Неприятный эпизод: немецкая версия.

В январе этого года я разместил отрывок из книги Артема Драбкина «Я дрался на Т-34» под названием «Неприятный эпизод»: http://maxpark.com/community/2039/content/1770640

Для тех, кто не пожелает читать его, коротко расскажу суть истории. На территории Румынии два советских танкиста, командир танка и его механик в пьяном виде, при попытке изнасиловать румынскую девушку, случайно её убили. По приговору трибунала механик получил срок и был направлен в штрафбат, а командир танка расстрелян перед строем. Самое неприятное в этой истории заключалось в том, что всю семью расстрелянного советского офицера уничтожили румыны…

Возникает очень серьезный вопрос – насколько правомерно применять исключительную меру наказания - расстрел, к военнослужащим во время войны? В мирное время часто те или иные преступления совершаются в состоянии аффекта. И такое состояние является смягчающим обстоятельством.

Можно ли считать, что военнослужащий во время войны находится в состоянии аффекта? Несомненно. Так почему же военные трибуналы так часто используют в виде наказания исключительную меру? В таких случаях говорят, что дисциплину в войсках нужно поддерживать самыми суровыми методами. И своя логика в этом есть. А как же справедливость?

Разве справедливо расстрелять военнослужащего, зарекомендовавшего себя с самой хорошей стороны, даже за совершенное им преступление? Ведь по большому счету, человек на войне не может быть полностью АДЕКВАТНЫМ в своих поступках. Ведь не он лично начал эту войну. Не по своей личной воле пришел он с оружием в руках в чужую страну. Так сложились обстоятельства…

За преступления во время войны военнослужащие должны нести наказание, но только не расстрел. Это моя личная точка зрения.

В мемуарах немецких военнослужащих оказалось довольно непросто найти описание подобных случаев. Немцы, вероятно, всё-таки умнее и хитрее нас. К тому же они битые нами, поэтому и не спешат откровенничать, наблюдая со стороны, как победители-русские посыпают свои головы пеплом, каясь в реальных и мнимых грехах.

Тем не менее, в мемуарах Ганса Бидермана «В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета». – М.:Центрполиграф, 2005, есть подробное описание расстрела немецкого военнослужащего.

Если сравнить оба случая, то первое, что бросается в глаза – преобладание эмоциональной составляющей в советском случае и практически полное отсутствие этого у немцев. У немцев всё расписано и разложено по полочкам, а у нас всё делается экспромтом…

Впрочем, судите сами:

«В конце июля 1943 года я командовал резервной группой полка на позиции Малукса (железнодорожная станция Октябрьской железной дороги в Кировском районе Ленинградской области). Как-то днём меня вызывали на командный пункт, где мне сообщили, что приговорённый к смерти солдат будет казнен командой, назначенной для проведения расстрела. Получив ужасный приказ на проведение казни, я попросил адъютанта батальона ввести меня в курс дела. Если на меня возлагается ответственность за смерть одного из наших, для облегчения собственной совести я хотел бы знать, почему солдата приговорили к такому жестокому наказанию.

Мне объяснили, что один солдат из 5-й роты заметил, как другой солдат украл ящик из груза почты на пути во взвод, откуда он для себя лично вытащил сигареты и продукты. В наших рядах было хорошо известно, что кража такого рода представляет собой серьезное преступление в германской армии, за которое может последовать суровое наказание.

Потом, оказавшись на посту вместе с преступником, солдат, видевший кражу, заявил виновному, что он все видел и что тому следует немедленно вернуть все украденное, иначе об этой краже будет доложено. Вор, очевидно опасаясь последствий своего преступления, быстро бросился к пулемету, развернул его на станке и выпустил в очевидца очередь в упор. Затем швырнул несколько ручных гранат, всегда лежавших наготове на расстоянии вытянутой руки от пулемета, и сымитировал ложный бой с русской разведкой, якобы появившейся перед окопом.

Раненый солдат умер не сразу, его доставили на медицинский пункт с тяжелыми ранами в груди и животе, которые оказались смертельными. Однако, придя в сознание, он сумел рассказать военному врачу о сути происшествия. Убийцу арестовали, был срочно созван военный суд. В результате преступника приговорили к смертной казни через расстрел. Для исполнения приговора не было недостатка в добровольцах, и взвод из роты, где служил убитый, обеспечил нужное количество стрелков для приведения решения суда в исполнение.

На следующее утро я начал тщательные приготовления к казни. Из штаба полка я получил инструктаж о том, как это должно быть проведено. Армейские правила требовали установить вертикально и закрепить в земле двухметровый столб, подпираемый сзади. Если есть возможность, за столбом на коротком расстоянии должна находиться стена для улавливания пуль. Неподалеку от штаба полка я построил небольшой песчаный бруствер, напротив которого была установлена невысокая опорная стена.

Спокойно собралась расстрельная команда в сопровождении фельдфебеля с пистолетом «люгер» в правой руке. В случае если осужденный не умрет сразу, фельдфебель должен был произвести смертельный выстрел. Как предписывалось правилами, присутствовал военный врач. Я кратко ознакомил расстрельную команду с тем, как должна происходить казнь. Говоря с солдатами, я в поисках каких-либо признаков нервозности или колебания скользил взглядом по лицам тех, кому придется нажать на спуск. Солдаты выполняли мои приказания и, молча, стояли в строю на отведенных им местах, отставив винтовки.

Казнь была назначена на 15.00. За несколько минут до указанного времени прибыл военный юрист с несколькими чинами из полевой жандармерии. Спотыкаясь и шатаясь, среди них шел осужденный, с пепельным лицом, все еще одетый в серую полевую форму, но без знаков различия.

Без колебаний жандармы вывели осужденного вперед, где его быстро привязали к столбу руками за спиной, связанными в запястье. Без каких-либо слов на глаза ему была надета повязка и туго завязана на затылке. Затем конвой отошел от осужденного, и капеллан дивизии шагнул вперед и тихо заговорил с ним.

В воздухе повисла тягостная тишина. Осужденный, казалось, напрягся под веревками, которыми был привязан к столбу; его голова упала на грудь, пока капеллан прошептал ему слова, не слышимые расстрельной командой. С фронта, находившегося в нескольких километрах отсюда, до нашего слуха доносились привычные разрывы снарядов и отдельные винтовочные выстрелы. Несмотря на неоспоримую вину осужденного и необходимость выполнения приказа, нами владели смешанные чувства, когда мы оказались перед немыслимой обязанностью стрелять в одного из своих, стрелять в униформу, которую так долго носили все здесь присутствовавшие.

В моем мозгу проносились разные мысли. Я хорошо понимал, что в другом месте и в другое время этот человек, скорее всего, жил бы полной и продуктивной жизнью и что жизнь была у него украдена, как и у миллионов других, прихотью и безрассудством тех, кто находился вне нашей власти. Мои мысли переключились на его семью, его мать, отца, родственников. Я задавался вопросом, узнают ли они вообще об истинной судьбе дорогого им человека, о том, как он встретил свой конец в России. Фронтовые законы суровы и жестоки, и в этом случае приговор мог считаться только справедливым.

Расстрельная команда оставалась напротив связанного солдата. Я обвел взглядом присутствующих и заметил, что все свидетели и участники происходящего устремили свои взоры на человека, которому суждено умереть. У людей в расстрельной команде были мрачные, усталые лица, лишенные всяких эмоций. Юрист и медик стояли в отдалении, наверняка вне линии огня, сцепив руки за спинами, стерев всякое выражение с лиц. Только фельдфебель с пистолетом в руке выжидающе смотрел на меня.

Я заметил, что смотрю на часы. Ровно в 15.00, как на парадном плацу, из моего горла вырвалась команда; «Винтовки на изготовку – прицелиться, залпом – огонь!»

С грохотом пули разорвали грудь осужденного; его отбросило назад к столбу, из ран брызнула кровь. Он рухнул, повиснув на веревках, когда сознание покинуло его, и несколько секунд висел на столбе. Подошел врач, чтобы осмотреть неподвижное тело. Несмотря на тяжесть ранений, он обнаружил пульс и посмотрел сначала на меня, потом перевел взгляд на фельдфебеля, дав знак ему приблизиться.

Фельдфебель шагнул вперед, поднял руку и в упор выстрелил в голову осужденного чуть позади уха. Снова подошел медик, осмотрел теперь безжизненное тело и позвал жандармский конвой. Два человека отвязали тело от столба. Подошли еще люди и уложили тело в деревянный ящик. Без слов они исчезли в облаке пыли, поднявшемся вслед за ними на дороге…

Излагая это незабываемое воспоминание словами, я также должен заявить, что это случай был единственным за все годы моего пребывания на Восточном фронте. Никогда более я даже отдаленно не слышал о подобном инциденте воровства среди фронтовиков».

Последняя фраза немецкого ветерана не выдерживает никакой критики – возможно, в его подразделении случаев воровства больше действительно не было, но это ещё не означает, что этот факт распространяется на весь вермахт…

Вы обратили внимание на то, с какими мельчайшими подробностями описана сама механика расстрела немцем? Поражают мельчайшие подробности. Создаётся впечатление, что автору этого текста неоднократно приходилось наблюдать подобные картины…