Очень страшное письмо Путину

sergs_inf — 18.12.2018 Очень много букв на тему повесившейся из-за травли в школе девочки. В городе Сафоново Смоленской области. Журналистская работа, на мой взгляд, прекрасно проделана, а попутно еще и освещена общегородская проблема - бедность.

Есть важный момент, на который сейчас стараются не обращать внимание - рост социального недовольства. По Смоленской области у меня информации нет, а вот с людьми из Тверской и Псковской области, так вышло, общаюсь. И почти слово в слово - был бы нормальный лидер оппозиции, а не этот смешной "Карнавальный" - уже бы многие высказали всё накипевшее и поддержка у оппозиции была бы большая. А ведь это уже не звоночки, это мощный колокольный звон, который уже, похоже, заглушить Соловьиным помётом не удается.

Есть кто из читателей, из Смоленской области? Что там вообще происходит, это проблема локальная городская проблема, или системная?

***

18 ноября в городе Сафоново Смоленской области покончила жизнь самоубийством 14-летняя школьница Наташа. В школе ее травили — классический случай школьного ада. Именно об этой трагедии вся страна узнала из-за того, что Наташа писала письмо Владимиру Путину. В трагедию вмешались пoп-политика, хайп и обычный агрессивный спор о том, во всем ли у нас виноват президент. Но и политика в этом деле, как выяснил наш корреспондент, есть: бедность, отвратительное управление, страх перед начальством, терпимость к жестокости и вранье. Постоянное вранье

Откуда пришла новость
В подвальном помещении дома 10 по улице Советской располагается местная оппозиционная телекомпания «СНТ». Заезжие журналисты первым делом идут туда – в надежде найти зацепку для собственных расследований дела восьмиклассницы Наташи, повесившейся восемнадцатого ноября в подъезде чужого дома.

С неба то капает, то сыплются хлопья. В соседнем доме – «Пятерочка» и забегаловка «Чикен-Пицца». На дороге – каша из снега и грязи. Журналисты передают: восьмиклассница написала письмо Путину, администрация президента вернула его в область, мать девочки уволили с работы, а сама Наташа повесилась на перилах, завещав похоронить ее в школьной форме. В сыром тумане виднеется рынок, старики и старухи, продающие моченые яблоки и грибы. Прохожие кажутся хмурыми, слепленными из того же тумана.



В сыром офисе по экрану лампового телевизора бежит строчка – «Мы перенесем ваши любимые воспоминания из аналогового прошлого в цифровое будущее». Глава и владелица телекомпании Людмила Шершнева, одетая в черное школьной строгости платье с белым нарисованным бантом на груди, дает интервью стоя, держась за спинку кресла. Сбоку от нее – дверь, открытая в другой отсек, заклеенная фотографией выше человеческого роста, на которой Людмила же – в наряде королевы. Я жду, что Людмила сядет, и мне не придется задирать к ней голову, но за час нашего разговора она так ни разу и не садится.

- Характерная черта нашего города – это три тюрьмы, - говорит она. - Люди освобождаются и остаются в Сафоново. И это сказалось на нас. Статус города был присвоен Сафоново в пятьдесят втором году. Тут были шахты, бурый уголь. Я работаю в этой телекомпании тридцать лет. На моей памяти, крайний тюремный бунт был в начале двухтысячных. Население города – сорок две тысячи. Было шестьдесят. Молодежь уезжает. Перспектив нет. Градообразующее предприятие – завод пластмассы «Авангард». Сейчас его директор под следствием. В нашем городе не строится ничего кроме «Пятерочек». Они одолевают нас. Средняя зарплата в Сафоново – восемь-десять тысяч. На заводе еще можно заработать двадцать. И я думаю, что главнейшая причина трагедии Наташи – это крайняя нищета ее семьи. Хотя и травили ее тоже. Но тут все сошлось – она была не такая как все – полновата, и с рождения у нее не открывалось одно веко. Дети ей этого не простили. Но если бы у мамы были деньги, она бы ее хотя бы красиво одела.

- А я знал ее маму, знал и саму Наташу, - в подвал входит мужчина, представляется Владимиром Учителем, садится за стол и принимается за сушки. – Ее сестра ходила в детский сад вместе с моим сыном, и я снимал эту девочку на утренниках, а потом приносил фотографии им домой. Видел маму, бабушку. Дома было очень бедно. Девочка была солнечным ребенком, всегда такая веселая. Я ей глазик приоткрывал через фотошоп. И когда она пошла в первый класс, я ее снимал. А потом все изменилось… Если бы я знал, что ее травят, моего жизненного опыта хватило бы на то, чтобы с ней поговорить.

- И что бы вы ей сказали? – спрашиваю его.

- Переключиться на учебу. Головой затмить других. А с головой у нее все было в порядке. Классная могла бы ей это подсказать, но, видимо, она не хотела этим заниматься. Говорят, ее обзывали. В том числе учительница географии.

- Каким словом?

- Не могу сказать.

- Очевидцы говорят, что мать в тот день плакала, - говорит Людмила. - Возможно, с ней беседу в поликлинике провели и отругали ее – за письмо.

- А кто это говорит?

- Город это говорит! – отвечает Учитель.

- Город маленький, - шелестящим голосом вторит Людмила. - Отличительная особенность нашего города – крайняя нищета. Вы знаете, что такое – бедность работающего человека? Это – когда люди работают изо всех сил, но получают мизерные деньги.

Она нервно взмахивает рукой и крепкий кофе из ее чашки выплескивается на кресло. Протягивает мне бумажку, на которой записан номер телефона матери Наташи. В дверь заглядывает женщина. Людмила выходит. Пока ее нет Учитель – детский фотограф – рассказывает: телекомпанию выселяют из подвала. В качестве мести за то, что критикует работу ЖКХ и первой рассказала о письме Путину.

Новость о письме Путину, пришедшая в «СНТ», вышла из детской поликлиники, в которой работает мать Наташи. Люди останавливались на улицах, чтобы сообщить друг другу – девочка из Сафоново написала Путину, ее мать на работе отругали. Делились вестью в маршрутках. Потом отреагировали соцсети. И, наконец, раздался звонок сюда - телезритель сообщил: «Девочка, писавшая Путину, повесилась. Не дайте замолчать!». За ним позвонил второй, за вторым – третий. Людмила возвращается с пленочной видеокассетой. Оцифровка прошлого в будущее – основной доход телекомпании с тех пор, как реклама ушла в интернет.

На экране телевизора идущее волнами изображение показывает десяток пикетирующих с плакатами. Среди них – хрустящий сейчас сушками за столом Учитель. Пикет прошел первого декабря. «Нам не нужны «Пятерочки»! Нам нужны школы и детсады!» - заявляют собравшиеся. «На каждого гражданина – по три магазина?!». «Плохо работает ЖКХ!». «Балалаевщина!» (Вячеслав Балалаев возглавляет муниципальное образование «Сафоновский район» с 1996 года - РР). «Будет ли обратная связь с народом?!» «Почему повесилась девочка?!», «Почему выживают СНТ?», «Власть! Ты – не в тренде! Ты утратила связь с населением».

- А что было бы, если бы Путин ответил Наташе? – спрашиваю я.

Учитель и Шершнева пожимаю плечами.

- А он ответил, - подумав, говорит Людмила. – Девочка ждала ответа от доброго царя, и она его получила – рикошетом от мамы.

Дождь и снег не перестали, а пошли сильней. Учитель вызвался проводить меня до школы. Его велосипед огибает пасмурный рынок, не скатывается с наледи, а упорно едет вперед - через редкий парк, мимо бетонной стены. Возле продуктового магазина прилавок – доска с товаром на ножках – накрыта целлофаном, формой похожа на гроб, закрытый от дождя. Кажется, что в нем до сих пор посреди города лежит четырнадцатилетняя Наташа.

В мой мессенджер врывается сообщение от неизвестного контакта.

- Марина, вы меня не знаете. Но я знаю, что вы – в Сафоново, - пишет отправитель. – Вы могли бы со мной поговорить?

- Пишите, - отвечаю я.

Пересекая дорогу, Учитель показывает рукой на красную машину, вставшую на переходе.

- Прямо под ней был люк, в котором несколько месяцев назад двое работников водоканала утонули. Люк уже заасфальтировали. По общему мнению, это произошло из-за непрофессионализма руководства. Но весть об их смерти прошла по городу тихо.

Велосипед сворачивает под голубые ели у бывшего административного здания. Учитель показывая вперед – школа там.

Школьный охранник просит подождать директора на первом этаже на скамейке. Она появляется – в синем костюме тройке с тревожно бегающими глазами.

- Я вас слушаю, - говорит она, впуская меня в свой кабинет, и по ее глазам видно: она догадалась, что я – журналист.

- Я хотела бы поговорить о Наташе… - начинаю я.

- Выходите! Все комментарии – у следствия!

- Девочка – ученица вашей школы. В городе говорят, что в вашей школе ее травили. С вашего ведома. Вы не хотели бы это прокомментировать?

- Я не буду с вами разговаривать! – щеки директора краснеют. В лихорадочных глазах появляется страх. - Комментарии – у следователя!

- В таком случае я вынуждена буду процитировать этот ваш ответ.

Дом Наташи – блочная многоэтажка – стоит прямо за школой, через дорогу. Двор с двух сторон замыкают такие же дома. В центре – игровая площадка, залепленная снегом с дождем. У дороге, уходящей к пустырю, под цветным зонтиком стоит пожилая женщина в меховой шапке.

- Не подскажете, в каком подъезде живет семья девочки…

- Совершившей самоубийство, - договаривает она за меня глубоким педагогическим голосом. – Дитя, ну будь ты умной, - продолжает она. – Там горе сейчас великое. Хоть бы их поменьше тревожили. А вы, чтобы больше не случалось такой беды, наберитесь смелости и передайте администрации президента – «Когда вам дети пишут, вы им сначала помогите, а потом разберитесь». Но первое слово – помогите. А когда пойдете к матери, дитя мое, будьте предельно аккуратны. С НТВ уже две девицы приезжали, они – хитрые. Надеюсь, вы – не такая. Потом Настя – старшая сестра Наташи рыдала – «Сволочи! Они все исказили!». Дитя, помни, твоя судьба зависит от того, что ты напишешь. А Наташа хорошим ребенком была. Пришла как-то ко мне в кардиологию, я там – постоянный клиент. Я говорю – «Ах ты, умница моя! Ты ко мне пришла… Иди-ка ну скорей сюда. Садись-ка, на, выпей сливок». А она говорит – «Нет. Не буду я сливки пить, это – для вас». «Слушай, - говорю я, - у меня две пачки, а живот – один. Ой, Наташа-а-а, на-ка тебе денежек, иди купи килограмм сосисок и отнеси моей собачке, этому обормоту. Только самые дешевые бери. А все, что останется, оставь себе, умница моя». Я всегда ее хвалила. Вдруг скоро она возвращается, кладет на стол сдачу. «Это я сказала тебе!». Она – «Разве можно у старых людей деньги брать? У вас – пенсия маленькая». «Дорогая, милая моя. Это тебе мой подарок». «Нет, я брать не буду». «Ну подойди тогда, посиди рядом со мной». Дитя, Наташа – очень хорошая девочка.

- Почему она себя убила?

- Послушай меня, - она наклоняет ко мне меховой лоб, заглядывает в глаза как преподаватель, очарованный всеми своими учениками без разбора. – Не осуждайте. Она поступила так, как посчитала нужным. Она поступила так потому, что у нее просто выхода не было. Дитя, прошу тебя, чтобы больше так с детьми не происходило, не бойся дать нашим большим руководителям – сытым и обеспеченным – совет: «Когда вам дети пишут, помогите». Наташе очень тяжело было быть. Ей нужно было подрезать веко, а мать получала десять тысяч, одиннадцать – с премией. Старшая Настя поступила учиться на полицейского, и ей нужно было собрать деньги на учебу и на форму – тридцать тысяч.

- Она собирала их среди соседей?

- Вы где живете, дитя мое? Вы откуда?

- Из две тысячи восемнадцатого.

- А у нас – девяностые. У большинства соседей пенсия – восемь двести, восемь четыреста, и за квартплату надо платить. Мы бы ничем помочь не смогли. Наташе поношенную одежду родня отдавала. Будь предельно умна. Передай туда, как я тебя прошу. Когда я узнала, что Наташа повесилась, у меня случился приступ, мне «Скорую» вызывали. Я ее любила. Я была в таком отчаянии и в таком горе, мне так ее было жаль… Травля всегда в школах была. Одна мать со мной советовалась – ее дочку тоже в школе травили. Я сказала – «Срочно девку в другую школу переводи!». Она перевела. Когда травят, надо удирать. А Наташу с малых лет дразнили. Мама принимала меры. Она пожаловалась в полицию на одного ученика, и этого мальчика жестко прижали. Но на каждый роток не набросишь платок. Какая вы хитрая! Хватит вам меня выспрашивать, а то снова начнется приступ. Дитя, у вас и ноги мокрые, и есть вы хотите. Идите. Только не ищите вину в матери, девочку это из земли не поднимет… Смотрите какая погода, - говорит она, уходя, сверкая цветным зонтом. Такой хорошо бы смотрелся летом под солнцем на пляже. - Это Бог нас за наши грехи наказал, - говорит на прощание она.


Учитель — детский фотограф — уверен: он смог бы повлиять на Наташу, если бы знал о том, что ее травят

Я могу прямо сейчас открыть подъездную дверь этого дома, подняться на третий этаж, постучать в дверь и поставить того, кто откроет перед фактом – пришел журналист пришел, вам придется ответит на вопросы. Набираю номер матери Наташи.

- Я не буду с вами разговаривать, - говорит она и бросает трубку.

Мы тут на грани
В этом городе, если ты – чужак и тебе некуда идти, то тебе и не согреться. По дороге от Наташиного дома я не нахожу ни одного кафе, куда могла бы зайти и согреться. Захожу в первую попавшуюся дверь – мастерской по ремонту и пошиву одежды.

В помещении за столами со швейными машинами – три женщины. Одна из женщин – самая старшая, коренастая, с грубым лицом и короткими выкрашенными в желтый волосами. Другой – лет пятьдесят пять, она строчит, иногда поднимая голубые глаза. Третьей – на вид шестьдесят, она худая, и заговорив со мной, заикается.

Они предлагают стул, пододвигают поближе к нему обогреватель и приносят сухие тапочки.

- А мы тут на грани закрытия, - говорит старшая. – Останемся без работы, и все. Главу нашего Балалаева сажать надо. Все прибрал к рукам, везде родственников своих посадил и «Пятерочек» понаоткрывал. А люди у нас в городе – нищие! Мой внук ходил в школу с той девочкой. В конце коридора в бухгалтерии мой сын сидит. Его жена – в родительском комитете. Сын сейчас не в духе – заказов нет. Но вы, если не побоитесь, можете к нему сходить, спросить про девочку.

- Учителя и виноваты, - голубоглазая женщина поднимает глаза от стрекочущей строчки. - Раньше у нас нормальные учителя были – совковые, а теперь – эти придурочные егэшные.

- Нет! – грубо вскрикивает старшая, словно хочет сказать «цыц!». – Ни одна учительница не будет ребенка дразнить! Запомните это. От сейчас в нашем городе тебе наговорят – сорок верст до небес, - обращается ко мне. – Все из-за бедности. У меня сватья в поликлинике с матерью девочки работает. Я что ли не знаю, как было?! Ее перевели из санитарок в уборщицы. И оклад снизили – до минималки, до семи тысяч. Себе-то власть сама оклады назначает. Все никак не нахапаются, а вы живите как хотите! Господи, да мы страна нищих! Мы все нищие тут. Скажи, - обращается она к светловолосой, - сколько у тебя пенсия? Восемь шестьсот! – торжественно отвечает она сама. - А за коммуналку сколько ты платишь?

- Пять восемьсот, - заикаясь, отвечает та.

- А в школе, небось, с вами никто и не разговаривал, - продолжает кричать старшая так, будто я туга на оба уха. – А потому что туда Балалаев приезжал и им всем запретили рот открывать! А девочка Путину написала, потому что думала, он обратит внимание на нее! Да я сама сколько Путину вопросов на его прямую линию посылала, писала ему, когда еще верила в него. А после того, как он нас с пенсионной реформой обманул, не верю ему и больше голосовать за него не буду.

- Девочку просто загнобили, - с трудом говорит светловолосая. – А что до нищеты, так у нас весь город через одного на минималке сидит. Учителя виноваты.

- Тихо! Хорош! – прикрикивает старшая.

- А что «хорош»? – перестает строчить голубоглазая. – С каждым годом все хуже и хуже становится. Заводы – на простоях, по три дня в неделю работают. Что я покупаю? Сахар-песок, муку, моющие, да булку на работу? И если еще в такой обстановке поживем, то поднимемся все и пойдем на Москву. Молодежь поднимется, она – озлоблена. Был бы лидером не Навальный, уже бы пошли.

- Нищие мы, нищие, - стонет старшая.

- И ладно бы мама девочки бала пьяница, - заикается светловолосая и с напряжением вытаскивает изо рта слова. – Но она целыми днями работала, а все равно нищей была.

Осторожно приоткрываю дверь в бухгалтерию. Спиной к двери за компьютером сидит мужчина. Он оборачивается, и лицом оказывается очень похож на свою мать. На одной стене бухгалтерии висит портрет Путина, на другой – Медведева.

- Меня ваша мама предупредила, что вы не в духе, - скромно произношу я, входя. – Но не могли бы вы позвонить своей жене, она ведь – в родительском комитете. И попросить ее пообщаться с журналистом из Москвы. Журналист – это я.

- Сейчас-сейчас! – он с удивительной готовностью хватается за телефон, лежащий на столе. – Слушай… - еще ласковей говорит он в трубку. – Тут журналист приехал, хочет с кем-то из родительского комитета…

- Никто ни с кем разговаривать не будет, - слышно, как чеканит стальной голос в трубке.

- Ясненько… - говорит он. - А, может, кто-то другой из школы?

- Никто ни с кем разговаривать не будет, - предельно ледяным голосом чеканит его трубка.

- Ясненько-ясненько, - он кладет телефон на стол и пожимает плечами, как будто говоря – сделал все, что мог. – Просто врут журналисты. Родительский комитет только что письмо коллективное подготовил – в защиту учителей. У нас в городе все шло самотеком. Глава с девяносто шестого года сидит. А тут девочка написала письмо Путину. Приехали спецслужбы, журналисты. Вон мама моя, - кивает он на мать, которая осторожно просовывает голову в дверь, чтобы оценить обстановку. – Сколько она Путину писала. Думала, добрый царь придет и проблемы уладит. А толку? Народ устал. Приезжаешь в Москву – там две тысячи восемндацатый. А у нас – по-прежнему, девяностые.

- Но на стене у вас Путин с Медведевым висят, - замечаю я.

- Так они же сначала были хорошие. Ну пусть воровали, но до четырнадцатого года это было не так заметно, мы как-то жили, развивались. А сейчас все приходит в упадок. И если вы меня не сдадите, - тише говорит он, и мать глубже всовывает голову в дверь, - то я вам скажу – я в ментовке десять лет отработал, я знаю что к чему. Мы вашей Москве не семнадцатый год устроим, а похуже. У нас тут в Смоленской области все войны прошли. Уж вы мне поверьте, тут каждый второй имеет дело с оружием… А их, - показывает на портреты, - мы просто снять не успели.

Крик одиночества
В семь вечера, когда я выхожу из ремонтной, Сафоново кажется вымершим. Снег сел на подмерзшие лужи и продолжает идти. В белой размытой дали только раз мелькает прохожий. В окнах горит приглушенный снег. Я прохожу мимо чужого дома, в котором повесилась Наташа. В нем работает продуктовый магазин, из-за стеклянной двери в желтом свете видна грузная продавщица, одиноко сидящая за прилавком. Кажется, если остановиться и прекратить хруст окрепших снежинок под ногами, можно услышать как желтой мухой жужжит ее скука.

Пройдя мимо мрачной темной школы, я возвращаюсь во двор Наташи. И тут никого нет, а на свежем снегу двора – ни следа. Пытаюсь представить себе место, на котором стоял гроб с Наташей. Может быть, у водопроводного люка возле подъезда? Или его вынесли дальше – на дорогу? Прикрыли ли целлофаном, если пошел снег, или снег так и садился на мертвое лицо девочки. Мелькает сгорбленная тень.

- А вы не знаете, где жила девочка, которая повесилась? – окликаю ее я. Эти слова я использую, чтобы завести разговор, чтобы было чего начать.

- А вот в этом доме и жила, - отзывается худощавая старушка. – Но про саму девочку я ничего сказать не смогу – я ничего не знаю. Знаю только, что ее обижали ребята в школе. А поговаривают, что и мать обижала. Знаю еще, что мальчики из ее класса пришли на похороны и стояли с цветами над гробом то улыбались, то хохотали. Ну неужели учителя не могли сказать им, что так нельзя? Наташу я летом часто видела, она с детьми помладше играла. Возилась с ними, бегала. Старшие-то дети с ней не общались. И каким-то плохим словом они ее называли, я теперь его и не вспомню. А я как узнала, что Наташа повесилась, так неприятно мне стало. У меня у внучки одна ножка короче другой. Я к своим прибежала и спрашиваю – «Ну, и что вы сидите, думаете?! А если затравят ее, как Наташу?!». А невестка моя в суде работает. Она мне и говорит – «А я тогда пойду в школу и своими руками им головы оторву. Так что брось ты такое говорить. Это все – невнимание учителей и родителей». Знаю еще, что в школу на днях полиция приезжала, потом «Скорая». Всех трясут. Все хотят знать правду. А правду только сама Наташа знает. Но мне после того как она повесилась, страшно через этот двор ходить.

Старушка быстро перебегает двор, оставив первые следы на снегу. Она так спешит, словно боится в свете фонарей повстречаться с тенью Наташи и услышать от нее неприятную правду. Я возвращаюсь к подъезду. Еще не поздно – всего девятнадцать тридцать. Можно войти в подъезд, подняться по лестнице, постучать в дверь и поговорить с той, которая, наверняка, тоже знает правду. Окно третьего этажа изнутри освещено экраном телевизора. Тихо журчит вода в люке, и можно подумать, что и тени двух рабочих переместились сюда, не сумев выбраться из-под асфальта, закатавшего их люк – в котором они и утонули. Валит снег. Двор снова сужается, снег словно лепит вокруг него плотные стены, за которыми с трех сторон – тюремные зоны и мужское страдание. В моем кармане жужжит телефон.

- Я близкий человек семьи Наташи, - пишет тот же незнакомый контакт. – Наташа – тихая спокойная девочка. Я был на похоронах. Видел со стороны школы и следствия такую показуху! В школе над ней больше всего издевалась учитель географии. Но все молчали, она – подруга директора. У вас есть ко мне вопросы? Вы хотите, чтобы я на них ответил?

- Да, - отвечаю я.


Телеканал «СНТ» на грани закрытия. Его сотрудники первыми рассказали о трагедии Наташи

Заселившись в гостиницу, единственную в этом городе, с туалетом в конце коридора и душем на другом этаже, рассматриваю фотографии Наташи в сети «Одноклассники». Почти на всех она приподнимает бровь – чтобы подтянулось веко. Проматываю вниз новогоднее обращение Путина, которое она посчитала «классным». Останавливаюсь на фотографии, где ей – года три. Она стоит на пороге бедного дома, держит футбольный мяч над головой, и смеется. Наверное, в этом возрасте ее и снимал Учитель, назвавший Наташу солнечным ребенком. На фото выше – солнце погасло. Выше Наташа с грамматическими и орфографическими ошибками написала четвертого октября пост: «Привет, незнакомый мне парень или девушка. Напиши мне. Я не буду игнорировать. Обязательно отвечу. Если хочешь, не спрашивай, как у меня дела… Напиши мне и расскажи что-нибудь. Что угодно. Порой незнакомому человеку сказать что-то легче, чем близкому. Может, я и не смогу дать тебе советов, ведь и сама в них нуждаюсь. Но я не буду смеяться над тобой. Никогда. И никому не расскажу». Под этой записью – восемьдесят пять комментариев. Все они были написаны взрослыми уже после смерти Наташи. При жизни она не получила ни одного.

Глава Балалаев
- Люди жалуются на засилье «Пятерочок», - говорю я, усаживаясь за стол напротив главы района Балалаева.

Только что я беспрепятственно прошла в его администрацию, и меня не остановила даже женщина-вахтер.

- Да, есть такая проблема, - соглашается он, поглядывая на меня с подозрением, как на представителя профессии, от которой вреда ощутимо больше, чем пользы. – Но ведь в конкуренции побеждает сильнейший. Так или нет? Конкуренция позволяет товары и услуги сделать дешевле. Ну так снижайте цены, продавайте продукцию хорошего качества. Надеюсь, с каждым годом у нас будет становиться только лучше. Вот только сейчас это лихолетие переживем.

- Лихолетие?

- Тяжелые годы в экономике. Вы же видите, какая политика ведется против России. Это сказывается на всей стране. Хотя… статистика говорит об обратном. Да хоть на вывоз мусора посмотрите. Когда он сокращается, то сокращается и жизненный уровень людей. А сейчас вывоз мусора только увеличивается.

- В городе говорят, что маме Наташи сократили зарплату, и если бы не это, девочка была бы жива.

- Ее перевели из санитарок в уборщицы. В соответствии с требованиям. У нее восемь классов образования, она не может быть санитаркой.

- А как же она санитаркой до того была?

- Она работала санитаркой, но получала зарплату меньше, - говорит он, не отвечая на мой вопрос. – Я не исключаю, что у них был конфликт дома. Я был у них дома, разговаривал с мамой, с сестрой. Там две дочки было. Их надо было одеть, обуть, накормить. Ну и я не исключаю, что Наташа попала под чье-то влияние. Это видно по ее соцсетям.

- Я изучила ее соцсети. Там ничего такого не видно.

- Она училась ниже среднего. Я был в школе и разговаривал с ребятами. Она была слабая по русскому языку. Но когда она выходила в сеть, ошибок не было. Значит, кто-то их вел. Соседи сказали, что эту девочку дома обижали. И я не понимаю, почему она пошла к бабушке, вышла от бабушки и повесилась…

- А что вы почувствовали, когда узнали, что в вашем городе повесилась девочка?

- Конечно, когда погибает ребенок – это неприятно… Я не мог это дело понять. Я часто бываю в школах и провожу собрания. Я уже провел совещание с директорами школ. Ну а говоря о статистике… зарплата увеличилась в этом году на тринадцать-пятнадцать процентов. Средняя по району – двадцать девять тысяч рублей.

- Представим, что вы узнаете – одной маленькой девочке в вашем городе плохо. Завтра она может повеситься. Что вы сделаете?

- Господи, конечно, поработаю с девочкой. Надо посмотреть, как они материально живут. Девочки между собой смотрят, кто как одет. Вы можете завидовать девочке, которая одета лучше вас. Потому что женихи – одни на всех, и конкуренция. Ну, так же получается? В санаторий надо было ее отправить. К врачам – на обследование.

- У вас в городе недавно погибли два работника водоканала. Почему?

- Один пьяный был, очень пьяный. Работали они рядом с магазином с одной стороны и с другой. Он сбегал туда хватанул и полез за каким-то металлом. Они как пить начинают, сразу за металлом лезут. А другой, его спасая погиб. Да вот его мать у меня внизу на вахте сидит.

- Мы знаем, что, к сожалению, люди иногда кончают жизнь самоубийством. Как вы думаете, почему именно к смерти этой девочки внимание привлечено?

- Наверное, политическая конкуренция. У нас недавно были выборы в областную думу. В конкурентной борьбе используются разные механизмы, в том числе медийные… Вот сейчас я от родителей письмо получил – что классный руководитель их устраивает.

- А знаете, почему эти родители защищают учителей? Потому что это их дети травили Наташу. Это – жестокие дети. И учителя были с ними заодно. Это – плохие учителя. Защищая плохих учителей, родители защищают своих жестоких детей.

- Ну вот пришел ко мне один отец, он – высокопоставленный начальник на заводе «Авангард» и говорит – «Мой же сын с ней в детсад ходил и в одном классе учился. Мы же знали эту девочку». Рассказал, что никто ее слишком не обижал. Ну, иногда обзывали. И о учителе географии родители отзываются очень хорошо.

- А, может быть, учитель географии просто боялась травить сильных детей? – спрашиваю я, и не успеваю добавить – «детей высокопоставленных начальников».

- У нас в этом отношении политика такая – мы должны видеть плохо живущих людей и оказывать им помощь. У нас основная болезнь – пьянство. Я уже не хожу в больницы, где брошенные дети еще совсем маленькие. Ты берешь его на руки, а он от тебя не отрывается. Но ты ему – не отец. А он прилип к тебе и все. Смотрит на тебя как на Бога.

- Это заставляет вас страдать?

- О чем вы говорите? Я ненавижу тех родителей. Он же еще – грудничок. Я выделяю на них деньги, но я больше туда не хожу. Он у меня потом полгода будет в голове стоять.

- А Наташа?

- Наташу я не знал.

- Почему она написала письмо Путину, а не вам. Вы же ближе…

- Не знаю. Она могла и в школе ко мне подойти, я там часто бываю.

- В письме Путину она жаловалась на бедность? – спрашиваю я, чтобы он косвенно подтвердил факт существования этого письма.

- Письмо ко мне не попадало. Оно пошло по линии здравоохранения и образования. Но что бы там ни было, девочку все равно жалко.

К сожалению, всё не влезло в 1 пост, тут продолжение...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив