Настоящий воскресный дамскый псто
bakushinskaya — 20.02.2010 Про любовь - естественно. ;) Вокруг меня почему-то все вдруг оказались влюблены. И лишь немногие взаимно. Так вот, мне кажется, то есть, я уверена, что человек несчастно влюбившийся становится таким, каким его создала природа. Во все остальное время мы довольно успешно со своей природой боремся и побеждаем ее опытом. Ведь опыт есть не что иное, как наработка способов маскировать свои слабые места. Некоторые достигают на этом пути истинного совершенства. Ведь в начале, "пока твои зубки не превратились в клыки", постоянно получаешь по мягкому брюшку, доверчиво подставленному под солнышко. Потом это надоедает всем, кроме законченных мазохистов, ну и вырабатываются приемы. А влюбленный/особенно без взаимности/ человек чаще всего разворачивается и становится незащищенным. Любовь всегда ведь/когда в процессе/ как будто в первый раз, но как будто и в последний?Я с изумлением наблюдаю, как влюбивший циник вдруг становится розовым романтиком. Милый пушистый добряк жестоким, как доктор Менгеле. Очень многие гордые люди становятся жалкими попрошайками. Мы перестаем себя контролировать вот что. Хорошо это или плохо, я не знаю, но я обожаю наблюдать людей в несчастной любви или в бою. Это все так честно. А я так люблю правду, какой бы она ни была.
Помните еще в прошлом году я спрашивала вас о книгах, которые вам не просто нравятся или вас сформировали, а которые вы перечитывали много раз, возвращаясь снова и снова. И всем очень понравилось. Так я спрошу вас в ночь на воскресенье про ваши самые главные поэтические строчки про любовь. Я намеренно не говорю - стихотворение, потому что у большинства это действительно пара строк, а не вся поэма. А вечером в воскресенье вернусь и все раскрою, и все почитаю.
Вот только не думайте, что я сама откажусь поучаствовать. Нет. Под катом мой вклад в общее дело. ;)
Отрывок из стихотворения "Марбург" Бориса Пастернака
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб
Был смугл, и на небо глядел исподлобья
Булыжник, и ветер, как лодочник, греб
По лицам. И все это были подобья.
Но как бы то ни было, я избегал
Их взглядов. Я не замечал их приветствий.
Я знать ничего не хотел из богатств.
Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,
Был невыносим мне. Он крался бок о бок
И думал: «Ребячья зазноба. За ним,
К несчастью, придется присматривать в оба».
«Шагни, и еще раз«, — тверди мне инстинкт,
И вел меня мудро, как старый схоластик,
Чрез девственный, непроходимый тростник,
Нагретых деревьев, сирени и страсти.
«Научишься шагом, а после хоть в бег», —
Твердил он, и новое солнце с зенита
Смотрело, как сызнова учат ходьбе
Туземца планеты на новой планиде.
Одних это все ослепляло. Другим —
Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.
Копались цыплята в кустах георгин,
Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.
Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто, громко свища, мастерил самострел,
Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок.
Предгрозье играло бровями кустарника,
И небо спекалось, упав на кусок
Кровоостанавливающей арники.
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.