Ответы к экзаменационным вопросам - часть 2

shvil — 31.12.2022 НАЧАЛО ТЕКСТА - ЧАСТЬ 1

Кстати о женщинах...

Есть много воспоминаний, которые я возьму с собой после работы на варшавских вокзалах. Но одна картина, виденная в бесконечном повторе слишком большого количества раз, выбита в памяти так, что даже если очень захочешь - забыть не получится.

Семья, сходящая по ступенькам поезда на перрон. Заторможенные от дорожной усталости дети. Где встал, там и упал. На сумки и чемоданы, на скамейку, на землю, неважно... Плачущие младенцы на руках. Стоящие рядом, но хоть чуть-чуть, но поодаль, подростки. Бабушки. Держатся за сердце, бесшумно, как рыбы на песке, глотают морозный вокзальный воздух.

Солнечный мартовский день теряет все цвета.
В кювете с проявителем генетической памяти белый обрывок фотобумаги покрывается чёрными штрихами картинок второй мировой войны.

А посередине всего этого стоит Женщина.
Уставшая больше всех, испуганная, как и все, со сдвоенной - за то, что случится там и за то, что ждёт здесь - тревогой в глазах. Плита замотанности и страха давит на плечи, и взрослая женщина превращается в маленькую растерянную девочку. На мгновение. А потом... Потом маленькая девочка запихивается в самый дальний чулан души, и на её месте возникает Мама. Прямая спина, спокойный голос, выражение я-могу-всё в глазах. Генератор уверенности в том, что всё будет хорошо - мощности хватит и на всю свою семью, и на пол-Варшавы впридачу.

Господи, шепчу про себя я. Дай, пожалуйста, сил. И этой железной леди, и, особенно, той маленькой испуганной и уставшей девочке, которая где-то глубоко в ней сидит.

Собственно, тогда я и понял, что Украина победит.
Это было никак не связано с количеством воинских частей, танков и ракет. До первого жеста доброй воли и задолго до первого Хаймерса. Более того, это было даже до того, как я познакомился с фамилией Арестович. Прямая, а, вернее, выпрямляющаяся, спина усталой украинской женщины была более убедительна, чем сотня аналитиков с геополитическим мозгоблудием.

Там же и тогда же был получен ответ на очередной экзаменационный вопрос: как можно выдержать, когда надежды нет, силы закончились неделю назад, позади темно, а впереди - серо. Когда все знакомые способы подзарядки внутренних батареек остались где-то очень далеко: в другом мире, времени и жизни. Ответ, как всегда оказался простым и банальным: единственный способ держаться самому, это держать других.

Когда - после победы Украины - будут ставить памятники героям этой войны, появятся памятники солдатам, пожарным, спасателям, врачам. Тем кто под обстрелами заделывал за ночь воронки от взрывов и восстанавливал разбомбленную электростанцию. Будут памятники погибшим. Солдатам на поле боя и семьям в подвалах домов. Тем, кто пережил оккупацию, и тем, кто её не пережил. Это правильно. Эта память, которая должна остаться очень и очень надолго.

Но есть ещё один памятник, который тоже обязательно надо поставить. Памятник справившейся со всем украинской женщине.
И я даже знаю где он должен стоять. На перроне варшавского вокзала.




Это, кстати, напомнило другой эпизод , когда женская украинско-польская коалиция нанесла безоговорочное поражение израильским спец-службам, причём даже не подозревая, что она это делает. Один из участников нашей группы имел весьма специфичную внешность и ещё более выдающуюся биографию. Мужик лет пятидесяти, два метра роста, увенченные блестящей лысиной а-ля Юл Бриннер из "Великолепной семёрки". И добрые-добрые глаза, в которых плескается недоумение куда пропал оптический прицел, столь привычно находившийся между ними и всем остальным миром. Нынче начальник безопасности большой компьютерной фирмы, а в прошлом - охранник длинного списка премьер-и-прочих-министров.

Он был единственным на моей памяти человеком, у кого получилось победить бронебойную службу безопасности аэропорта "Бен-Гурион". Наша группа получила инструкцию приехать в аэропорт задолго до рейса и привезти с собой по дополнительному пустому чемодану. На место встречи приехало несколько координаторов помощи Украине, и пустые чемоданы мгновенно оказались под завязку забитыми одеждой, лекарствами и концентратами сухой еды. Со всем этим счастьем мы двинулись на проверку безопасности.

- Группа? - сурово сказал суровый мальчик из security - А получал ли кто-то из вас какую-либо передачу, которую вы положили в свой багаж?
- А как же! - ничего не скрывая, сказали мы - Вот на половину всех этих чемоданов нам всего и напередавали.
- Кто именно вам всё это передал? - офигевшим то ли от предвкушения от предстоящего потрошения, то ли от нашей наглости спросил мальчик.
- А хрен его знает.. - похлопали честными глазами мы - Первый раз видели передавших нам вещи людей. Да и они сами вряд ли знали от кого что приплыло.

Мальчика переклинило. Он стал похож на домашний термометр, привыкший зажигать красную лампочку при 37.2, который засунули в доменную печь. Наш Юл Бриннер, попробовал вывести мальчика из шокового состояния. Он подошёл к нему, надел себе на шею бэджик, на котором смутно угадывался государственный герб, достал из кармана и раскрыл ещё какую-то ксиву. Поскольку мальчик никак не реагировал на внешные раздражители, то Юл Бриннер ушёл куда-то и вернулся назад со старшим по смене, который выглядел как его брат-близнец. Смеясь над какими-то совместными воспоминаниями и гулко хлопая друг друга по плечам, они наклеили нам на чемоданы заветные наклейки. Никогда ещё я не проходил проверку безопасности в израильском аэропорту настолько быстро. Аккуратно обходя застывшего мальчика, мы двинулись на посадку, а тот так и остался стоять там женой Лота.
Может, и сейчас ещё стоит...





Так вот...
Мальчик из security очень скоро оказался отомщён, и отомщён сполна.

...палатка по раздаче еды на Варшавском вокзале, была разделена надвое. В одной половине готовили и раздавали горячую еду, во второй - овощифрукты, сладости, напитки и всякую санитарию. Две жанщины определяли порядок в каждой из половин, негласно и незримо разделяя между собой зоны ответственности. В горячей еде командовала украинская женщина лет тридцати, фотографией которой можно было иллюстрировать гоголевскую цитату: "Все бабы - ведьмы, а те, что постарше - уж точно ведьмы". Если кто-то, конечно решится её сделать, эту фотографию... Я бы, например, не рискнул. В овощах и сладостях командовала польская пани неопределённого возраста между пятидесятью и семидесятью, в каждом движении тонких рук и высоко поднятой головы которой читались история и гонор польской шляхты.

Собственно, большую часть времени порядок поддерживать не надо было - он вполне поддерживался сам. Идущие бесконечным потоком люди терпеливо ждали, пока парень на входе запустит очередную партию внутрь палатки, после чего, стараясь нигде не задерживаться и нигде не брать больше необходимого минимума, обходили столы с едой и вещами и выходили с другого конца палатки. Судя по разговорам, большинство из них только успели приехать, и эта палатка оказывалась одним из первых пунктов знакомства с Варшавой после долгой поездки в поезде или автобусе. Меньшая же часть уже успела поселиться где-то в округе и приходила сюда пополнить продуктовый запас. Очень тяжело сохранять независимый вид и чувство собственного достоинства, когда приходишь в палатку с бесплатной едой, но, удивительным образом, абсолютному большинству людей это удавалось.

Другое дело, что по закону больших чисел, на каждое из правил найдётся своё исключение, и иногда эти исключения случались. Если речь шла о женщине, которая начинала лезть без очереди или набирать вещи в промышленном количестве, то обычно её призывали к порядку максимально тихо, и стараясь не раздувать скандала. Всё понятно: нервы, дикая усталость, шок, не знаешь, что будет завтра. Если же речь шла о мужике, то бывало по разному. Вокруг мужиков вообще мгновенно возникала атмосфера брезгливого молчания - почему ты ЗДЕСЬ, а не ТАМ?... А уж если мужик начинал вести себя некорректно...

Как раз в таких случаях и вступала в действие одна из командовавших парадом женщин, и делали они это максимально жёстко и при полной поддержке остальных людей. Другое дело, что это самое "жёстко" у каждой из них проходило по разному. Украинская ведьма принимала традиционную боевую стойку руки-в-боки и так красочно высказывала зарвавшемуся мужику, что именно о нём думает, что я невольно замедлял работу, пытался запомнить отдельные слова и выражения, чтобы потом записать их, но с горечью понимал, что, даже если я запомню дословно и добуквенно, ни на письме, ни в моём исполнении, это не будет звучать настолько прекрасно. По части содержания проклятий с украинским языком мог бы соревноваться, и, наверное, даже превосходить, идиш, но вот по части полу-песенного оформления всех этих красочных пожеланий украинский лидировал впереди всех с огромным отрывом.

Если же локальный бунт происходил на шляхетской территории, то наказание проходило гораздо менее красочно, но, на мой взгляд, более жёстко. Во-первых, полька поднимала бровь. И даже самый невнимательный человек с проблемами зрения тут же понимал, что это даже не предупреждение, это визуальная фиксация то ли сполоха молнии, то ли вспышки взрыва. А через несколько секунд приходил гром. Одним коротким словом или выражением, которое было понятно на уровне костного мозга даже человеку, не знающему ни слова по-польски. Скорее даже это был не гром, а взрывная волна, поскольку провинившегося выметало из палатки с характерным хлопком полотняной двери. После чего повисала звенящая тишина, шляхетская бровь опускалась с медленной грацией подъёмного моста через осадный ров, и полька возвращалась к текущей работе. Все вздрагивали, отмирали и продолжали броуновское движение, как будто ничего и не было.

Я заметил, что, пришедший с нами работать в палатку экс-работник невидимого израильского фронта всеми правдами и неправдами пробует находиться вне радиуса действий обеих женщин. Он был готов работать на задах палатки, куда водопадом шли грузовики и частные машины с продуктами и вещами, но не появляться внутри неё. Когда, озверев от работу на раздаче еды на "польской половине", я предложил ему поменяться, он в ужасе замотал головой. И вообще как-то съёжился, и на месте двухметрового лысого громилы начал явно проступать маленький мальчик с фантомными чикеряшками.

- Но почему? - удивлённо спросил я - Ведь на разгрузке ящиков работа тяжелее?
- Я её боюсь.. - Юл Бриннер осторожно кивнул головой в сторону польки - Она напоминает мне мою классную руководительницу.
- Понимаю - сказал я и показал на "украинскую половину" - но тогда можно пойти поработать там.
- Её я тоже боюсь - ещё тише сказал громила.
- А её-то из-за чего?? - с интересом спросил я.
- Не знаю - пробормотал Бриннер - но боюсь. Давай я уж лучше с ящиками...

Я с уважением покачал головой. Молодец, мужик. Правильно боишься. То ли в глубоких подвалах израильской контрразведки изучение "Вия" входит в программу обучения курсантов, то ли за долгие годы работы с опасностью, у хранителей чужих тел действительно вырабатывается чуйка на то, с кем связываться не надо. Вот не надо, и всё...



-----

Когда двенадцать лет назад родилась моя первая дочка, я понял, что, когда у тебя появляются дети, это не добавляет тебе ни грамма в понимании кто ты и что ты тут делаешь. Слухи о внезапно возникающем осознании всего и вся оказались сильно преувеличены. И пронзительным твой взгляд становится не от жизненной, грубо говоря, мудрости, а от недосыпа. Но одна вещь действительно добавляется. Третий глаз ребёнка. На каждую событие, человека, место, фильм, книгу ты начинаешь - в добавок к собственному взгляду - смотреть и чувствовать глазами детей. Почти всегда это было счастьем, позволяющим снова увидеть банальные, привычные и уже затёртые от частого использования взглядом вещи по-новому - как в первый раз. И снова пережить всё сначала, только теперь уже осознанно, через взрослый опыт.

Здесь же, в Варшаве, это благословение стало проклятием.

Работаешь в палатке на раздаче еды, и видишь своего ребёнка, затёртого в очереди между замученной мамой и бабушкой.



Выходишь из палатки и смотришь, что успела нарисовать дочка на асфальте в ожидании пока взрослые поймут где сегодня будем ночевать.




Разбираешь вещи на складе и чувствуешь разочарование играющего на полу ребёнка - вокруг море игрушек, но они не радуют.






Помогаешь на вокзале и чувствуешь, как твою руку ловит замёрзжшая ладошка, которая ждёт, что ты-то, взрослый, уж точно знаешь куда мы сейчас, выбравшись из поезда, пойдём. А ты не знаешь. Вообще не знаешь. Но легонько сжимаешь эту ладошку и уверенно прибавляешь шаг. Потому что, если к разрушенному войной и бегством детскому миру добавить разрушенную веру в бесконечную силу родителей, значит война победила, вне зависимости от её исхода на поле боя.




Отдельно - подростки.
Впрочем, они всегда отдельно. Выдернутые из своего круга. Лишённые возможности хлопнуть дверью и всех послать. Они всё видят и знают, что сейчас они должны включить свою взрослую половину и помогать, помогать, помогать. Ну, или хотя бы не мешать. Священное право на скандал кладётся на самую высокую полку. Они уже вообще всё понимают. И про войну, и про ушедшего на неё папу, и про степень возможностей мамы. Они молчат и помогают. Вот только дверь, которой нельзя хлопнуть снаружи, очень сильно хлопает внутри.

Мы развлекали детей в центре беженцев, который находился неподалёку от какого-то крупного железнодорожного узла. Радовались, что, так или иначе, удалось втянуть всех разновозрастных подопечных в ритм игры. За окном, на стрелке рельс, подпрыгнули вагоны товарняка - что то гулко грохнуло и заскрежетало. И всё. Игра остановилась. Дети растеряно застыли посреди комнаты. Кто-то поежал к маме или бабушке. Одна девочка занырнула под стол и свернулась там в дрожащий клубок. Никакой защиты этот стол дать не мог, но мог дать чувство "а я в домике". Очень дефицитное по нынешним временам чувство..

Прошло несколько секунд, мы с удвоенной силой принялось что-то организовывать, но драйв игры рассыпался и пропал безвозвратно. Какой-то сидевший неподалёку взрослый начал громко и с нарочитой бодростью убеждать то ли нас, то ли себя самого, что весь этот шок - дело временное, детский организм сильный, детская память - недолгая, и травма от бомбёжек с обстрелами пройдёт у них быстро, легко и безвозвратно. Мой напарник вопросительно посмотрел на меня, и я перевёл.

И тут спокойный и подчёркнуто флегматичный напарник слетел с катушек. Нисколько не заботясь о том, каков процент из английского, пересыпанного ивритскими, а вернее даже, иврито-армейским сленгом, собеседник способен понять, напарник буквально заорал, что его как засыпало в 82-м году под сирийским обстрелом, так он до сих пор завалами, и выкопаться не получается. И что не проходит никогда и ничего: ни у взрослых, ни у детей. И что детей обязательно нужно будет потом вести к психологу, но это всё равно не поможет. И что все эти слова про "легко и безвозвратно", когда их слышишь от других, бьют не менее больно, чем сами воспоминания.

Я перевёл. Наш собеседник помолчал и отошёл, не сказав ни слова.

А я стоял у думал.
Думал о том, что, когда в Гааге - или в Киеве - будут зачитывать длинный список пунктов обвинительного заключения, то в этом списке обязательно должен быть пункт про спрятавшегося под столом ребёнока. Да, конечно, в перечне обвинений будут гораздо более страшные и серьёзные вещи, и пусть он начнётся с них. Но эта съежившаяся от ужаса девочка должен идти отдельным пунктом, который ни в коем случае не должен быть забыт..




...и ещё...

Рядом с тем памятником женщине надо поставить ещё один. Где-то тут же, на перроне вокзала. Можно на одной из скамеек, а можно просто на полу, прямо на проходе, чтобы бегущая с поезда или на поезд толпа натыкалась на него и обтекала с двух сторон. Как это было в жизни..





Памятник плюшевой игрушке, которая обнимает ребёнка. То есть, конечно, в реальности всё было наоборот. На перроне и в гулких вокзальных залах сидели и лежали дети, обнимающие мишек, собачек и прочий стандартный плюшевый зоопарк. На скамейках, на чемоданах и сумках или просто так на полу. Взрослые бегали вокруг и пытались понять - куда дальше, как дальше, когда дальше - а дети сидели и ждали их с ответами. Я ни разу не видел плачущего ребёнка. Или нетерпеливо ждущего ребёнка. Просто сидели молчаливые дети с многодневной усталостью в глазах. И почти у каждого - неважно маленькая ли это трёхлетка или пятнадцатилетняя дылда, вымахавшая уже на две головы выше мамы - мягкая игрушка.

Вот такой памятник и надо поставить на вокзале. Старый, потрёпанный мишка. Появившийся так давно, что никто и не помнит, кто и когда его подарил. Застиранный и переживший несколько сложных операций с помощью ваты и полу-забытых знаний по кройке и шитью. Пускай он сидит на перроне и обнимет своими лапами ребёнка. Да, именно так, наоборот. Потому что "может, в жизни было по другому, только эта сказка вам не врёт". В настоящей реальности так и было: это не дети держали игрушки - это игрушки были последней линией обороны, которая держала и защищала детей..






Вернувшись домой, я попробовал рассказать об увиденном своим дочкам. На тот момент им было восемь и одиннадцать лет. Ничего не получалось. Мои слова скользили по касательной детского восприятия, не проникая ни в голову, ни в сердце. А мне казалось важным, чтобы хоть что-то осталось - и там, и там..

- Хорошо - сказал я - Давайте так. Через десять минут мы обязаны уйти из дома. Неважно почему. Злобные инопланетяне или восстание роботов. Не знаю, вернёмся ли мы когда-то в этот дом. У вас есть пять минут на то, чтобы выбрать одну игрушку, которую каждая может взять с собой. Время пошло!..
Я включил секундомер в телефоне. Дети растеряно посмотрели на свои кровати, на базе каждой из них можно было открывать магазин мягких игрушек. Как минимум, с половиной из этих плюшевых зверей были связаны отдельные истории и воспоминания. Вот эта помогла, когда резались зубы. Вот ту подарила лучшая подруга, перед тем, как уехала в Штаты..
- А можно не одну игрушку, а две? - дрогнувшим голосом попросила младшая.
- Можно - ответил я и улыбнулся про себя иезуитской улыбкой. Это послабление не облегчало выбор, а усложняло его. Если самая любимая игрушка всегда одна, то вот кандидаток на второе место оказывается очень много...

Дети растеряно переводили взгляд с одной плюшевой зверушки на другую. Я посмотрел на часы и показал на пальцах, что осталось две минуты. Младшая заплакала, старшая впала в ступор. Возможно, впервые в своей жизни они почувствовали незримое присутствие Беды. Бесконечно далёкой от благополучной ежедневной рутины, и, при этом, такой близкой и реальной. Наверное, что-то дошло... Когда-нибудь это осознание может их спасти.



-----

Был ещё один вопрос. Висел в воздухе и никуда не хотел деваться.
Как теперь, собственно, заниматься обыденными вещами, в просторечие именуемыми жизнью? Как заниматься ежедневной рутиной, огорчаться из-за всякой ерунды, получать удовольствие от мелких радостей? Как всё это делать, видя, что происходит на расстоянии вытянутой руки, в центрах беженцев, складах и на вокзалах? Слушая новости, да что там новости - слыша из первых уст, что рассказывают перешедшие границу люди. Понимая, что самых страшных историй мы не услышим - их просто некому уже будет рассказать.

Вопрос делился на две части: одна - на уровне города или страны, вторая - на личном и персональном уровне.

С городом всё было достаточно просто.
Да, в Варшаве одновременно и параллельно существовало два мира и два города. В одном - рабочая суета, рестораны с гостиницами на любой вкус и премьеры спектаклей.. В другом - очередь за бесплатной едой, раскладушка в “Экспо”, попытка найти местный аналог привычного лекарства для бабушки и тёплую одежду для детей. Да, эти два города находились иногда на расстоянии пяти минут ходьбы друг от друга, и контрастный душ перепадов между ними кидал то в жар, то в холод.








В пятницу вечером внезапно объявился Местный Израильтянин. То есть, на самом деле, ничего неожиданного в этом не было. В любом, абсолютно любом, городе мира, маленьком или большом, всегда найдётся Местный Израильтянин, исправно исполняющий одно из трёх своих предназначений. Во-первых, он всегда рад сообщить тебе на сколько цена той или иной вещи здесь меньше, чем в Израиле. Это очень простое развлечение, поскольку, куда ни ткни - попадёшь в болевую точку. Во-вторых, он исправно отвечает на звонок израильского радио, когда в его городе случаются политические или природные катаклизмы, чтобы с содроганием в голосе сказать, что землетрясениеизвержение вулканавоенный переворот, происходящий вот буквально у него под окнами - это ужас-ужас, но вот спасать и срочно эвакуировать его назад в Израиль не надо, не надо.. И, в-третьих, на вопрос куда тут можно пойти посидеть, дать наводку на самое пафосное место. Шоб знали! Так что когда кем-то из нашей группы был задан в воздух вопрос "а где бы встретить шаббат?..", из этого же самого воздуха соткался Местный Израильтянин и послал нас в какой-то распальцованный ресторан со старыми интерьерами, официантами при галстуках и сложносочинённым меню и многоэтажными десертами. В ресторан мы приехали прямо из продуктовой палатки: в грязных майках и с амбре базарного грузчика. Распорядитель несколько заколодобился от когнитивного диссонанса между внешним видом посетителей и сделанным ими заказом. Но выстоял. Годы тренировок...

Я зашёл в местный сортир и завис. Напротив сверкающего толчка стояло потрясающей красоты полукресло а-ля мастер Гамбс и состовляло этому самому толчку достойную конкуренцию. Философские дилеммы сразу резко отошли на второй план, и всё заслонил только один вопрос - "Чёрт побери, Холмс! Но зачем?!". Услужливое воображение тут же нарисовала идиллическую картину двух сидящих и ведущих между собой неторопливую беседу друзей, и я в ужасе прикрутил фитилёк фантазии.



Но...
Именно тут, в столь подходящем для размышлений месте, пришёл ответ: как два параллельных города - город Беды и город Обычной Жизни - могут одновременно существовать здесь и сейчас.

Польша вообще, и Варшава в частности, приняв на себя столь внезапную и столь огромную волну беженцев, повели себя более, чем достойно. На всех уровнях: государственном, частных фирм и ешё более частных семей и людей. Импровизированно и с потрясающей способностью к самоорганизации. И ещё более потрясающей человечностью. Сначала делая, а потом считая расходы. Без "но" после каждого "да". И без подлых напоминаний о прошлых исторических счётах. Полных, кстати говоря, крови, взаимной несправедливости и упущенных возможностей. Просто у соседа беда. Надо помочь. Всё остальное - побоку.

Я вспомнил бесконечный поток продуктов и вещей, привозимых и приносимых в продуктовую палатку из ресторанов, офисов и кухонь отдельных людей. Вспомнил объявления по матюгальнику в гулкой громадине центра беженцев в "Экспо". "Варшавская семья приглашает к себе на неделю семью беженцев со таким-то количеством детей. Можно с котом или собакой". Я вспомнил курсантов-пожарных и польских волонтёров на вокзале. Вспомнил принимающих бесплатно врачей. Оказалось, что прошло всего несколько дней с момента приземления в Варшаве, а список вещей, за которые хотелось снять шляпу перед поляками, был очень и очень длинным..

Так вот..
Если город, страна, люди ежедневно помогают действием, то после этого можно спокойно сидеть хоть на унитазе с видом на кресло, хоть на кресле с видом на унитаз. Не надо приспущенных флагов и скорбно-сочувствующего вида. Пускай город поддерживает всех тех, кому тяжело, а в паузах закусывает многоступенченными пирожными на театральных премьерах. Эти параллельные миры не противоречат, а помогают друг другу.











После ресторана я откололся от всех и пошёл в гостиницу пешком. И, повернув на какую-то улицу, с удивлением наткнулся на странное для такого позднего времени столпотворение народа. При ближайшем рассмотрении, эта толпа оказалась очередью в маленькое заведение на котором было написано "Украинская домашняя вишнёвка. Часть доходов - беженцам, часть - ВСУ". Отстояв очередь, взял литровую бутылку с собой и бокал - вот на прям щас.

Варшаве и Польше - спасибо! - подняв бокал перед темнотой за стеклом, подумал про себя я - Украине - лехаим! То есть - за жизнь..
И пошёл отстаивать очередь за вторым бокалом.



-----

...а вот на личном уровне ответить на этот же вопрос было гораздо тяжелее...

Происходящую вокруг беду и мелкие радости текущей параллельно и одновременно жизни раскидать внутри одной и той же головы не получалось.

Я посмотрел на часы. Надо было заканчивать мою раннее свидание с варшавским парком и торопиться в гостиницу на перекличку и распределение нарядов. Я ещё раз огляделся по сторонам и постарался зарядиться весной на ближайшие десять лет. В прозрачном свете утреннего солнца любой натюрморт, даже художественные остатки вчерашней пьянки, казались чем-то нежным и лёгким.





И тут в кармане зазвонил телефон линии помощи. Эта часть работы не заканчивалась никогда.

- Доброе утро - в трубке раздался голос женщины, чёткий и громкий, с той нарочитой уверенностью, которая достигается самовнушением перед началом разговора и призвана спрятать растерянность и дрожь - Я нахожусь в Медыке, только что перешла границу, и...
Тут голос запнулся. Логичным продолжением било бы "..и я не знаю, что дальше делать.." или "..и мне нужна ваша помощь...", но произнести эти простые и логичные слова бывает очень и очень тяжело.
- ...и я увидела объявление с вашим номером вашего телефона - после паузы наконец сказала женщина.
- Доброе утро - ответил я и продолжил стандартную фразу приветствия - Меня зовут Евгений, и я мог бы...
- Евгений...Женя.. - эхом отозвалось в трубке - Вот он тоже... Женя....
Женщина заплакала. Я запнулся. Спросить что случилось с моим тёзкой и в каком времени - настоящем или прошедшем - о нём сейчас надо говорить было страшно и, скорее всего, бесполезно. И я переключился на темы, где хоть как-то мог помочь. Подвозка до Варшавы - бабушка с трудом передвигается, значит микроавтобус и инвалидная коляска. Двенадцатилетняя дочка - значит надо отправить в место, где есть надежда на компанию сверстников. Имеется кот - значит в эту гостиницу нельзя, переигрываем на ту.
- ...приедет синяя машина, водителя зовут Яцек, у него будет ваш номер телефона - продолжал я - Вы записали? Что-то непонятно? Хотите чтобы я повторил?
На том конце разговора повисла дышащая пауза. Я замолчал тоже. Давайте делать паузы в словах.
- Господи - раздалось наконец в трубке - А ведь тут весна.. Это же почки.. Почки! Вы это тоже видите?
- Да, я тоже их вижу - поперхнувшись, сказал я. Изгиб разговора был слишком резким - Так мне повторить?
- Не надо - голос женщины стал увереннее, но на этот раз без пионерской декламации - Спасибо. Я буду ждать машину.

Я отключился и мысленно поблагодарил женщину. Она не только ответила мне на последний вопрос экзамена - она дала мне разрешение ответить на него самому себе.

Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метёт метель
И что идёт война

Это написал Маршак в 1941-м.
И, похоже, это то, с чем и в чём нам надо привыкнуть жить. Но, если уж пройдя пограничный КПП с больной свекровью, ребёнком и котом, человек способен заме

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив