Пока смерть не разлучит...
chipka_ne — 23.11.2020В прошлое воскресенье ездила на кладбище, на 30 дней со дня смерти очень хорошего человека. Умер он в самый разгар карантина, на похоронах были только родные и на шиву ездить нельзя. Поехали на шлошим. Ветрище был сильный, а участок на кладбище Аяркон новый, в чистом поле, с трудом удалось свечи зажечь. Он несколько лет назад перенёс онкологию по полной программе — с операцией, облучением, химией, но встал в свои восемьдесят плюс на ноги, а главное — сохранил великолепное чувство юмора и совершенно ясную голову. Три года не дожил до 90. Одно утешение — умер дома, на руках у родных, а не на больничной койке в окружении людей в скафандрах. Речей на могиле не толкали — поговорили душевно, повспоминали, вздохнули и разошлись — а что поделаешь?
Вдовы его на кладбище не было. Она моложе его и покрепче физически — но уже несколько лет пребывает в блаженном беспамятстве. Пока ещё живёт при детях, с ней справляется сиделка — у детей просторный дом, а бабушка улыбчива, послушна и безобидна. Про будущее никто старается не загадывать. Любили они с мужем друг друга очень — и как же он старался держаться, как боялся оставить её — большого ребёнка — одну. Не получилось. Одно утешает — она вряд ли поймёт, что он умер.
Как горько всё это и как обыденно.
Сколько я таких пар видела в пору работы со стариками. Ходила к нам в клуб моложавая, бодрая, почти свободно говорящая на иврите женщина — место в клубе было положено не ей, а мужу, а она неукоснительно приходила с ним вместе в качестве волонтёрки. Муж был так красив, опрятен, ясноглаз, улыбчив и разговорчив, что проблемы его становились заметны только тогда, когда одна и та же фраза повторялась в пятый раз, и в десятый раз проверялось наличие носового платка в кармане и очков в очешнике. И это было только начало...
А ведь был талантливым архитектором, трудно было поверить, что приехав в Израиль уже в шестьдесят, успел поработать по специальности в нескольких проектах. Вот и верь после этого тому, что интеллектуальная работа спасает от деменции...
А чудесный добродушный толстяк-часовщик, грузинский еврей — его статная красавица-жена в свои семьдесят пять руководила семейным бизнесом, железной рукой управляла семейным кланом с многочисленными зятьями-невестками, а сам глава клана и создатель бизнеса в это время только радостно хлопал в ладоши на музыкальных занятиях и, посапывая от усердия, складывал паззлы, годные для пятилеток. Правда, что удивительно — я как-то об этом писала — один-два раза в неделю сыновья брали его в мастерскую и давали в руки инструмент и часы в починку. И человек, забывший почти все слова на трёх известных ему языках — грузинском, русском и иврите — вспоминал работу, не задумываясь, руками. Пальцы у него были толстенькие, как сардельки, но орудовали крошечными щипчиками-отвёрточками безошибочно. Разве что задрёмывал он иногда, но потом вскидывался и снова принимался за работу.
И ещё одну милую пару я вспомнила в воскресенье на кладбище — они были не из моей группы, но по маршруту записаны в мою утреннюю подвозку. Алжирские евреи, франкофоны. В группу ездила только жена — уже в глубоком Альцхаймере. У них была чудесная сиделка Тамара, из Молдавии — ещё одна отдельная история. Сельская учительница из глубинки. Две специальности — география и французский язык, поэтому попросилась во франкоговорящую семью. Тоненькая красавица, выглядела форменной парижанкой — я ахнула, когда узнала, что она копит деньги на свадьбу старшей дочери и на трактор для мужа, а всего детей у неё четверо. (Может, мне просто так везёт, но ни разу мне здесь среди молдавских гастарбайтеров не встречался несимпатичный, некрасивый или ленивый человек — ну вот как понять, что такой славный и трудолюбивый народ вынужден зарабатывать на жизнь вдали от семьи?).
У них была квартира на входном этаже с двориком. Алжирская бабушка, её звали Сара, всегда к подвозке была готова точно в срок — наряжена, подкрашена, туфельки в тон шляпке, в руках изящная сумочка для рукоделия — она была вышивальщицей. Улыбалась осмысленно и приветливо, а речь уже почти пропала. Но вышивала на пяльцах по канве безупречно — и шёлком, и бисером, и пайетками. Перед тем, как она спускалась к подвозке, к ней подходил с кухни муж, подпоясанный передником (пока Тамара не освоила все правила кашрута, готовил дома он сам), придирчиво осматривал, поправлял ровненько шляпку и шарфик и нежно целовал в лоб:
— Quelle jolie! Au revoir chérie! Être une bonne fille!
Вышивала она почти всегда одно и то же — сирень. Я как-то сказала мужу Сары, что это одно из немногих растений, по которым я скучаю — в Израиле сирень плохо растёт и редко встречается.
И однажды он с заговорщическим видом позвал меня перед подвозкой во дворик и сияя показал на распустившийся кустик сирени. Это был незнакомый мне сорт, в Европе я таких не видела, но запах тот же, узнаваемый, хоть и не такой оглушительный.
— Вот! — сказал он, — все сорта перепробовал, но я знал, что своего добьюсь! Если уж у меня в Алжире сирень росла, то и здесь будет расти! Сара сегодня сказала совсем чётко: «Lilas...» — веришь? Я ей когда-то с букетом сирени предложение сделал — она помнит!
Не помню, сколько лет спустя, уже не работая в клубе, я случайно столкнулась с Тамарой в поликлинике. Она почти не изменилась — разве что бойко научилась говорить на иврите. По-прежнему работает, по-прежнему с той же бабушкой, дети Сары только ей и доверяют и каждый год хлопочут о продлении рабочей визы. Семью навещает раз в год, теперь на свадьбу сыну копит, а что делать? Вышивать бабушка больше не может — Паркинсон добавился ко всем болячкам. Увеличили зарплату — тяжелее стало работать, да и одна она осталась — дедушка Жожо умер давно. Рак.
— А сирень разрослась, цветёт, как при нём, я слежу, конечно — обещала.
Картинка чисто для иллюстрации: на этот кустик сирени (или нет?), очень похожий на тот, что рос у дедушки Жожо, я нынешним летом случайно наткнулась в Иерусалиме.
|
</> |