Мои обыкновенные истории. Лето в деревне

ida_mikhaylova — 03.09.2024

  Слово и случай из детства

— Возвертаю билеты, пассажиры, скоро подъезжаем...Ваш билетик, барышня, и ваш билет, дамочка, — пожилая проводница исчезла за дверью купе скоростного поезда так же быстро, как минуту назад возникла. И это её народное словцо «возвертаю», никак не вписывающее в нашу обыденную жизнь сегодня, каким-то неожиданным образом встряхнуло меня, отвлекло от монотонности длительного пути и отбросило туда, где сорок пять лет назад я была маленькой. Понятное дело, в деревню, в тот длинный июньский день, с раннего утра залитый солнцем, наполненный ароматами мяты, земляники, свежей скошенной травы и ледяной колодезной воды... 

 Играли мы втроём: Игорёк, упитанный белобрысый мальчик, восьмилетняя Алёнка и я. Длинные ряды из жуков-солдатиков на песчаной тропинке составляли нашу игрушечную армию.

   Юркий дедушка Лёня возник в дальнем углу огорода, когда Алёнка начала замахиваться на «солдатиков» лопаткой и колотить их совком, а потом пыталась сандалиями ухлопать все передовые части. Даже «штабу» досталось.

 — Что они тебе сделали плохого? — возмущалась я, выхватывая совок и отталкивая Алёнку, что есть мочи с песчаной тропы, но кричать не могла, голос у меня после ангины сел.

 — Уйди с пути, малявка безголосая, вырасти сначала, потом учить старших будешь! Тупых жуков миллионы, они бесполезны! И они — «пешки» — твои простые солдаты; им положено умирать, вот! 

— Пусть так — малая и безголосая, но не хочу жизни лишать живых жучков и тебе не дам безобразничать! Настырная нашлась, ещё поглядим, чья возьмёт.

— Они глаз радуют. Природе нужны. И как же мы будем играть в армию, если наших солдатов ты сама же без войны побила?! Скажи мне, Алёнка, зачем тебя родители только из капусты достали? В чём твоя польза, голова садовая, — подражая бабушке, прошептала я. 

Тем временем толстый Игорёк вспотел, покраснел и запыхтел носом, но оставался стоять на месте. Он поправлял уздечку на большом деревянном коне. И был у нас шестилетним генералом, мужчина всё-таки. Может быть дошло бы дело и до драки, но тут вовремя вмешались дедушка с бабушкой:

 — Возвертать пора тебя, Алёна, домой, к Ксении Ивановне! — сказала весёлая бабушка Марфа. — Что же ты живых существ жизни лишаешь? А??Не стыдно тебе? Напала со всей дури на них, девка! А сделала бы так, коли бы знала, что каждый из жуков тебе сдачи даст?! 

—  Не даст! А вот и не пора мне домой,  — топнув правой ножкой, обиженным голосом ответила Алёнка. — Я ещё чаю с маковыми баранками и помадкой хочу.

— Так не заслужили вы чаю с конфетками и баранками сегодня, — подвёл черту дедушка Лёня. — Травяной. Мятный. Пустой чай пить будете, без сахара даже, потому что нет в вас одной команды. И армию ваш генерал прошляпил.

Пряники не растут в земле

Глазированные пряники в грядки сажались легко, сами скользили в лунки и ловко закапывались детской лопаточкой...

Дария Ивановна всё копалась с залатанным мешком семенной картошки, который был почти с неё ростом, но быстро тощал и опускался на глазах. Даша ловко справлялась с посадкой, земля была жирной — чистый чернозём. Кудрявая беленькая девочка крутилась с бабулей рядом и терпеливо ждала обеда. Вот бабуся высадила последнюю картофелину. Обильно полила водой из белого эмалированного бидона на ручки Милочки, а потом себе. Вытерли руки насухо с разных концов накрахмаленного домотканого рушника с широкой мережкой по краям. Потом они пошли шагом,взявшись за руки;  перешли просёлочную дорогу и оказались, наконец, в тени. Укрыли обеих от полуденного солнца большие липы и развесистые ивы. Но остановились бабушка с внучкой у огромного одинокого вяза. 

—  Вот он! Ровесничек мой, — сказала Дария и поклонилась вязу, постелив на траву старое гобеленовое одеяло. — А это одеяло твоя мамка помнит новым — канолевым, — продолжила бабушка. 

Милочке захотелось сразу же возразить: «Моя мамочка не может помнить эту дерюгу», — говорило её сердце. Но девочка смолчала, только глаза стали вдруг влажными и пронзительно синими.

Присели обе одновременно. Устали от трудов. Бабуля достала бутыль молока; громко вытащилась длинная бумажно-марлевая пробка из узкого стеклянного горлышка. Молоко разлилось по эмалированным кружкам. Оно было от утренней дойки, неснятым, предварительно охлаждённым в погребе-леднике так, как любила Мила и её мама. А Дария Ивановна давно усвоила, что яблоко от яблони недалеко падает.

Бабушка Дария ещё долго шарила руками по корзине, надеясь найти кулёк с пряниками, но в целости и сохранности остался только сам кулёк из плотной грубой бумаги, на которой просматривались щепки. Внучка с интересом и любопытством всматривалась в бабушку и молчала. 

— Цельный килограмм мятных пряников купили по дороге сюда в районном сельпо. Куда ж они подевались-то?! — спрашивала низенького росточка бабушка. — Внуча, да ты все пряники из корзинки зачем забрала? — всплеснув обеими руками, театрально спросила Дария. 

— Да, пряники брала я, бабушка, — сразу призналась внучка. 

— И?... Где же они теперь, куда подевались? — теряя запасы терпения, воскликнула Дария Ивановна.

 — Так ты картошку сажала в грядки, а я рядом — пряники. — Помогала тебе! Чтобы ты денежки на них не тратила. 

— Давай мы, Мила, пообедаем свежим хлебом с молоком, а потом соберём пряники с тобой обратно в кулёк, — совладав с собственным раздражением тихо произнесла бабуся. — Это ведь хлеб! — Дария на глазах меняла выражение своего лица: глаза её хотели смеяться проказам двоюродной внучки, а у губ залегла глубокая огорчительная складка. 

— Давай, бабушка! Они уже выросли в земле как картошка? Да? 

— Пряники в земле не растут!  Их выпекают в печах из особого теста люди. 

— Не понимаю ничего, бабушка, — прошептала Милочка.

— Об этом деле после расскажу, — отмахивая налетевших насекомых, сказала уже спокойным голосом бабуся. — Голубушка, ты вот что скажи: небось свои пряничные грядки-то позабыла ? 

— Скажете тоже такое, бабушка! Помню все и показать могу, — Мила надула румяные щёчки и стала ещё больше похожа на немецкую куклу.

 — Вот и ладно. Вот и хорошо! Идём, идём, милая, — один за другим пряники после обеда возвращались в кулёк. 

На обратном пути Дария привела внучку к полю яровой пшеницы; рассказала, как эта густая сочная зелень пойдёт в колос, когда созреет зерно пшеницы, его смелют в муку.

 К осени достигнет высоких сахаров в полях и сахарная свёкла, которую на сахарном заводе переработают в сахар. А ещё для выпечки пряников потребуются яйца, сливочное масло. Нужен и пчелиный мёд. Его пчелиные семьи собирают всё лето. И потребуется настой перечной мяты, той душистой травы, что густо растёт в тени вдоль забора на огороде. Пекари замесят тесто и выпекут печи для разных девочек и мальчиков много-много вкусных пряников и ароматных коврижек. 

— Поняла я, бабушка, сами по себе пряники не растут. А жаль, — сказала четырёхлетняя Люсенька. 

— Само по себе ничего не растёт, даже сорная трава, — проворчала бабуся.

Немного уставшие они вернулись домой. Подкрадывался самый обычный майский вечер.

До заката Дария с Милой устроили пряничный пир для домашней скотины. Раскрошили несколько пряников, смешали их с пшеном, рубленой морковью, мятой яичной скорлупой и накормили двенадцать кур с петушком. Козочке Зорьке с козликом Борькой добавили в вечернее тёплое молоко.

Но более всего пряникам обрадовался белолобый телёнок Апрелька, так тщательно облизывал пальчики Милы своим теплым, влажным и уже слегка шершавым языком, смотрел доверчивыми глазами и изредка сладко мычал, а ещё смешно шевелил тёплыми белыми шерстяными ушами, с такими розовыми прожилками сосудов на просвет. От девочки и от телёнка вкусно пахло молоком, солнцем и травами. 

—  Дитяти и теляти! Какие вы у меня душистые да чистые, — довольная Дария оглаживала с разных сторон руками обоих. Какой славный нынче денёк выдался. Лето жарким будет!

О дне, когда потерялась Мила

   Солнце этого дня стояло в зените, как и само лето. Огород с садиком бабушки Дарии был светлым, ухоженным и душистым в отличие от её покосившейся "заячьей избушки".

Домишко с одного угла почти врос в землю. Бабуля, глядя на домик, часто упоминала: 

 — Дом ещё мои прапрадед с прапрабабушкой возводили, до Крымской  войны, но внучка кроме слова "дом" ничего не поняла. 

— Какие такие неведомые и невидимые Пра-пра у её-то бабушки?! — ...

Хотя и вопросов лишних не задавала, больше слушала да помалкивала, пока её саму не спросят.

Худенькой Милочке больше всего нравились наличники на большом окошке, так похожие на накрахмаленные и подсиненные кружева. К школе Милочка придумала сказочное название бабулиному домику: "Теремок". Белые стены теремка густо были увиты девичьим виноградом и хмелем, три куста сирени разместились с левого торца домика у двух маленьких окошек дальней, гостевой спальни. Вокруг открытой веранды росло по кусту ежевики, малины, черной и красной смородины, крупного, гладкого изумрудного крыжовника. По бокам от невысокой лестницы в пять деревянных ступеней возвышались два одиноких дерева: слева черёмуха и корень вишняка справа, который дал поросль, один самый мощный побег Дария оставила. 

— Теремок — так тому и быть, как в сказке, он "не низок-не высок", — заулыбалась Дария Ивановна. Пусть будет по-твоему, Люсьена! А только людские терема-то другие совсем. И Дарьин взор начинал витать где-то в других мирах. Дарья всегда говорила меньше, чем знала, и этот раз не стал исключением. Думами и памятью богата была её голова...

  Господи, с дитём несмышлёным совсем как со взрослым говорю, а с кем мне ещё говорить? Бабуля не давала волю чувствам и воспоминаниям, быстро переключилась на другое.

— Посмотри-ка, Люсенька, а то я не вижу, у репейника бутончики с открытыми верхушечками стоят? — Вопрошала Дария, накануне вечером, когда они гнали хворостинками с нижнего пруда полдюжины гусей и дюжину подросших гусят, те паслись на прибрежном сочном лугу от утренней зорьки до вечерней. А гусак был самым крупным, красивым, ерепенистым и горластым не только в своей гусиной семье, но и во всей округе. Гусь с маленькой Люсенькой подружился, пусть не сразу. Теперь же, два года спустя, не отходил от неё ни на шаг.

— Открытые бутончики у репейника, бабуля!

— Ну, коли так — быть дождю завтра! Ох, как нужен сейчас земле сильный дождичек — ливень.

Обо всём этом Милочка вспомнила, когда звонким голосом позвала гусей с Зелёного Лога: 

 — Гуси-гуси!! На-на-на! 

 Начавшийся ливень застал компанию на полдороги к дому, Люсенька свернула на тропку и повела взрослых гусей и молодой выводок под заросли сильно разросшихся и высоких лопухов. 

 — Будьте на время дождя нам зонтиками, пожалуйста, — попросила девочка, коснувшись длинными пальчиками нескольких листов.

  В это самое время Дарья потеряла Ниного дитя, обегала всю округу по третьему разу: с горки, на горку босиком. Земля под дождём таяла как сливочное масло. Дождь оказался тёплым, маленькие ноги скользили по жирной чёрной жиже, а тело бил озноб. Дашутка выбивалась из сил, но кликала и кликала внучку, не переставая: 

— Люсенька! Люся! Люсьена! — в ответ одна тишина. Лишь дождь барабанил непрерывно. Потом Дарёне стало вдруг так жарко, словно вошла в баню; да и пар от земли, как от хорошо пропаренного веника берёзового, стал подниматься. Его-то, как поднявшееся сдобное тесто, Дария научилась чувствовать руками. Однако в глазах сделалось вовсе  темным темно. Даша видела совсем близко и то так расплывчато — одни большие предметы, остальное — наощупь. Зато слышала и чувствовала поболее зрячих.

Вот справа над колхозными полями прогремел громушка, и небо исполосовали сразу несколько молний. Колхозный трактор медленно проехал по грейдеру и остановился у крайнего дома. Значит, Дима-тракторист приехал пообедать домой. Минут через пять за ним прошёл крытый новым брезентом грузовик с поющими доярками. Это Нил Иванович — председатель выделил помощь соседнему укрупнённому колхозу. Ни одна собака не залаяла во дворе, попрятались от ливня в конуры и будки. Чужих не было вблизи. Ни лошадей, ни машин.

 —  Просто спряталась наша девочка, играется в прятки со мной, — успокаивала себя на ходу бабуся, но дрожь в коленях Дарии не унималась. — Лююсееенька... Внуучееенькаааа, — нараспев тянула Дария. — Вот тебе и тихоня! Проглядела я ребёнка, упустила на старости лет, — последними словами ругала себя Дария Ивановна за эти полчаса.

— И то сказать, как мог обед оказаться важнее ребёнка? Ведь отвернулась всего ничего, а Люсьены — белого ангелочека кудрявого и след простыл.

На одеяльце под дальней вековой яблоней такой раскидистой и развесистой дичкой только куклы, кулёк с пряниками да бутыль молока. Всё нетронутое!

Погоди, как всё... А мячик резиновый? Если он покатился под горку, то Люсенька побежала за ним.

Быстрее к пруду, чтобы в такую погоду только под одинокий дуб Милочка встать не догадалась, а то до беды недалеко.

— Мии-илааа! Деткааа! Ооотзооовииись! — Нигде не белеется платьишко? — Маленького росточка и мокрая насквозь Дария то белела, то зеленела в эти минуты; то в жар кидало её, то бросало снова в холод.

— Старая? Откуда такие мысли дурные взялись? — Так мне ещё и шестидесяти нет, мама моя ещё детей рожала до пятидесяти пяти и растила в этом возрасте таких же шестилетних. И я с пятью деревенскими оголтышами справлялась в войну, а с одной городской молчанкой не управилась в мирное время. Вот она — на старуху проруха! 

— Мииила! Мииила! Милочкааа! Да отзовись же ты, наконец, бабушке, — к горлу подкатывался такой непрошенный ком, что бабуся могла в это время лишь шептать.

Вот почему многим детям не нравится своё имя?! Раздумывала так и эдак «старая» бабушка. Люсьена или Люся — Люсенька. Ведь так хорошо. Ишь ты, подишь ты! Милой хочет, — и всё тут! От горшка — два вершка, а туда же норовит. Коровушек по деревням кличут«Милка». Ладно, как дитё хочет звать её, так и всегда стану. Только бы остыскалася невредимой. Вроде заколыхалось что-то белое недалёко...

 Это сама Милочка выскочила из лопухов сразу, как только бабушка стала приближаться к ней: 

— Чего ты всё поёшь под дождём и так резво бегаешь, бабулечка, словно молодая?! 

— Так ты меня видела и молчала всё это время? — Дария стянула цветастый платок с головы и выжала, как выжимают мокрое бельё женщины. Потом утёрла им своё лицо, с которого лилось в три ручья. В другой раз она крепко отжала свой платок сверху, по-мужски. В воздухе повисла тяжёлая пауза. Обеим: пожилой и младой стало нечем дышать. 

— Видела, когда ты зачем-то помчалась к дубу на пригорке, а потом уже по низу пруда шла и что-то разглядывала, кусты ивняка разводила руками, присаживалась и замирала, слушая чего-то. 

— Зачем-то... Чего-то? Тебя я потеряла и, — Дария не договорила, только громко вдохнула полной грудью и ещё громче выдохнула.

 — Так я здесь сухая с гусями под лопухами во время грозы спряталась , — тихо промямлила внучка.

 — Что с тобой всё в порядке — только ты и знала, Мила! Но хорошо придумала — гусей собрать и спрятаться в лопухах, умница, хвалю за это. Надо же, совсем я про гусей-то и позабыла. Как это они себя ничем не выдали? Гогочут, когда не надо, а когда надо отозваться — все молчат. Да... Вот так дела у нас. А почему без спроса ушла от яблони? 

— Мой мя-чик по-ка-тил-ся, — всхлипнув, но не расплакавшись, осознав свою вину, растягивая слова в предложении по слогам, бледнея в лице, проговорила девочка.

 — Мячик у неё покатился! Ну правильно. И я так же рассудила, — заулыбалась, наконец, Дария. 

— Дария Ивановна, ты прости меня! Я с этого дня никогда не буду так больше поступать. Буду говорить, — Мила всегда обращалась к бабуле по имени-отчеству, если старалась загладить перед ней свою большую вину.

 — И ладно. И хорошо. Мила, мир промеж нас, — прямо от сердца у Даши отлегло. Она выпрямилась, прижала внучку к себе и пригладила руками непослушные золотистые локоны до плеч. В косу пора волосы заплетать. За это лето  ты меня перерастёшь. А знаешь, как особенно хорошо растут после дождя дети?! 

— Правда?! А как же ты, бабушка?! 

—  Зачем же мне врать. Так куда уж мне расти-то? Я своё отросла, почитай, — засмеялась  звонким голосом в ответ Дария Ивановна.

— А где про тебя почитать мне, бабушка, в какой книжке?

— «Почитай» — это народное слово, в данном случае, — в значении«считай» или «пожалуй». Про себя рассказываю из уст в уста. Вот что и кто запомнит только. 

  В такие моменты карие глаза Дарии Ивановны прозрачнели и меняли свой оттенок на золотисто-зеленоватый. За время этого разговора дождь совсем прекратился. Небо засветлело, а тёмные тучи рассеялись. Гроза покатилась за горизонт, за реку, в другое село. 

   От маленького сельского пруда по широкой стёжке-дорожке поднималась дружная компания.

   Впереди всех шла тоненькая девочка в шёлковом платье молочного цвета с дюжиной важных гусей, в руках она крепко держала маленький резиновый мячик. А чуть вбок и поодаль, промытая с головы до ног, почти прозрачная, но светящаяся от радости с сетью мелких и крупных морщин на  простом добром лице с правильными тонкими чертами — маленькая женщина, уроженка этих плодородных чернозёмных мест.

— Бабушка, бабушка, глянь скорей, — замерла от восторга шестилетняя Милочка, подняла свои ручки над головой вместе с мячиком и остановилась, а за ней и гуси стали тянуть длинные шеи к небу.

— Вижу-вижу, внученька, — двойная радуга разливается на умытом небушке, у Дарии прибавилось сил, с глаз ушла пелена, незрячие глаза снова заблестели молодостью, и где-то внутри запорхали бабочками счастья.

 Ежевичное утро

Малину я любила, но она росла под окном.Не интересно собирать стало совсем. А вот обкомовские дачи с зарослями ежевики меня манили, да ещё как...

  Одним ранним утром в гордом одиночестве и босиком я сбежала от своих к правительственному забору. Мне было лет пять-шесть. Начало семидесятых. Ежевичные кусты были для меня деревьями. Никто не учил меня по ним лазить, а тем более близко приближаться и... Боже Упаси! — сорвать хоть одну ягодку. Но в тихом омуте, сами знаете, что водится. Короче, через минут пять я была на верхушке и ела, прямо набивала рот, спелыми, отборными ягодами. Мамка, сёстры, бабушки, папа с дедушкой спохватились — да было уже поздно.

Вдохновлённая оказией, я набила два кармана ягодой, — ну, чтобы своим гостинец принести. И тут снизу раздался вдруг голос Мишки, сына одного из секретарей обкома. Не спрашивайте меня, откуда я знала его имя. Мы не играли с ним в одной песочнице, да и он постарше меня был.

— Стой, кому сказал, не уйдёшь от меня, малявка!

— А вот и уйду!!! Я от бабушки ушла и от дедушки ушла, и от тебя, Михал Потапыч, уйду, — сама в это время дала дёру вниз. Но, видимо, так поспешно, что перекладины арки и перегородки забора не спасли меня от иголок ежевичных зарослей, они-то надёжно впились в оба полушария пятой точки. И веточки какие-то обломала. Летела я домой так, словно за мной гнались, но лишь ветер свистел за ушами и обдавал лицо приятной прохладой.

    У калитки меня поджидали все родственники, встав полукругом, приняв самый серьёзный вид. Дария Ивановна, будучи старейшиной рода, начала первой:

— Тихоня, а откаблучила номер.

— Чтобы откаблучить, сначала на каблуки надо встать, бабушка, а я босиком бежала.

— Убежала? Вот ты и попалась — сама выбрала наказание! Все слышали!? Чтобы неповадно было на чужое добро зариться, иди-ка ты, девка, туда, откуда пришла. Извиняйся, как хочешь.

— К дяде-охраннику?! — почти с радостью в голосе прошептала я, во рту и горле к тому времени от волнения всё пересохло. 

  Будка ближайшего охранника находилась в северо-западной стороне, а ежевичные кусты росли на юго -востоке.

— Не мешкай, слушайся старших! — строго приказала Дария Ивановна.

Это деревенское слово"девка" резало слух, было мне неприятно, о чём бабушка, конечно, догадывалась. Но всегда служило скорой, убедительной и сильной мерой воздействия на меня. Пока шла, мучилась сомнениями, подбирала слова-извинения. Что делать? Как признаться? К своим годам, я усвоила, что за плохо воспитанных детей отвечают родители. Из-за какой-то горсти ягод накажут моих маму и папу? К будке-пропускнику шаги замедлились, коленки затряслись, ягоды в карманах помялись, слёзы уже капали из глаз...

— Сдрафф-ссс-тву-ете! Из-ини-те мее-яня, — процедив какую-то абракадабру, я включилась. — Это я во всём! Во всём одна! Виновата! С терри-то-рии дач рвала ежевику и ела, а потом ещё домой унесла, но меня обратно к Вам направили мои родные и строго-настрого наказали всё-всё Вам рассказать. Дяденька, простите меня за воровство, — слова извинений давались трудно, я запиналась и боялась остановиться говорить одновременно. Слёзы побежали рекой, стало трудно дышать.

— Так ты одна на высокие кусты залезла? С забора? И слезла сама? — прищурившись, дяденька пристально оглядел меня с ног до головы.

— Сама! Всё сама! Честное слово! — Не врёшь? — уголки рта поднялись вверх, густые рыжие усы не могли скрыть этого.

— Я не умею, дяденька! — с мольбой в голосе пролепетала я.

— Так, сырость мне тут не разводи, утрись, — сказал как можно строже пожилой и статный охранник. — Обещай мне больше никогда не воровать, девочка!

— Обещаю! Честное слово! — А теперь ворованной ягодой угостим беличью семью, она здесь на дубе живёт, вынимай всё из карманов и клади им в кормушку . — Так, теперь шагом марш отсюда, и чтобы я тебя больше не видел!

— Спасибо, дяденька, — напоследок бросила я и помчалась как ни в чём не бывало.

Мытарства на этом не закончились, они только начинались. Колючки превратили мои "нижайшие полушария" в двух ежей.

— Вы только посмотрите, она усеяна иголочками, решето, а не попа, — сказала мама.

— Сама себя и высекла! — изрекла старшая сестра. — И тебе, мамочка, забот прибавила.

Сесть на полужопицы было невозможно, поэтому чаще всего отказывалась от еды. Говорила:

— Не хочу ничего, — только и твердила я.

— Одни глаза на лице остались, хоть к врачу её веди, — начали вздыхать родные.

С неделю длилась эпопея по доставанию ежевичных колючек. Некоторые стали нарывать. Мама часами вытягивала стерильным пинцетом их из меня, промывала ранки перекисью и прижигала зелёнкой. Было больно, но я не плакала. Стыд больнее, узнала я тогда.

— Совесть в тебе говорит — это хорошо, — назидательно успокаивала Дария.

Поросёнок Розанчик

Ночь стояла холодная, за ней наступило прохладное и сырое августовское утро. Бабушка Марфа с раннего утра привычно разносила корм скотине. Куры из курятника не очень стремились в обильную росу и прохладу, поэтому только петух Сеня и две пеструшки слетели с насеста и выбежали в приоткрытую дверь. Я тот ребёнок, который встаёт спозаранку, после третьих петухов — примерно в половине пятого утра. Больше всего мне нравились в детстве цыплята, когда вырастали, пропадал и интерес к ним. Собаки и... Хрюшки. Неважно какими были собаки, щенки или взрослые, породистые или нет. А хрюшки-поросята-свиньи какие умные, знаете?! Этот вывод я сама в пятилетнем возрасте сделала без всякой академической науки.

— Почему?

— Да потому что с ними всегда можно было поговорить, они понимали, реагировали на интонации, шли на знакомый голос. Мне доверяли покормить Хавронью и поиграть с её младшим сыночком — Розанчиком. Все взрослые звали его, конечно, Васькой. Так было уже два больших Васьки! Зачем третий Вася?! Мой детский ум закипал, но мне никто ничего не объяснял, только отмахивались от моих бесчисленных"почему".

Этот поросёнок был таким розовым, чистеньким, пахнущим парным молоком и клевером, а ещё ранними яблоками "Белый налив", и был он с такой редкой и нежной щетинкой — почти пушком, с липким большим пятачком — больше моей детской ладошки, всегда тихо похрюкивал — южал. Одиннадцатый в помёте! Его братьев и сестёр всех разобрали быстро, а этого никто не захотел брать. Говорили, что он "заморыш" и какой-то"послед".

Зато мне он почему-то нравился. Мы с ним играли, бегали вместе и на пруд, ходили в лес, собирали землянику, а ещё он лакомился дождевиками. Каждое утро встречал меня первым, улыбаясь всем ртом, виляя крендельковым хвостиком, стоило мне только приоткрыть дверь в свинарник. Но в это утро его не было видно нигде.

— Розанчик-Розанчик!!! — Тишина. Я испугалась. Мне стало страшно. Куда мог подеваться  малыш?!

Пока мама свинья чавкала свой тёплый густой молочный завтрак с распаренными в печи кабачками, тыквами и сахарной свёклой, я облазила каждый угол и прошарила каждую стенку. Порылась в соломе с сеном и переворошила свежие опилки в углу. Подкопа не было. Значит выскользнуть наружу он не мог, да и Хавронья вела себя спокойно, не то что в тот день, когда пришли разбирать её поросят.

Делать было нечего, пришлось сказать бабуле, что поросёнок-то пропал.

— Как пропал?! Почему пропал? Кому он нужен, внучка?

  — Лёня-Лёня!?! Вставай! Поросёнок-то сбежал!

— Вот дряхлые бабы! Вот вечно одно и тоже! Ни свет, ни заря, ничего вас не меняет! Чего суету и переполох устраиваешь? Там такой сарай, что сбежать некуда, понимаешь?! Никому ваш дохлик даром не нужен. Ребёнка выслушала, сама теперь иди и проверь! И отыщется ваша пропажа.

— Сама-сама, тебя не добудишься!

— Пошли скорее, вместе может и найдём его, бабушка, — так мы и сделали.

Марфа Ивановна первым делом потрясла старый ватник, для тепла в подстилку данный, и тут ... Из левого его рукава вылетает наш Розанчик - целый и невредимый, только сонный-пресонный.

— Ну, мужики-и-и!!! С измальства-а-а спать здоровы-ы-ы, — с ударением на последние слоги, тяжело удлиняя гласные, словно выливая большое корыто, с заунывной тоской в голосе, проговорила Марфа Ивановна, попутно утирая головным платком ручьи пота с лица и шеи...

— Бабуль, ну не надо! Не надо! Ты самая молодая и весёлая бабуля!

— Иди, иди, детка, поиграй одна, да оденься потеплее. Я сейчас похозяйствую и утешусь. Завтракать в летней кухне сегодня будем. В беседке холодно. Я чай с мятой и васильками заварила. Изумрудное варенье достала. Блинчиков настряпала. И сыр домашний созрел.

Позже Розанчика, то есть "Василия Васильевича" определили на свиноферму хряком. Ферма специализировалась на крупной белой породе свиней, когда-то выведенной в Англии. К году Вась-Вась стал весить более двухсот килограммов, длина туловища достигла двух метров. На его потомство никто не жаловался. Деду с бабой даже премию выписали и грамоту дали. Бабуся с дедусей на радостях купили сто граммов шоколадных конфет "А ну-ка, отними!" специально для меня.

Я была очень рада, что Розанчик не стал, как все — боровом, и жизнь прожил настоящую.

Будут поросята и другие в моей жизни, каждое лето один месяц я проводила в деревне, но никогда и никому не удалось занять в моём сердце больше места, чем поросёнку Розанчику.

Было дело

Деда застал соседскую кошку за тем, что повадилась таскать из весеннего садка подросших цыплят, зазевавшихся, отставших от мамы-курицы, а может кто и послабее из них был.

Дед при мне сказал в сердцах:

— Поймаю, задушу или утоплю, заразу такую!

— Так другая отыщется на её место. Такая же! Всех не утопишь и не задушишь.

— Твоё предложение по делу?

— Расположить нам надо к себе эту кошку! Она нашей Мурке завидует: сметанка, сливки, потроха куриные перепадают, лапша, печень говяжья... Поводок, бантик... А эту Мусю никто не замечает, и никто не покормит, она слаще рыбьих голов дома ничего не ела. С ней никто не разговаривает и за человека не считает.

— Ты считаешь они нас понимают?

— Так все животные понимают. Сам же про свинок и быков с коровами на днях мне какие истории рассказывал, дедушка Лёня, забыл что ли? Память подводит?!.

Утром Муся нашла у птичника сметану и отварные куриные потроха. Стала она приходить завтракать в одно время, как положено, цыплят красть перестала, а мыши и крысы куда-то подевались. Бабушке Марфе дикарка позволила погладить себя через месяц. К осени раздобрела и окотилась рядом с птичником. Месячных котят быстро разобрали по домам, зная какая мама знатная мышатница-охотница.

#осеньвкармане #10неупущенных

Оставить комментарий

Популярные посты:

clemens

Очистители воздуха: как выбрать эффективную модель для аллергиков и семей с детьми

andrei_bt

14 сентября 1970 г. На вооружение была принята 2С1 «Гвоздика»

von_hoffmann

6.09.1991 года — указ "О возвращении городу Ленинграду его исторического

irina_chisa

День собак

gull_25

У финнов нет денег на бамбук

colonelcassad

Осенняя кампания ВС РФ. Часть вторая.

russiantowns

Россия. Улан-Удэ. Часть 8. Май 2021

abigail_lazarus

Иногда миру не нужен герой — ему нужен монстр.

masterok

Майдана больше не будет

• Ранее
• Архив