"Окололитературный трутень". Как травили Иосифа Бродского в 1963 году

philologist — 22.01.2017 Текст приводится по изданию: Ефим Эткинд. Процесс Иосифа Бродского. - Лондон: Overseas Publications Interchange Ltd, 1988.

В один прекрасный день ленинградцы, никогда не слыхавшие ни о каком Бродском, прочитали в своей газете ’’Вечерний Ленинград” (29 ноября 1963 года) статью, которую мы теперь, ровно четверть века спустя, предлагаем вниманию читателей. Вот она:



’’ОКОЛОЛИТЕРАТУРНЫЙ ТРУТЕНЬ"

Несколько лет назад в окололитературных кругах Ленинграда появился молодой человек, именовавший себя стихотворцем. На нем были вельветовые штаны, в руках — неизменный портфель, набитый бумагами. Зимой он ходил без головного убора, и снежок беспрепятственно припудривал его рыжеватые волосы. Приятели звали его запросто Осей. В иных местах его величали полным именем — Иосиф Бродский. Бродский посещал литературное объединение начинающих литераторов, занимающихся во Дворце культуры им. Первой Пятилетки. Но стихотворец в вельветовых штанах решил, что занятия в литературном объединении не для его широкой натуры. Он даже стал внушать пишущей молодежи, что учеба в таком объединении сковывает-де творчество, а посему он, Иосиф Бродский, будет карабкаться на Парнас единолично. С чем же хотел прийти этот самоуверенный юнец в литературу? На его счету был десяток-другой стихотворений, переписанных в тоненькую школьную тетрадку, и все эти стихотворения свидетельствовали о том, что мировоззрение их автора явно ущербно, ’’Кладбище”, ’’Умру, умру...” — по одним лишь этим названиям можно судить о своеобразном уклоне в творчестве Бродского. Он подражал поэтам, проповедовавшим пессимизм и неверие в человека, его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины. Жалко выглядели убогие подражательские попытки Бродского. Впрочем, что-либо самостоятельное он сотворить не мог, силенок не хватало. Не хватало знаний, культуры. Да и какие могут быть знания у недоучки, у человека, не окончившего даже среднюю школу?

Вот как высокопарно возвещает Бродский о сотворенной им поэме-мистерии: ’’Идея поэмы — идея персонификации представлений о мире, и в этом смысле она гимн баналу. Цель достигается путем вкладывания более или менее приблизительных формулировок этих представлений в уста двадцати не так более, как менее условных персонажей. Формулировки облечены в форму романсов”. Кстати, провинциальные приказчики некогда тоже обожали романсы. И исполняли их с особым надрывом, под гитару. А вот так называемые желания Бродского.
”От простудного продувания / Я укрыться хочу в книжный шкаф”.
Вот требования, которые он предъявляет: ”Накормите голодное ухо / Хоть сухариком...”
Вот его откровенно-циничные признания: ”Я жую всеобщую нелепость / И живу единым этим хлебом”.
А вот отрывок из так называемой мистерии: ”Я шел по переулку, / Как ножницы — шаги. / Вышагиваю я / Средь бела дня / По перекрестку, / Как по бумаге / Шагает некто / Наоборот — во мраке”.
И это именуется романсом? Да это же абракадабра!

Уйдя из литературного объединения, став кустарем-одиночкой, Бродский начал прилагать все усилия, чтобы завоевать популярность у молодежи. Он стремится к публичным выступлениям, и от случая к случаю ему удается проникнуть на трибуну. Несколько раз Бродский читал свои стихи в общежитии Ленинградского Университета, в библиотеке им. Маяковского, во Дворце культуры им. Ленсовета. Настоящие любители поэзии отвергли его романсы и стансы. Но нашлась кучка эстетствующих юнцов и девиц, которым всегда подавай что-нибудь ’’остренькое”, ’’пикантное”. Они подняли восторженный визг по поводу стихов Бродского. Эти юнцы и девицы составляют так называемую окололитературную среду. Они вертятся вокруг модных поэтов, устраивают ажиотаж на их выступлениях, гоняются за автографами. Они и сами пописывают стишки. Иной юнец, только что окончивший среднюю школу, поднатужившись, сотворит от силы несколько стихов и уже мнит себя законченным поэтом. На этом основании он ничем, кроме писания плохих стихов, не занимается. И работать этот мнимый поэт нигде не работает, и в литературе в общем-то ничего не смыслит. Зато он ведет ’’творческую” жизнь.

Эту жизнь он понимает так. Сон допоздна. Потом прогулка по Невскому. В Доме книги он кокетничает с продавщицей отдела поэзии Люсей Левиной, главным образом, в надежде, что она снабдит его какой-нибудь модной поэтической новинкой. Далее — посещение редакции, той, в которой сидят не очень строгие в смысле требовательности люди, материально поддерживающие окололитературных личностей своими заказами. Вечером — ресторан или кафе. Столик. Бокал коктейля. Тут же приятель, которого называют не иначе как Джеф или Джек, и девица, обязательно в очках, обязательно с копной взъерошенных волос. Вот так, глядишь, и день прошел. Бессмысленное, никому не нужное житье!

Кто же составлял и составляет окружение Бродского, кто поддерживает его своими восторженными ”аха- ми” и ’’охами”? Мариамма Волнянская, 1944 года рождения, ради богемной жизни оставившая в одиночестве свою мать-пенсионерку, которая глубоко переживает это; приятельница Волнянской — Нежданова, проповедница учения йогов и всяческой мистики; Владимир Швейгольц, физиономию которого можно было не раз обозревать на сатирических плакатах, выпускаемых народными дружинами (этот Швейгольц не гнушается обирать бесстыдно мать, требуя, чтобы она давала ему из своей небольшой зарплаты деньги на карманные расходы); уголовник Анатолий Гейхман; бездельник Ефим Славинский, предпочитающий пару месяцев околачиваться в различных экспедициях, а остальное время вообще нигде не работать, вертеться возле иностранцев. Среди ближайших друзей Бродского — жалкая окололитературная личность Владимир Герасимов и скупщик иностранного барахла Шилинский, более известный под именем Жоры.

Эта группка не только расточает Бродскому похвалы, но и пытается распространять образцы его творчества среди молодежи. Некий Леонид Аронзон перепечатывает их на своей пишущей машинке, а Григорий Ковалев, Валентина Бабушкина и В. Широков, по кличке "Граф”, подсовывают стишки желающим. Как видите, Иосиф Бродский не очень разборчив в своих знакомствах. Ему не важно, каким путем вскарабкаться на Парнас, только бы вскарабкаться. Ведь он причислил себя к сонму "избранных”. Он счел себя не просто поэтом, а "поэтом всех поэтов”. Некогда Игорь Северянин произнес: ”Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен: я повсеградно оэкранен, я повсесердно утвержден!” Но сделал он это в сущности ради бравады. Иосиф Бродский же уверяет всерьез, что и он ’’повсесердно утвержден”.

О том, какого мнения Иосиф Бродский о самом себе, свидетельствует, в частности, такой факт: 14 февраля 1960 года во Дворце культуры им. Горького состоялся вечер молодых поэтов. Читал на этом вечере свои замогильные стихи и Иосиф Бродский. Кто-то, давая настоящую оценку его творчеству, крикнул из зала: ’’Это не поэзия, а чепуха!” Бродский самонадеянно ответил: ’’Что позволено Юпитеру, не позволено быку”. Не правда ли, какая наглость? Лягушка возомнила себя Юпитером и пыжится изо всех сил. К сожалению, никто на этом вечере, в том числе председательствующая — поэтесса Н. Грудинина, не дал зарвавшему наглецу надлежащего отпора. Но мы еще не сказали главного. Литературные упражнения Бродского вовсе не ограничивались словесным жонглированием. Тарабарщина, кладбищенско- похоронная тематика — это только часть ’’невинных” увлечений Бродского. Есть у него стансы и поэмы, в которых авторское ”кредо” отражено более ярко. ”Мы — пыль мироздания”, — авторитетно заявляет он в стихотворении ’’Самоанализ в августе”. В другом, посвященном Нонне С., он пишет: ’’Настройте, Нонна, и меня на этот лад, чтоб жить и лгать, плести о жизни сказки”. И наконец, еще одно заявление: ’’Люблю я родину чужую”.
Как видите, этот пигмей, самоуверенно карабкающийся на Парнас, не так уж безобиден. Признавшись, что он любит ’’родину чужую”, Бродский был предельно откровенен. Он в самом деле не любит своей Отчизны и не скрывает этого. Больше того! Им долгое время вынашивались планы измены Родине.

Однажды по приглашению своего дружка О. Шахматова, ныне осужденного за уголовное преступление, Бродский спешно выехал в Самарканд. Вместе с тощей тетрадкой своих стихов он захватил и ’’философский трактат” некоего А. Умлянского. Суть этого трактата состояла в том, что молодежь не должна-де стеснять себя долгом перед родителями, перед обществом, перед государством, поскольку это сковывает свободу личности. ”В мире есть люди черной кости и белой. Так что к одним (к черным) надо относиться отрицательно, а к другим (к белым) положительно”, — поучал этот вконец разложившийся человек, позаимствовавший свои мыслишки из идеологического арсенала матерых фашистов.

Перед нами лежат протоколы допросов Шахматова. На следствии Шахматов показал, что в гостинице ’’Самарканд” он и Бродский встретились с иностранцем. Американец Мелвин Бей пригласил их к себе в номер. Состоялся разговор.
— У меня есть рукопись, которую у нас не издадут, — сказал Бродский американцу. — Не хотите ли ознакомиться?
— С удовольствием сделаю это, — ответил Мелвин и, полистав рукопись, произнес: — Идет. Мы издадим ее у себя. Как прикажете подписать?
— Только не именем автора.
— Хорошо. Мы подпишем ее по-нашему: Джон Смит.
Правда, в последний момент Бродский и Шахматов струсили. ’’Философский трактат” остался в кармане у Бродского.

Там же, в Самарканде, Бродский пытался осуществить свой план измены Родине. Вместе с Шахматовым он ходил на аэродром, чтобы захватить самолет и улететь на нем за границу. Они даже облюбовали один самолет, но, определив, что бензина в баках для полета за границу не хватит, решили выждать более удобного случая. Таково неприглядное лицо этого человека, который, оказывается, не только пописывает стишки, перемежая тарабарщину нытьем, пессимизмом, порнографией, но и вынашивает планы предательства. Но, учитывая, что Бродский еще молод, ему многое прощали. С ним вели большую воспитательную работу. Вместе с тем, его не раз строго предупреждали об ответственности за антиобщественную деятельность. Бродский не сделал нужных выводов. Он продолжает вести паразитический образ жизни. Здоровый 26-летний парень около четырех лет не занимается общественно полезным трудом. Живет он случайными заработками; в крайнем случае подкинет толику денег отец — внештатный фотокорреспондент ленинградских газет, который, хоть и осуждает поведение сына, но продолжает кормить его. Бродскому взяться бы наконец за ум, начать наконец работать, перестать быть трутнем у родителей, у общества. Но нет, никак он не может отделаться от мысли о Парнасе, на который хочет забраться любым, даже самым нечистоплотным путем.

Очевидно, надо перестать няньчиться с окололитературным тунеядцем. Такому как Бродский не место в Ленинграде. Какой вывод напрашивается из всего сказанного? Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. И их нужно строго предупредить об этом. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду!

А. Ионин, Я. Лернер, М. Медведев

Замечательный документ эпохи! Если бы герой этой статьи не получил Нобелевской премии 1987 года, она все равно производила бы сегодня сильное впечатление. Не будем, однако, забывать о том, что этот самый юноша, который хочет "карабкаться на Парнас единолично”, через двадцать четыре года уже не в вельветовых штанах, а во фраке будет получать из рук короля Швеции диплом первого поэта. В Советском Союзе пытались было глухо намекнуть на то, что эта премия — политическая, что Шведская Академия присудила ее Бродскому потому, что он, дескать, диссидент. Во-первых, Иосиф Бродский никакой не диссидент и никогда таковым не был; уехал он не потому, что боролся против советского режима, а потому, что советский режим боролся против него, его оплевывал, унижал, уничтожал.

Ну, а во-вторых, Нобелевская премия по литературе не может быть чисто политической: ведь дается она за произведения, которые всякий человек на земном шаре может прочитать — и самостоятельно удостовериться, имеют ли они литературную ценность или не имеют. После того, как шведский король вручил Иосифу Бродскому диплом лауреата, его стихи и его эссеистическая проза стали появляться во всех странах; издательства соревнуются друг с другом, кто раньше и лучше издаст. В эту игру включился и Советский Союз: через два месяца после решения Шведской Академии несколько стихотворений Бродского опубликовал и крупнейший литературный журнал СССР ’’Новый мир”. Однако в предисловии редакции о стихах Бродского не было сказано того, что писал ’’Вечерний Ленинград”: ’’...его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины”.

Западный читатель может с недоумением спросить: ”А зачем об этом вспоминать? Мало ли что писала двадцать пять лет назад какая-то провинциальная газетка, какой-то желтый листок!” Дело, однако, в том, что в СССР любая газета — официальный орган партии и правительства, и неопровергнутое суждение партийной прессы сохраняет свою весомость: оно выражает мнение партии, которая, как римский папа, отличается непогрешимостью — не может ошибаться. За что же все-таки "Вечерний Ленинград” обрушился на молодого человека, неизвестного широкой публике, ничего еще не напечатавшего и ни в каких скандалах не замешанного? По тексту статьи можно многое понять. Попробуем снабдить его комментарием.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив