Музей одной картины
chipka_ne — 07.11.2021Это села я Тель-Авивские картинки разбирать — и опять ужаснулась количеству.
Мы и в прежние-то времена, когда мамонты ещё не вымерли, баловались фотосессиями на каникулах, но за всё лето не могли наснимать столько, сколько нынче за четыре дня.
Попыталась подсчитать... Скока-скока? Ой, нет, не скажу. Это даже для моей фотомании забардзо...
Буду клипы делать и коллажи. И понемножку выкладывать.
А сегодня, поскольку ещё один клип сделала, будет музей одной картины. (Ну, почти одной). Вот этой.
В Тель-Авивском музее из-за подсветки её невозможно сфотографировать как следует, поэтому дальше все детали и клип — с репродукции (хорошей репродукции, поскольку видела оригинал, то есть, с чем сравнивать).
Это Мауриций Готтлиб «Евреи молятся в синагоге в Судный день». И это роман, а не картина. О чём роман? О любви. О неразделённой, разумеется, о счастливой любви почему-то меньше пишут.
Синагога там — дрогобычская. Что-то там в воздухе носилось в этом маленьком Дрогобыче, подарившем миру по меньшей мере двух гениев — галицийского Кафку — Бруно Шульца и дрогобычского Рембранта — Мауриция Готтлиба. Еще одна маленькая деталь — Мауриций учился в одной гимназии со своим одногодком Иваном Франко, в разных, правда, классах, но Франко счёл нужным этим похвастаться в своём очерке «Мої знайомі жиди»:
«Між жидами-учнями, що ходили разом зі мною до Дрогобицької гімназії, хоч і не в тій самій класі, були такі, що пізніше здобули добре ймення в мистецтві й науці. Там був Моріц Готліб, пізніший талановитий маляр, близький свояк мого товариша Ісаака Тігермана, як і цей завчасно забраний смертю».
«Преждевременно забранный смертью» — преждевременнее некуда.
Он родился в середине позапрошлого века. Прожил только 23 года. Учился у великого Яна Матейко в Кракове, успел поучиться в Вене, в Мюнхене, в Риме... Матейко считал его гением. Успел написать 300 картин. Чего бы он достиг, если бы прожил дольше — Б-г весть...
А ведь мальчик родился, что называется «с серебрянной (если не с золотой) ложкой во рту». Отец — нефтепромышленник, который вопреки всем стереотипам не пытался вырастить из сына будущую акулу капитала — дитё хочет рисовать? — да лишь бы ему было на здоровье, грех жаловаться — папа имеет, чем заплатить за ученье! Знающие люди находят у мальчика талант? — кто бы сомневался, что наш ингеле лучше всех! «Талант должен ходить голодным?» — это не про нас!
И история его несчастной любви к прекрасной Лауре — это не классическая история нищего художника, отвергнутого ради богатого жениха, уж нищим-то он не был. Лаура и в самом деле полюбила другого, расторгла помолвку и счастливо вышла замуж.
Мауриций пытался её забыть. У него был новый роман с новой красавицей. Но, узнав о состоявшейся всё-таки свадьбе Лауры, он всю ночь бродил по холодным даже летом улицам Кракова. Простудился и умер спустя две недели. Да, тогда от воспаления лёгких умирали.
А эту картину он писал в последний год своей жизни, уже отвергнутый Лаурой — лишнее доказательство того, что думать он о ней не переставал.
На свитке Торы, если присмотреться, прочитывается надпись — «В поминовение души Моше (это было его еврейское имя) Готтлиба». Жить ему оставалось ещё год.
Он пишет здесь историю своей жизни.
Вот он — маленький мальчик с печальными глазами:
Вот подросток:
А вот его последний автопортрет всё с тем же, что и в детстве, медальоном на шее:
И два портрета Лауры на женской галерее.
...К одному из подаренных Лауре, ещё до расторжения помолвки, портретов он приложил письмо:
«Перед тем, как расстаться с картиной, я поцеловал твои глаза и твои губы…».
А Лаура, как и было сказано, была счастлива в замужестве. Родила четырёх дочерей. Прожила долгую жизнь. Можно было бы сказать «счастливую», если бы жизнь её не оборвалась по дороге в Аушвиц. Да, разумеется, ей было уже почти девяносто тогда, но смерть по дороге в Аушвиц естественной не бывает — ни в каком возрасте.
И кто знает, чья смерть страшнее? Умерший от любви юный художник по крайней мере никогда не увидел гетто в родном Дрогобыче и не успел узнать, что такое Аушвиц...
Одна из внучек Лауры умерла четырнадцать лет назад в Израиле — она, по счастью, была сионисткой, уехала в подмандатную Палестину ещё в 30-е годы и прожила здесь до глубокой старости. И рассказанную ей некогда бабушкой историю о влюблённом в неё и умершем от любви прекрасном художнике долгое время считала легендой...
А лица на этой картине можно рассматривать бесконечно.
|
</> |