – капиталисты, а жрали – трудящиеся. После революции эксплуататорские классы были уничтожены, и к власти пришли трудящиеся. И хотя с едой стало очень плохо, зато трудящиеся поднялись на высший языковый уровень: стали кушать. Хотя и помои – но, все же, - кушать! И даже о животных стали говорить, что они « кушают ». Один преподаватель университета, доказывая нам всемогущество диалектики, ссылался, само собою разумеется, на Ленина. - Чему учил нас великий Ленин? - задавал он нам риторический вопрос. Возьмите самое простое предложение, учил нас Владимир Ильич, например: « Лошади кушают овес » и вы откроете в нем все элементы диалектики. Эти лошади, кушающие овес, так прочно врезались нам в память, что заслонили собою все остальные элементы диалектики. Один аспирант из азиатской республики (впоследствии он стал академиком), сдавая кандидатский экзамен по философии, так и назвал, в качестве первой особенности диалектики, то, что она, диалектика, кушает овес..."

На философском факультете МГУ я вел в стенгазете отдел сатиры и юмора. Однажды я обыграл солнечное затмение, случившееся в то время, в фельетоне, который, однако, запретили. Попробую вкратце пересказать его содержание:

"Хотя солнечное затмение продолжалось недолго, за это время на факультете произошли серьезные события. Ассистент кафедры научного коммунизма совратил студентку первого курса. У преподавательницы немецкого языка украли сумку с деньгами. На двери деканата написали ругательство. В медицинском институте, расположенном рядом с факультетом, украли из морга руку и засунули ее в портфель доцента по критике реакционной западноевропейской философии. Короче говоря, случилось многое такое, вследствие чего пришлось устраивать общее собрание факультета. На собрании с обстоятельным докладом выступил секретарь партийного бюро. « Советские трудящиеся, - сказал он, - провели очередное солнечное затмение организованно и с чувством глубокой ответственности. Но, в свете солнечного затмения, обнаружились отдельные теневые стороны в воспитании подрастающих поколений. В нашем здоровом коллективе обнаружились отдельные неустойчивые в морально-политическом отношении элементы, которые злоупотребили... » и т.д., и т.п.

Когда разбиралось персональное дело безнравственного ассистента кафедры научного коммунизма, выяснилось следующее усугубившее его вину обстоятельство: он не знал, что в этот момент в стране осуществлялось столь важное мероприятие. Ему объявили выговор по партийной линии за то, что он не читал газет. Доцент, занимавшийся критикой реакционной буржуазной философии, очень гордился тем, что ему засунули в портфель руку мертвеца, предназначенную для практических занятий студентов мединститута: это было самое сильное переживание в его жизни".

Вот другой рассказик:

"Кухарка и государство

Наша университетская агитационная бригада ездила по деревням Московской области с концертами самодеятельности и, само собой разумеется, с пропагандистскими лекциями. Давали мы концерты и москвичам, работавшим в деревнях на уборочных работах. Перед концертом была лекция, связанная с каким-то решением ЦК КПСС. По ходу лекции лектор привел слова Ленина о том, что при коммунизме кухарки будут управлять государством. Наступила зловещая тишина. Все присутствовавшие повернулись в сторону полной розовощекой женщины. Потом узнали, что она была кухаркой, то есть поварихой, в бригаде, и вела себя так, как в таких случаях и ведут себя нормальные советские люди, то есть воровала, заводила блат, фальсифицировала и без того плохую еду. Кто-то в зале сказал, что если государством будут управлять кухарки, то все мы с голоду помрем. Начался смех и галдеж. Но вороватая повариха не растерялась. - Успокойтесь, - сказала она, - при коммунизме государство отомрет, так что даже и управлять будет нечем".

Мои шутки, анекдоты, рассказики, байки были далеко не безобидными, а с годами становились все острее и опаснее. В студенческие годы мы еще ходили на демонстрации – на Красную площадь. Маршрут был длинный, и через каждые двести метров на время праздников устанавливали киоски с выпивкой и закуской, и не с какой-нибудь, а бутерброды с сыром, колбасой и икрой, причем - не очень дорого. А ведь это были годы после страшной войны. Но дело не в этом. Пока мы двигались по маршруту, многие напивались и падали. Их подбирали и сваливали за забором, за которым собирались строить Дворец Советов. Там была гигантская яма, залитая водой. Однажды и я оказался за этим забором. Когда мы очухались, я сочинил такое четверостишие:

История полна коварности порою:
Где храм Христа был, там теперя лужа,
Но может быть и кое-что похуже:
На месте Мавзолея туалет откроют.

Я потом поместил это стихотворение в книгу « Желтый дом », написанную в 1978 году. Формой литературного творчества для меня стали и публичные лекции, которые я читал в порядке общественной работы. Я эти лекции превращал в своего рода концерты или, как было написано в одном из многочисленных доносов на меня, « в балаган ». Самое комичное во всем этом было то, что я читал эти лекции от имени партийных органов, включая Московский горком партии. Некоторые из этих лекций без всяких изменений вошли в « Зияющие высоты »: это – разделы об идеологии и о руководителях.

Лекцию « О руководителях » я читал в Военно-артиллерийской академии имени Дзержинского. Она произвела там фурор. Посмотрите этот раздел « Высот », и вы поймете почему. Поскольку я выступал, как лектор городского комитета КПСС, мои слушатели восприняли мои слова, как новую установку ЦК и встретили ее с ликованием. Но, очевидно, кто-то навел справки в ЦК и меня после этого до публичных лекций уже не допускали.

Я говорил много такого, что смешило слушателей. Но не только это. Это была лишь частичка того, что я говорил. Основная часть говоримого мною вызывала тревогу и, в конечном счете – ту реакцию, о которой я уже упомянул. Да и мне самому в душе вовсе не было весело. Мой смех был скорее криком отчаяния. И оно так или иначе ощущалось. В книге « Евангелие для Ивана », которую я опубликовал лишь в 1984 году, об этом состоянии сказано так:

Криком кричать бы, завыть бы истошно:
Тошно, товарищи! Как же мне тошно!
Вот мой стакан – поскорее налейте!
Лейте полнее, вина не жалейте!
Я ж с вами, друзья, на меня посмотрите!
Кончайте молчать! Что-нибудь говорите!
Дайте же руку! Споем, что ли, песню!
Голоса нет? Без него интересней!
Итак, для начала завоем истошно:
« Тошно, товарищи, как же нам тошно! »

- А как Вы перешли от « стихийного » издевательства над Системой, характерного, действительно, для очень многих представителей интеллигенции (да и не только интеллигенции) тех времен, к « сознательной » критике идеологии?

- Сам ход жизни неумолимо выталкивал меня на роль отщепенца в советском обществе. А теперь могу сказать: и в русском обществе. Причем, не вследствие каких-то политических и идеологических причин, а совсем на другой основе. Ссылки на политику и идеологию были лишь поводом и давали самооправдание всем тем, кто выталкивал меня на эту роль, и кто до сих пор бойкотирует результаты моего творчества в логике, социологии и литературе.

Судьба моя сложилась так, что вся моя сознательная жизнь оказалась связанной с проблемами советского, то есть социалистического или коммунистического общества. Я был одержим ими как в плане моих личных взаимоотношений с этим обществом, так и в плане его познания. У меня с детства стало складываться критическое отношение к нему. Не буду рассказывать о перипетиях моей жизни вследствие этого. Я об этом уже что-то писал и говорил, не вижу надобности повторяться. Скажу кратко о конечном результате моего жизненного опыта и размышлений на этот счет.

Первоначально мое отношение к советскому общественному строю было главным образом эмоциональным и ориентированным на личность Сталина. Но в годы войны и в первые послевоенные годы оно сменилось отношением обобщенным и сугубо рациональным. Я его для себя в то время сформулировал так: коммунистические идеалы были самыми светлыми и прекрасными в истории человечества. Но, как говорится, дорога в ад вымощена благими намерениями.

Воплощение коммунистических идеалов в жизнь породило не земной рай, как обещали коммунисты, а нечто такое, что скорее напоминало ад. Однако, говорил я себе, я не вижу и не представляю себе никакого другого общественного устройства, которое для меня было бы лучше, чем советское. Потому я не хочу и не буду бороться против него. Не хочу даже реформировать его. Я его принимаю, как данное мне от рождения явление природы.

Моя проблема – каким должен быть я сам, чтобы сохранить личное достоинство и внутреннюю свободу в рамках этого общества. Идеального общества вообще никогда не было, нет и не будет. Зато я могу сам, из самого себя, создать идеальное государство из одного человека.

Именно в коммунистическом обществе, и ни в каком другом, это возможно для человека, начинающего свой жизненный путь с самых низов социальной иерархии. Если у тебя есть способности, и если ты будешь добросовестным работником в области твоей профессии, ты можешь со временем занять приличное положение в обществе. Большую карьеру не сделаешь, но ведь тебе это и не нужно: ты готов довольствоваться весьма скромным уровнем. Именно в коммунистическом обществе ,и ни в каком другом, ты сможешь выработать такую систему принципов поведения, следуя которой ты будешь жить с сознанием идеального человека, как ты его себе представляешь, и пользоваться уважением окружающих.

Что касается твоего стремления понять сущность коммунистического общества, то ты можешь вполне удовлетворить свое интеллектуальное любопытство, занимаясь изучением этого общества в свободное от профессиональной работы время, в качестве хобби. Поскольку ты будешь это делать лишь для самого себя, а не для публикации (об этом и думать нечего), ты будешь совершенно свободен от всяких идеологических ограничений.

Вот так я думал тогда. И так поступал в дальнейшем, вплоть до начала 70-х годов, в корне перевернувших ход моей жизни. Профессиональная работа в области логики и методологии науки, исследовательская и преподавательская работа захватили меня целиком. Я дни и ночи просиживал над сложнейшими логико-математическими проблемами. Работал я в логике весьма успешно. У меня было много студентов и аспирантов, которые требовали внимания. Должен сказать, что в эти годы – хрущевские и первые пять лет брежневского правления – в стране начался необычайный творческий подъем, который коснулся и моей среды.

Я выработал для себя систему правил поведения, « правил жития », как я их называл. Впоследствии описание их составило значительную часть содержания моих книг. Я эти правила приписывал моим литературным персонажам, в частности – Ивану Лаптеву, главному герою книги « Иди на Голгофу », которая была опубликована на Западе в 1985 году.

- А что это были за правила?

/продолжение - в журнале "Евразимут"  № 2 за 2025 год: https://evrazimut-mag.ru/zinoviev/

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив