Моя рецензiя на фундаментальный трудъ профессора Б.Н. Миронова

babkin_mikhail — 25.11.2010 1) Опубликовано в журнале «Свободная мысль» (2010. № 10. С. 215–218).
2) Републиковано (кроме убраного редакцией "РНЛ" 3-го абзаца с конца и, соответственно, 13-й сноски):
http://www.ruskline.ru/analitika/2010/11/24/eta_monumentalnaya_monografiya_vyzyvaet_chuvstvo_trepetnogo_blagogoveniya/


[Рец. на кн.:] Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII – начало XX века. М., Изд. Новый хронограф. 2010. –911 с. (тираж 1500 экз.; 66 п. л.)

В новой монографии главного научного сотрудника Санкт-Петербургского института истории РАН, профессора Санкт-Петербургского государственного университета Б.Н. Миронова1 исследуется динамика уровня жизни населения России в 1701–1917 гг. Изменение благосостояния народа рассматривается в качестве важнейшего критерия при оценке общего развития страны и, в частности, политики правящих верхов. В русле этого оценивается и адекватность т. н. освободительного движения объективным потребностям общества.
Основой источниковой базы исследования Б.Н. Миронова являются массивы антропометрических данных: в большинстве своём это сведения о росте новобранцев. До сих пор российские историки не использовали такого рода источники. Потому рассматриваемая монография безусловно вносит новую струю в отечественную науку.
Кроме антропометрических данных, автор использует все доступные на настоящий момент сведения, относящиеся к понятию «жизненный уровень» – о земледелии и скотоводстве, о питании и зарплате, о налогах и повинностях, об отходничестве и потреблении алкоголя, о рабочем времени и отдыхе, о здоровье и продолжительности жизни, о грамотности и валовом внутреннем продукте и т. д.
В своей книге автор подробно объясняет читателям теоретические основы исторической антропометрии, её методологию, вводит в курс проблем этой науки (с. 75–120), говорит о состоянии соответствующих знаний на Западе и в России (с. 121–155). В заключении своего пространного экскурса автор утверждает: «Именно историческая антропометрия может ответить на принципиальные вопросы нашего исторического бытия: когда и кому на Руси жилось хорошо» (с. 140).
Скрупулёзно анализируя корреляции физических параметров различных групп населения (иначе говоря – оценивая его биологический статус), Миронов приходит к выводу, что уровень жизни населения нашей страны изменялся циклически: в XVIII в. – по нисходящей, а с конца XVIII столетия по начало XX-го – по восходящей (см., например: с. 621–687). Рассматривая историю переустройства России XVIII – начала XX вв. как единый процесс непрерывной глобальной модернизации страны (от преобразований Петра I до структурных реформ Николая II)2 автор делает вывод, что соответствующие усилия верховной власти имели положительный результат: поскольку модернизация и для страны, и для народа была в целом успешной. Подтверждает это, в частности, тот факт, что Россия органически и на паритетных основаниях вошла в число наиболее влиятельных в мире государств (с. 621, 690–691).
Один из главных выводов книги заключается в том, что российские революции начала XX в. проходили в условиях бесспорных успехов модернизации страны. На основании анализа динамики уровня жизни населения империи профессор Миронов делает вывод, что серьёзных социально-экономических предпосылок для российских революций (в их марксистском понимании) – не существовало. Т. е. автор фактически пересматривает историю России императорского периода, поскольку до сих пор в литературе широко распространена точка зрения о практически неуклонном снижении уровня жизни населения Российской империи, приведшем к «неизбежному» и «закономерному» свержению монархии (с. 36–54, 689–690).
Б.Н. Миронов говорит, что российские революции 1905 и 1917 гг. были обусловлены не столько экономическими и социальными, сколько политическими факторами, в том числе блестящей PR-активностью противников монархии, сопровождавшейся потоками дезинформации, манипуляцией массовым сознанием и прессингом (вплоть до террора) колеблющихся. Лидером, вдохновителем и организатором революционных действий выступила либерально-радикальная общественность, искусственно заострявшая и преувеличивавшая российские проблемы. А народные массы были вовлечены оппозицией в «освободительный процесс» путём умелой агитации и пропаганды: без народной поддержки радикальная общественность, во-первых, не имела сил свергнуть монархию и удержаться у власти и, во-вторых, участие народа обеспечивало легитимность свержения (с. 600–605, 692).
Автор монографии, в частности, замечает, что с начала XX в. рост потребностей и запросов населения России значительно опережал неуклонное увеличение уровня жизни народа. И эта искусственно создававшаяся диспропорция, вызывавшая недовольство широких масс, навязывалась противниками монархии: в первую очередь – либерально-демократической общественностью. Благодаря этой диспропорции общественность в массе своей была искренне убеждена, что жизнь народа ухудшается, и что при самодержавии просто невозможен какой-либо прогресс, что стоит свергнуть «прогнивший» царизм – и все проблемы разрешаться практически сами собой. Причём граничащая с верой убеждённость общественности в кризисе «фатально неспособного к прогрессивному развитию» самодержавия была столь прочной и непогрешимой, что всё, что ей противоречило, просто не воспринималось (с. 598, 672, 692).
Выводы профессора Миронова о предварявшей свержение монархии мощной PR-кампании со стороны оппозиции во многом подтверждаются моими материалами3 по истории Русской православной церкви (РПЦ)4.
Так, приблизительно с середины марта 1905 г. в России de facto началась широкая PR-кампания, имевшая цель поколебать историческую сложившуюся в Российской империи синодальную систему церковного управления. Показателем её служит хотя бы то, что только к 1 июня того года на страницах центральных российских периодических изданий (в том числе церковных) увидела свет почти тысяча статей о проблемах, связанных с обсуждением якобы неудовлетворительного положения РПЦ в государстве. Представителями и консервативного, и либерального направлений общественно-политической мысли писалось о «ненормальности» синодального строя, о «порабощении» РПЦ светскими чиновниками (обер-прокуратурой), и т. п. Причём успех необходимых церковных преобразований ставился в зависимость с политическими процессами, которые проходили в российском обществе5. Более того, в либеральной прессе подчёркивалось, что эффективность церковных реформ зависит от того, насколько успешно будет освободительное движение в целом. Т. е. церковные задачи во многом отождествлялись с политическими6.
У читателей того времени от массы обширных и серьёзных публикаций на названные темы вполне могло сложиться впечатление о синодальном периоде как, по выражению А.В. Карташёва, «о периоде генерально дефективном, стоящим ниже уровня пережитых более благочестивых периодов в истории Русской церкви»7. И в результате возникших на гребне политических реформ соответствующих обсуждений, как «низами», так и церковными «верхами»8, синодальный период истории РПЦ «высокоавторитетно, официально, всеми лучшими богословскими и общественными силами [был] критически освещён и признан дефективным»9.
Однако по прошествии времени, уже в 1920-е гг. теми же по сути людьми (особенно – ушедшими в эмиграцию) синодальный период стал оцениваться едва ли не диаметрально противоположно: как «период её (РПЦ. – М.Б.) восхождения на значительно большую высоту почти по всем сторонам её жизни в сравнении с её древним теократическим периодом»10, как время расцвета и благоденствия Русской церкви под скипетром покровительствовавших Православию российских императоров. От бывших «властителей дум» стало звучать: «Мы думаем, однако, что это (речь – о «дефективности» синодального строя. – М.Б.) – исторически ошибочное мнение. На широком фоне всей 1000-летней истории Русской церкви, при всестороннем сравнении периода Синодального с Московским и Киевским и с жизнью других Православных церквей, суд истории должен предстать пред нами в ином, положительном свете»11.
Причина столь значительной переориентации взглядов одних и тех же личностей связана, на наш взгляд, с одной стороны, с воздействием соответствующей предреволюционной PR-кампании и, с другой, с освобождением от её влияния в более позднее время – в эмиграции.
Таким образом, расхожие в литературе тезисы о «порабощённом», «угнетённом» в императорской России положении РПЦ и связанном-де с ним «кризисе православия» в начале XX в., являются не более, чем определённой парадигмой: по выражению профессора Миронова – «парадигмой кризиса», или «концепцией кризиса» (с. 36, 41, 52–53, 598, 640, 672–673, 689–690, 692), которая была «сконструирована оппозиционной российской интеллигенций в борьбе за умы и превращена в главный аргумент в борьбе за власть, которую она вела с монархией» (с. 662). Эта парадигма всеобщего, или системного кризиса российского социума оппозиционными трону силами была внедрена в общественно-политическое сознание народных масс путём создания атмосферы экономического и политического кризиса (с. 665, 672).
На примере духовенства РПЦ, широко поддержавшего Февральскую революцию и даже (если иметь в виду членов Святейшего правительствующего синода) сыгравшего важную роль в свержении монархии12, полностью подтверждается и этот тезис, звучащий на страницах рассматриваемой книги: «Когда стало ясно, что поддержка революционеров […] имела негативные политические последствия, что февральские события 1917 г. нашли своё логическое продолжение в Октябрьской революции, лидеры оппозиционной общественности стали замалчивать или отрицать свою деятельность, направленную на свержение монархии, утверждать стихийность февральских событий, чтобы […] отвести от себя обвинения в косвенной причастности к свержению буржуазной демократии и в установлении большевистского режима» (с. 674).
Именно по причине того, что действия архипастырей и пастырей РПЦ в тот период были, в целом, «не слишком благовидны», среди церковных историков тема о политической позиции духовенства в Феврале 1917 г. относится к числу «обходимых дальней стороной»13…
Если же говорить о количестве труда и объёме знаний, вложенных Б.Н. Мироновым в создание рассматриваемой книги, то они, наверное, у каждого вдумчивого читателя, взявшего в руки эту монументальную монографию, вызовут чувства трепетного благоговения.
В заключение выскажу не слишком оптимистичное мнение: вряд ли труды профессора Б.Н. Миронов при жизни автора будут признаны широкой научной общественностью и найдут отражение в учебниках. Уж слишком много устоявшихся в литературе (и дореволюционной, и советской, и постсоветской) штампов и стереотипов развенчивается в них. Тем более, что «нет пророка в отечестве своём», и «большое видится на расстоянии»! Но в будущем, после смены пары «поколений» историков, труды Б.Н. Миронова, я в этом уверен, войдут в классику российской историографии.

Примечания:
1 См. его первый фундаментальный труд: Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 т. СПб., Изд. Дмитрий Буланин. 2003.
2 В этом аспекте монографии Б.Н. Миронова «Социальная история…» и «Благосостояние населения…» объединены, по существу, общим замыслом и, взаимодополняя друг друга, представляют собой единое целое.
3 См., например: Бабкин М.А. Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. – конец 1917 г.). М., Изд. Государственной публичной исторической библиотеки России. 2007. –532 с.; Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) /Сост., авт. предисловия и комментариев М.А.Бабкин. М., Изд. Индрик. 2008. Изд. 2-е, исправленное и дополненное. –632 с.
4 В «Своде Законов Российской Империи» и в других официальных документах, вплоть до 1936 г. (в частности, в материалах Поместного собора 1917–1918 гг. и в известной «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского) от 16(29).07.1927 г.) использовалось название «Православная Российская Церковь». Однако зачастую употреблялись и названия «Российская Православная», «Всероссийская Православная», «Православная Кафолическая Грекороссийская», «Православная Греко-Российская», «Православная Русская» и «Русская Православная» церковь. По причине того, что 8 сентября 1943 г. решением Собора епископов РПЦ титулатура патриарха московского была изменена (вместо «…и всея России» стала «…и всея Руси»), то и Православная церковь стала называться «Русской» (РПЦ). Соответственно, и в историографии установилось использование аббревиатуры «РПЦ», а не «ПРЦ».
По всей видимости, решение о «переименовании» ПРЦ в РПЦ было вызвано тем, что в отличие от Российской империи, в границах СССР с Россией отождествлялась лишь РСФСР. А с Русью – Россия, Украина и Белоруссия. Т. е. в реалиях территориально-административного устройства СССР название «Русская…» было более корректно, чем «Российская…». Следует иметь в виду и то, что ранней осенью 1943 г. территории Украины и Беларуссии находились в зоне немецкой оккупации. И возможно, что именование патриарха «…и всея Руси» (но не «…России») было введено для того, чтобы не дать захватчикам повод провести «свободные» выборы патриарха «…и всея Украины» и/или «…всея Беларуссии».
5 См. подробнее: Бабкин М.А. Духовенство Русской православной церкви… Указ. соч. С. 92–93.
6 Российская империя и Православная церковь составляли единое церковно-политическое тело, единый организм. И государство (Империя), и Церковь, по существу, являлись двумя ипостасями этого нераздельного тела, находившегося под скипетром православного самодержца. Хотя устоявшийся за два столетия синодальный строй церковного управления фактически и был закреплён рядом законодательных актов, но тем не менее вопрос о взаимоотношениях государства и церкви в условиях «православной государственности» ни канонистами, ни юристами до конца проработан не был. В частности, православный император не являлся субъектом канонического права, и совсем не были сформулированы положения о т. н. священных правах самодержца. Разрушение же синодальной системы и проведение радикальных преобразований в церковном управлении грозили разорвать единство Империи и Церкви и даже привести к отделению последней от государства. Перестройка религиозного фундамента монархии грозило обрушением всего здания православного государства.
7 Карташёв А.В. Очерки по истории Русской Церкви. СПб., Библиополис. 2004. Т. 2. С. 324.
8 См., например, трёхтомник «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» (СПб., Синодальная типография. 1906), а также публиковавшиеся в официальных «Церковных ведомостях» материалы Предсоборного присутствия (1906 г.) и Предсоборного совещания (1912–1914 гг.).
9 Карташёв А.В. Церковь. История. Россия. Статьи и выступления. М., Изд. Пробел. 1996. С. 169.
10 Карташёв А.В. Очерки… Указ. соч. Т. 2. С. 324.
11 Карташёв А.В. Церковь. История. Россия. Указ. соч. С. 169.
Современный французский историк Русской церкви о. Иакинф (Дестивель) придерживается аналогичных оценок: «Историкам необходимо, с одной стороны, положить конец мифу о московском периоде как о золотом веке церковной истории, а с другой, реабилитировать петербургскую эпоху» (Иакинф (Дестивель), священник, монах. Поместный Собор Российской православной Церкви 1917–1918 гг. и принцип соборности /Пер. с франц. иеромонаха Александра (Синякова). М., Изд. Крутицкого патриаршего подворья. 2008. С. 37). Однако большинство современных российских церковных историков выражает, в целом, своё согласие с мнением дореволюционных публицистов. Например, на страницах энциклопедического издания протоиерей Владислав Цыпин характеризует синодальную систему церковного управления как «канонически ущербную и окончательно изжившую себя» (Православная энциклопедия. М., Церковно-научный центр «Православная энциклопедия». 2005. Т. 10. С. 89).
Историографический анализ соответствующих работ см.: Нечаева М.Ю. Упадок или подъём? К оценкам синодального периода истории Русской православной церкви // Уральский исторический вестник. Екатеринбург, 2008. № 4 (21). С. 4–19.
12 См.: Бабкин М.А. Приходское духовенство Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году // Вопросы истории. М., 2003. № 6. С. 59–71; Он же. Святейший синод Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году // Вопросы истории. М., 2005. № 2. С. 97–109; Он же. Иерархи Русской православной церкви и свержение монархии в России (весна 1917 г.) // Отечественная история. М., 2005. № 3. С. 109–124; Он же. Реакция Русской православной церкви на свержение монархии в России. (Участие духовенства в революционных торжествах) // Вестник Московского университета. Серия 8: История. М., 2006. № 1. С. 70–90.
13 См. об этом: Бабкин М.А. Ещё раз о позиции духовенства Русской православной церкви в 1917 году. (Данные источников и мнение Ф.А. Гайды) // Свободная мысль. М., 2009. № 1 (1596). С. 193–195, 204.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив